— Молиться пойду, — погладил он бороду и строго посмотрел на Любашу: — Ты! Раба Божия, принеси мне все, что нужно для причастия!

Возвращались как с чистого праздника. Да не пехом, а ехали на больших саночках и с гостинцами! Татьяна с попадьей запряглись и до дому их с ветерком прокатили. Попадья симпатичная, но в брюках! Раньше такого не было, чтобы попадья задницу в штанах показывала. Все в мире переменилось. Девочка, попова племянница, рядом скакала, с Клавдиным костылем играла. Славная девочка. Все они славные, пока маленькие.

* * *

Бог услышал его молитвы и прислал в ад ангела, который обтирал Борю мокрыми крылышками, вливал ему в пересохшее горло жидкости и еще уговаривал:

— Боренька, давай немного попьем. Тихонько, глотай.

Горелку тоже немного подкрутили, жар доменной печи сменился на колючий ветер пустыни. Из плазменного состояния Борис перешел в газообразное.

Он открыл глаза. Не узнал ни комнату, в которой находился, ни женщину, сидящую в кресле. Чему удивляться? Он впервые попал по ту сторону бытия.

Татьяна бросилась к нему. Что-то сказал?

— Ангел! — прошептал Боря. — Спасибо. Передай ему спасибо.

— Кому? — Таня тоже шептала.

— Своему руководству, — попробовал улыбнуться. — Богу.

И мгновенно уснул.

Бредит? Позвать Любашу? Нет, кажется, ему лучше, дышит медленно, ровно. Три дня беспамятства. Бедняга! Но температура уже снизилась, жаропонижающие перестали давать. Улыбается? Точно, улыбается. Слава богу! Хорошая у него улыбка, как у Любаши.

* * *

У него чесался нос, лоб — зудело все лицо. Поскольку теперь Борис пребывал в газообразном состоянии, то мышцы отсутствовали. Не открывая глаз, попытался поднять руку. Кажется, получилось, но до лица рука почему-то не доставала.

Он разлепил веки. Туман. Из тумана выплыл образ сестры. Любаша сидела в кресле и вязала на спицах, приговаривая:

— Лицевая, накид, изнаночная. Или снова лицевая? Вот черт!

Его сестра прежде никогда ранее не брала в руки спиц. Борис скосил глаза. Розовенькие обои в мелких цветочках. Комод из белого дерева, на нем фарфоровые игрушки. Туалетный столик с зеркалом.

— Где я? — спросил он.

От неожиданности Любаша уронила вязанье:

— Боля, ты очнулся?

Это сестра. Только она называет его Боля. В детстве «р» не выговаривала.

— Где я? — повторил он.

— Ты у Татьяны дома.

— У какой Татьяны?

— Не помнишь? А как ты себя чувствуешь?

— Что у меня с руками?

— Тоська нарукавники из картонок сделала.

Тоська, дочь. Он на этом свете. Борис поднял руки.

Они были разукрашены зелеными и красными точками. Локти обхватывали картонные обложки от книг. Поэтому руки не гнулись.

— Что со мной было?

— У тебя, родной, детская болезнь ветрянка. И очень обильные высыпания. Агриппина Митрофановна говорит, что у взрослых такое редко бывает.

— Агриппина?

— Врач.

— Ничего не помню. Сними эту дрянь с моих рук.

— А ты чесаться не будешь?

— Буду.

— А нельзя, шрамики останутся.

Она говорила с ним сладким голоском, как с ребенком.

— Сними, я сказал! — строго прикрикнуть не получилось.

— Боличка! А как у тебя с головкой?

— Плохо. У меня со всем плохо.

— Ах ты мой миленький! Ах ты мой бедненький! Боличка, а ты помнишь, как меня зовут? Кто я тебе?

— Наказание.

— Ты шутишь, котик? А мы хотим кушать? А мы хотим пи-пи?

— Любаша, — он закрыл глаза, — позови кого-нибудь, у кого с головой получше.

Она выскочила из комнаты и радостно закричала: «Он очнулся! Он очнулся!»

Борис увидел Татьяну и сразу все вспомнил. Завалился к ней в дом и отбыл в беспамятство. А она на него ружье наставляла. Нет, это было в прошлый раз. У них богатое прошлое.

— Папа, ты все время спал, как без сознания, — трещала Тоська. — Так страшно! И сейчас ты такой стра… не очень красивый. Но это пройдет. Агриппина Митрофановна говорит, что тебе иммунитету с детства не хватило. Зато теперь сколько!

— Дочь! Сними с меня эти картонки.

— А ты чесаться не будешь? Папа, а у тебя мозги на месте? Тебе в сугроб не хочется?

Наученный опытом, Борис сказал:

— Чесаться не буду.

И как только Тоська сняла нарукавники, с яростью, откуда силы взялись, впился ногтями в многодневную щетину. Любаша и Тоська заойкали, навалились на него, прижали руки в кровати. Бороться с ними он не мог. Беспомощно посмотрел на Таню. Она развела руки в стороны — что поделаешь — и улыбнулась.

— Я принесу бульон и пирожки с курицей, — сказала.

Единственный здравый человек в этой компании. Он вдруг почувствовал зверский аппетит. И желание, чтобы Татьяна подольше с ним оставалась.

