— Какая обложка красивая! Интересная книжка?

— Безумно.

— Мне можно потом почитать?

— Перебьешься.

Разговор с Галиной длился десять секунд — ровно столько потребовалось Борису, чтобы выдать скудную информацию и отключиться, оборвав ее вопросы. Его более волновала ситуация на работе. Как и остальные преподаватели, Борис в течение семестра жил почти вольно, график занятий, заседаний кафедры и прочих обязательных мероприятий требовал его присутствия в университете три-четыре неполных дня в неделю. Но в зачетную неделю и экзаменационную сессию наступали горячие дни. Если кто-то из коллег выбывал из строя, то на других ложилась его нагрузка. В эту зимнюю сессию Борис должен был принять зачеты и экзамены у полутора сотен студентов. Он позвонил заведующему кафедрой, с которым у него были приятельские отношения, объяснил ситуацию. Обменялись шутками: лучше детские болезни, чем венерические.

— Саша, включайте автомат, — сказал Борис.

В переводе с их сленга это означало: ставьте зачеты автоматически, без учета посещаемости, без проверки рефератов и без опроса — всем без исключения. Заболевший преподаватель — благо для студентов.

Борис позвонил и родителям пятерых абитуриентов, которых готовил в университет: не волнуйтесь, месяц вынужденного простоя наверстаем, пусть ребята сейчас нажимают на другие предметы.

Словом, пока Татьяна принимала гостей, Борис в перерывах чтения дамского романа транжирил ее кредит сотового телефона.

Перед ужином к нему заглянул (просунул вихрастую голову в дверь) Димка: можно я к вам? Мальчишку явно что-то смущало и беспокоило. Борис подбодрил его: выкладывай, не стесняйся.

— Дядя Боря, а вы на меня не злитесь, что это я вас нечаянно заразил? — Димка испуганно округлил глаза и сжал плечи.

Выяснив, что обид на него не держат, Димка повеселел и продолжил расспросы:

— Дядя Боря, вы на самолете летали? Да? А я ни разу. А почему самолет летает? У трактора тоже мотор есть, но трактор никогда не летает.

Борис рассказал о подъемной силе крыла самолета — того немногого, что он помнил из курса физики хватило для пятилетнего почемучки.

— Дядя Боря, а вы видели, как женщины писают? Совсем не так, как мы — мужчины. Мы стоя, а они садятся. А почему?

Пришлось коснуться особенностей мужской и женской анатомии. К счастью, углубленные аспекты этой темы Димку не интересовали. Но у него были другие вопросы.

Куда девается солнце ночью, а луна днем? Почему взрослые от водки пьянеют? Можно сделать такую зубную пасту, чтобы чистить зубы раз в жизни? Что делают с коровами на молокозаводе? Как выглядит электричество в проводах? Говорят, собаки летали в космос, а почему детей не берут?

— Все, Димка, хватит, сдаюсь! — запросил пощады Борис. — Иди поиграй с Тоськой, а я почитаю.

Димка посмотрел на обложку книги, удивился:

— Вам, дядя Боря, про любовь нравится? А мне любовь совершенно неинтересна.

— Поживи с мое, — напутствовал его Борис.

Когда Тоське было годика три или четыре, они с Галиной серьезно обсуждали вопрос о втором ребенке. Боря всю жизнь прожил с женщинами — мама, сестра, жена, дочь. Теплый дамский мирок, уютный и капризный, нежный и беспомощный. Ему захотелось усилить мужское начало, иметь сына, наследника. Галину перспектива погружения в беременность, роды, пеленки, кормления, бессонные ночи и полное самоотречение, мягко говоря, не привлекала. Борис не мог осуждать ее за это, потому что физически был не в состоянии взять на себя большую часть испытаний. Хотя другие женщины рожают и второго, и третьего! И не под дулом пистолета идут на жертвы.

Аргумент Галины: «тебе что, Тоськи мало?» — был весом. Тоськи ему в самом деле было много: она заполняла эмоциями место под названием «дети» в его сознании до краев. Другой ребенок — это из области мечтаний. Мечты имеют способность таять как дым и забываться. И только иногда напоминают о себе. Когда пацаненок вроде Димки начинает допытываться: где в моторе спрятаны лошадиные силы?

Тоська в возрасте Димки задавала вопросы по другой схеме. Она периодически впадала в циклы одного вопроса и копала вглубь.

«Папа, где ты будешь?» — «На работе». — «А где твоя работа?» — «В университете». — «А где университет?» — «На Ленинских горах». — «Где Ленинские горы?» — «В Москве». — «Где Москва?» — «В России». — «А где Россия?» — «В Европе». — «Где Европа?» — «На земном шаре». — «Где земной шар?» — «В нашей галактике». — «А где наша галактика?» — «Во вселенной». — «Где вселенная?» — «Это только Богу известно». — «А где Бог?» — «Тоська, я тебе рот пластырем заклею!»

В тот же день он мог возвратиться вечером и попасть под обстрел «почему?» — почему ты был на работе, почему надо денежки зарабатывать, почему мне требуется питаться, почему от продуктов я буду расти, почему в них эти вещества, почему вы с мамой кушаете и не растете, почему вы взрослые… Вопросы нельзя было исчерпать, их можно было только прервать.

