— Это не наш, — заметила я.

— Знаю, но, похоже, здесь все обслуживают всех, поэтому все равно. Допивай вино, — скомандовала она. Видя, что мы начали собирать сумки, из-за соседнего столика, где песню уже допели, поднялся высокий парень и, немного косолапя, двинулся к нам.

— Здесь полиция есть? — тихо спросила я, прикрывшись салфеткой.

— Добрый вечер. Я хотел извиниться. Мы вам, наверное, мешали весь вечер, — весьма учтиво для владельца таких золотых цепей сказал посланец мира с соседнего столика.

Я от неожиданности начала улыбаться и кивать ему в знак согласия.

— Ничего страшного, — отозвалась Марина, однако машинально прижимая к себе сумку.

— Пели вы хорошо, мы даже хотели присоединиться, — я тоже пожелала быть вежливой, но, видимо, перестаралась, потому что Марина наступила мне на ногу под столом.

Тут к столу подлетела очередная незнакомая официантка, положила на край стола изящные кожаные корочки в одном стиле с меню, но поменьше, для подачи клиенту счета. Но в них лежал не наш счет за ужин, а чья-то кредитная карта «Американ-экспресс» и оплаченный чек.

— А мы как будем платить: наличными или тоже картой? — спросила я.

Марина принялась рыться в своей сумочке, стилизованной под рюкзачок, в которой, как в настоящем рюкзаке, имелось все необходимое для путешественника, начиная от карт и кончая универсальным перочинным ножом. В этот момент в другом конце зала, скрытом от нас, послышались гневные вопли, загремели стулья.

— Тоже мне фешенебельное место! Обстановка, как в пивнухе! — возмутилась я.

Скандал разгорался, на его тушение кинулся метрдотель, и нам стали видны участники. Около столика, держась за спинку тяжелого стула и периодически громыхая им по каменным плитам террасы, стоял наш знакомый грубиян из гостиницы и отчитывал подоспевшего метрдотеля. Персонал метался по залу. К нам подскочила официантка с выпученными глазами и воплями: «Тархета! Тархета!» Марина, не торопясь, взяла со стола чужую кредитную карту, внимательно ее изучила и вместе с чеком отдала официантке. Та побежала к бородатому скандалисту, после чего крики стали несколько тише.

— Эх, жалко было отдавать, надо было и за наш ужин с нее списать, — призналась Марина и, видя, что я встаю, спросила: — Ты далеко?

— Носик попудрить перед обратной дорогой, — и я двинулась в сторону туалета.

— Постой, достань заодно из машины мою кредитку. Я ее вместе со страховкой, видимо, в «бардачке» оставила, — попросила Марина, протягивая мне ключи.

Я вышла из ресторана и пошла к стоянке. Ночью не только все кошки серы, но и все машины одинаковы. Найти нашу машину по характерным вмятинам на боку и наклейке с эмблемой агентства мне никак не удавалось, а номер я, конечно, не помнила. Пройдя стоянку из конца в конец, я заметила рядом другую, отгороженную от первой низким заборчиком. Я поняла, что могла перепутать стоянки, перешагнула через забор и по газону прошла к машинам, внимательно в них вглядываясь. Поэтому для пары, стоящей ко мне спиной, а лицом ко входу в ресторан и на парковку, мое приближение осталось незамеченным. Я тоже сначала услышала их, а уж потом подняла голову и рассмотрела. Смутно знакомая немолодая дама разговаривала с тем косолапым пацаном из-за соседнего столика. Языковый барьер им явно мешал, и каждое слово они повторяли по нескольку раз, сопровождая его пояснительными жестами. Парень тыкал себя пальцем в грудь, потом показывал куда-то вдаль и ударял кулаком в ладонь, сопровождая этот жест интернациональным «Бум! Бум!». Дама что-то сказала, и он в ответ закивал головой, повторяя: «Кил, кил». Она вытащила блокнот и стала что-то писать или рисовать. Он склонился к ней, а я, тихо взяв из машины нашу кредитку, всего лишь «Виза», а не «Американ-экспресс», обошла кругом и вернулась в ресторан. В первом зале, облокотившись на механическое пианино, неутомимо игравшее какой-то шлягер, со стаканом в руке стоял скандаливший только что господин и рассматривал винные бутылки. Марине уже принесли счет, и она расплатилась наличными.

— Извини, что сгоняла тебя зря, но я подумала, что деньги на карточке нам пригодятся, если захотим еще раз машину брать напрокат.

— Я сейчас встретила этого крикуна около входа. Вот интересно, что было бы, если бы мы не отдали карту? — Я люблю иногда обострять ситуацию, хотя бы мысленно.

— Что, до сих пор на него зуб держишь из-за шампанского? — засмеялась Марина. — Да ничего бы не было. Пришла бы жена, она на него, как укротитель на льва, действует, он бы перестал рычать и просто заблокировал бы карту.

— Точно, ее не было. Я ее на парковке видела, только сразу не узнала. Думала: опять кто-то из телевизора. Ладно, пошли. А может, куда-нибудь на дискотеку заедем? — с надеждой спросила я.

— С твоей ногой танцевать вредно! — Марина ехидно напомнила мне об утреннем приключении.

— Ну его же здесь нет, к сожалению, — вздохнула я.

— А на дискотеке, может, и увидишь, как тесен курорт, вон сколько мы встретили знакомых за один вечер. Между прочим, мадам с бантиком была со своей младшенькой дочерью. Когда они уходили, я их разглядела.