— Старик! — Василий помахал в воздухе кистью, которую держал в руках. — Ты герой! Держись, прорвемся!

Ясно. Вася вышел на новый виток. Период вдохновения и человеколюбия.

* * *

Любаша и Василий прожили у Татьяны еще пять дней. Собрались домой, в Перематкино, потому что Васю тянуло к холстам и масляным краскам. Через неделю Новый год. После Нового года — зимние каникулы. Тоська была страшно довольна, что по уважительной причине пропустила полугодовые контрольные. Умерла Анна Тимофеевна. Хоронили здесь. В Смятинове красивое кладбище на взгорке, в лесу. Таня видела на похоронах Федора Федоровича. Он постарел на двадцать лет. Руки у него не заживали, гноились. Таня договорилась, и Люся повезла отца в Москву, в ожоговый центр. Корову с теленком Люся обещала забрать в ближайшее время. Рыдала, благодарила за все и снова рыдала. Татьяна — бабушкины гены, та вечно пригревала бесхозных детей — предложила взять на время Димку. Он путался у Люси под ногами. Валера, муж Люси, должен был снова ехать в командировку. Тоська сначала приняла виновника папиной болезни в штыки. Но потом, поскольку Димка безоговорочно признавал ее старшинство, привязалась к нему. С двумя детьми управляться легче, чем с одним, потому что они занимают один другого.

Дети целыми днями пропадали на улице, катались на санках, строили крепости, лепили снеговиков и помогали ухаживать за коровой и теленком. Тоська — по велению души, Димка — «потому что скотина-то наша».

Борис потихоньку выздоравливал. Агриппина Митрофановна сказала, что если он поправится к Рождеству, то это будет большая удача. Любаша и Тоська доносили ему новости их компании — странного семейства, оккупировавшего дом. Борис не благодарил Татьяну за участие и внимание — не было таких слов, которыми он мог выразить свою признательность. Он только искал поводы задержать ее подольше рядом с собой.

* * *

Василий, Татьяна и Любаша укладывали на санки провизию, когда к дому подъехал большой черный джип с затемненными стеклами, похожий на катафалк. Из передней двери вышел коренастый мужчина в длиннополом драповом пальто и с белым шарфом под воротником. Он открыл заднюю дверь и помог спуститься Маришке. В модной палевой дубленке, с непокрытой головой, в изящных сапожках, она была чудо как хороша. «Красавица у меня дочь», — подумала Татьяна, целуя Маришку.

Маришка отстранилась от мамы и повелительным жестом махнула Василию:

— Помогите водителю разгрузить багажник.

Одетого в ватник бородатого художника она приняла за подсобного рабочего. Василий шутливо поклонился и отправился выполнять приказание. Татьяна смутилась, открыла рот, но дочь ее перебила:

— Мамочка, это Владимир Владимирович Крылов. Я тебе о нем много рассказывала. Хотя, впрочем, — кокетничала дочь, — он в рекомендациях не нуждается. Его знает все прогрессивное человечество. Моя мама — Татьяна Петровна.

— А это, — Таня показала на спину Василия, тащившего ящик с продуктами в дом, — это известный художник Василий Нечаев.

— Правда? — Маришка нисколько не смутилась. — У нас здесь просто дом творчества, — улыбнулась она Крылову.

— Жена Василия, Любовь Владимировна, — представила Таня.

— Привет! — ответила Маришка на улыбку Любаши.

Крылов молча склонил в приветствии голову.

— Хотите осмотреть дом снаружи? — спросила его Маришка. — Кажется, — она повела носом, — кажется, чем-то пахнет?

— Пахнет коровой, которая с теленком находится в гараже, — сказала Таня.

— Как? До сих пор? — нахмурилась Маришка и тут же переменила тон, обращаясь к Крылову: — Мы обожаем экзотику. По-моему, Маркс говорил об экзотике сельской жизни.

— Маркс говорил об идиотизме сельской жизни, — подал голос Крылов.

— Слышишь, мамочка? — легко рассмеялась Маришка и потянула Крылова за руку: — Что мы здесь застряли? Пойдемте.

Принесла их нелегкая, мысленно чертыхнулась Татьяна. Она тепло попрощалась с Любашей и Василием, напомнила о приглашении вместе встречать Новый год. Пошла ублажать гостей.

Маришка заканчивала экскурсию по первому этажу, подвела Крылова к дивану в гостиной у горящего камина.

— Что будете пить? Виски, джин, коньяк?

Она распахнула дверцы бара и оторопела — полки были пусты.

— В подвале есть несколько бутылок хорошего французского вина, — сказала Таня. — Возможно, есть.

— А что вы будете пить? — спросил Крылов Татьяну.

— Я не пью.

— Тогда и я воздержусь. — Глядя на нее с дочерью, отпустил комплимент: — Вы рядом смотритесь как две сестры. — Взглядом подчеркнул, что предпочитает старшую.

— Ой! — всплеснула руками Маришка. — Я вам сейчас покажу одну фотографию…

Она помчалась на второй этаж. Через несколько секунд раздался ее истошный визг. Маринка считала ступеньки на лестнице в обратном порядке. На четвереньках. Следом показался Борис.