Изводила ли их Любаша в детстве вопросами? Борис не помнил. В памяти остались ее проделки — забавные или опасные для жизни. Засунула руку за батарею — обратно никак, батарею резали. Притащила домой лишайную кошку — вся семья потом лечилась. Решила «создать форму бровей» с помощью бритвы и одну бровь нечаянно сбрила. Хотела угодить братику — постирала его белые джинсы (предмет гордости и заботы) вместе со своим красным линяющим платьем. Даже после жесткого отбеливания в хлорке джинсы годились только мусор выносить.

Когда Любе перевалило за двадцать, а ему соответственно за тридцать лет, расстановка сил — старший братик-опекун и маленькая сестричка — стала меняться. Разница в возрасте у взрослых людей, живущих примерно одними и теми же заботами, не играет большой роли. Но детские фотографии сестры и дочери Борис путал. Домашние любили его пытать: это кто? вот и неправильно! Тоська и Любаша в его сознании походили на сиамских близнецов, один из которых непостижимым образом вырос раньше другого.

* * *

Татьяна сидела в кресле рядом с его кроватью, Борис полулежал на подушках. Привычка вместе проводить вечера появилась у них после визита Крылова, когда Таня заглянула к Борису извиниться за поведение дочери.

— Как ты можешь просить у меня прощения! — нахмурился он. — Во-первых, реакция девушки была самой естественной. А во-вторых, я с головы до ног обязан тебе, и извиняться передо мной просто кощунственно.

— Глупости! Какие глупости ты говоришь! — Таня присела в кресло. — Ничем ты мне не обязан.

— Хорошо, не будем упражняться в благородстве. Таня, господин Крылов — он кто?

— Клиент.

— Чей? Твой? В каком смысле? — посыпались из Бориса вопросы.

Татьяна объяснила, чем зарабатывает на жизнь, откуда взялись деньги на строительство дома и берутся на его поддержание. Рассказала о фирме, в которой работают дети.

Деликатно осведомилась о роде его занятий. Борис поведал о римском праве — прародителе современной юриспруденции. Вспомнил несколько занимательных и забавных пассажей из своей вступительной лекции перед первокурсниками. Рассказал, как зубрил латынь, чтобы читать источники в оригинале, и избавлялся от желания к месту и не к месту вставлять в речь крылатые латинские выражения.

В дальнейшем их вечерние беседы скакали с темы на тему: воспоминания детства (дедушки-бабушки, забавные проделки) и проблемы воспитания собственных детей (эх, упустили время, мало пороли), литература (о твоих дамских романах мне есть что сказать) и искусство (Боря, нельзя относиться к прекрасному как к сладкому — ведь не кондитерское производство), дальние страны (поездили, видали их контрасты — между сытостью и обжорством) и ближайшее деревенское окружение (дураки, дороги, пьянство и непаханые поля).

Борис переселился в другую комнату. Он не рискнул пожаловаться Татьяне, что ему до смерти надоела обстановка карамельной бонбоньерки. Но как-то пошутил: «Каждый раз, просыпаясь, я со страхом думаю, не подвергся ли операции по изменению пола». Татьяна предложила переехать в комнату Павлика, обставленную по-спартански рационально. Но она располагается далеко от Тоськиной — в конце коридора. Ничего, дочь уже взрослая, по ночам не заходится в крике, и пеленки ей менять не требуется.

* * *

Уже третий Новый год Татьяна встречала в своем доме. Два предыдущих — в шумных молодежных компаниях, в качестве повара-официантки-горничной-уборщицы-мамы-доброй тети у своих детей и их приятелей. Нынче Павлик и Маришка справедливо рассудили, что тащить в дом ватагу друзей не с руки, и даже не заикались об этом. Маришка торопила с проектом для Крылова, который уже дважды звонил, выражал желание встретиться с Татьяной. Она отмахнулась — не до картиночек сейчас и уж тем более не до встреч с заказчиком. «Я работаю, — соврала она дочери, — все идет своим чередом». У Татьяны не было даже красок и бумаги — их истратил Василий.

Она решила, что елочку (варварство, конечно) срубит на своем участке. Не идти же в лес по непролазному снегу, а Федора Федоровича нет, просить некого.

Борис смотрел в окно: Татьяна на лыжах пробралась в глубь участка. Раскидала снег рядом с небольшой елочкой и принялась ее рубить. Не умеет топором работать — голову себе разобьет или ногу оттяпает.

Он быстро спустился вниз, накинул чье-то пальто, вышел на улицу. Вторых лыж не было. Добрался по сугробам до Тани. Дыхание паровозное, перед глазами марево, сердце в ушах стучит.

— Зачем ты?! Кто тебе позволил?! — в сердцах воскликнула Татьяна.

Ему было не до споров. Забрал топор, собрал последний порох в пороховницах, два раза махнул. Готово. Деревце упало. Борис тоже упал. Сделал вид, что присел отдохнуть — в романтичной позе пьяного, откинувшегося на сугроб.

— Совершенно неуместное геройство! — возмущалась Татьяна. — Я бы сама прекрасно справилась.