— Ну на кого же она стала похожа? — полюбопытствовала я, пожалев, что пропустила этот момент.

— Увы, все очарование детства у нее пропало, а ведь была очень хороша, — ответила Марина. В отличие от меня, она сразу же нашла нашу машину.

— Может, все-таки заедем еще куда-нибудь. Вечер такой хороший, — продолжала уговаривать я ее.

— Посмотри на часы, поздно уже. Я хочу завтра до завтрака поплавать. Ну если так охота, скажи, где тебя высадить и гуляй себе, а меня подушка ждет, да и я по ней соскучилась.

В полночь мы уже спали.

* * *

Пронизывающий январский ветер гнал мусор по пустынной, освещенной последними слабыми лучами заходящего зимнего солнца Плаца де Майор Мадрида. Обычно оживленная в этот час площадь была почти пуста. Немногие прохожие и всадники пересекали ее не через центр, а по периметру, стараясь спрятаться от ветра среди колонн, которые окружали выходящие на нее дома.

Дон Ортега привычно скользнул взглядом по фасаду дворца де Майор, давшего название площади. Пробившийся сквозь облачность луч солнца вдруг заставил ярко по-летнему заиграть красками, покрывающие его фантастические фигуры фресок. «Что же все-таки с ним случилось, — опять задумался благодетель города. Так почтительно называли его мадридцы за те усилия, которые он прикладывал в деле городского благоустройства. Его взгляд задержался на одной из фигур. — Может, сатир утащил Мигеля в свое царство? — Он перевел взгляд на особо любимое им изображение голой красотки, которая, как опытная кокетка, хоть и была обнажена, однако не показывала ничего, кроме плеча, бедра и колена. Скорее всего, в том переулке Мигеля подкараулил муж какой-то его подружки. Рана говорит, что он дрался и получил удар в грудь, а не в спину».

Фрески занимали всю площадь фасада, даже узкие промежутки между крышей и окном. В одном из них помещалось изображение симпатичного осла с серьезной мордой и в очках. Глянув на него, дон Ортега усмехнулся, как же этот осел похож на кардинала Севильского, на встречу с которым он как раз, не торопясь, направляется. «Что ж, пусть наш мудрый осел распутывает эту головоломку, а мы будем ему помогать».

Луч солнца исчез, а вместе с ним померк и фасад, сменив цветное изображение черно-белым. «Пора, а то я могу опоздать на вечернюю мессу», — подумал дон Ортега, шевельнув поводья. Сегодня должен был присутствовать на службе в соборе святого Иеронима — в одном из старейших соборов Мадрида, построенном сразу после освобождения этих земель от арабов и особо почитаемом местной знатью. Собор, конечно, стал маловат и выглядит уже более чем скромно для все богатеющего Мадрида. Поэтому усилиями в том числе и дона Ортеги заложен новый парадный собор на окраине, напротив строящегося королевского дворца. Оба эти сооружения должны будут возвеличить власть Бога и короля на испанской земле. Ум дона Ортеги был преисполнен честолюбивых замыслов, а душа его жаждала тихой молитвы под строгими и аскетичными сводами старого Иеронима, видевшего многое из жизни этого города.

Войдя в собор, он прошел к алтарю, чтобы занять свое место в первом ряду. По традиции в храме ближе к Богу размещались те, кто был ближе к королю при дворе. На мессе присутствовало множество влиятельных персон, и дон Ортега гадал, кого еще, кроме него, кардинал д’Инестроза просил зайти в ризницу после службы, чтобы поговорить о семейном горе — гибели при таинственных обстоятельствах единственного племянника и надежду рода, юного Мигеля.

В ризнице собралось весьма представительное общество тех, кто относился к семье: двоюродные сестры Мигеля, урожденные Инестроза, тетушки, бабушки, но, увы, ни одного мужчины, так как кроме самого кардинала уже никто по мужской линии не носил славного родового имени Инестроза. Хотя в ризнице, конечно, были не только женщины, но и их мужья, дети, а также близкие друзья, многие, которых опечалила его смерть. Дон Ортега с удовлетворением отметил, что д’Инестрозы, с которыми его связывали, помимо дальнего родства, еще и совместные интересы, пожалуй, одно из самых влиятельных на сегодня семейств. Когда собравшиеся закончили церемонии приветствия, кардинал взял слово и заговорил долго и пространно. Дон Ортега слушал его вполуха, однако, не пропуская того, что могло быть важным. Кардинал скорбел о гибели племянника, смерть которого поставила под угрозу продолжение рода. Если только не вмешается божественное провидение, мужская линия семьи с его гибелью прервется.

«Почему прервется, а не прервалась? — машинально отметил грамматическую неточность в речи его преосвященства дон Ортега. — Мигеля похоронили сорок дней назад и тут уже ничего изменить нельзя». Отвлекшись, он пропустил, как именно кардинал перешел к обвинению королевской власти, которая любыми способами старается ослабить знатные роды, своим попустительством создавая условия для врагов, которые убивают теперь прямо на улицах города. «Почему королевская власть не ищет убийц нашего Мигеля, погибшего в самом начале своей жизни, не успевшего свершить почти ничего из того, что было начертано на его пути? Может, дело в том, что убийца известен властям и они его покрывают? Больше месяца прошло с той трагической ночи, а преступник не найден, не обнаружены даже свидетели, которые обязательно должны быть в таком большом городе. Королевская власть, все больше и больше ограничивая права знатных родов, не выполняет свои обязанности. Граждане, даже самые знатные, чувствуют себя беззащитными.