Он равнодушно подал ей кусок хлеба, завернутый в салфетку. Пилар взяла хлеб, поблагодарила и решила завязать беседу:

— Я не знала, что разбойничья жизнь позволяет такую роскошь…

— Мы живем достаточно хорошо, хотя хлеб этот — из муки грубого помола, а шоколад приготовлен на козьем молоке.

— Кажется, вы питаетесь лучше всех остальных.

— Почему вы так говорите? Она пожала плечами:

— Я слышала рассказы о вас.

— Не стоит им верить.

— Если бы я не верила этим рассказам, — произнесла она, не отрывая взгляда от кусочка хлеба, — я не попросила бы у вас помощи и не спаслась бы от своего отчима. Я благодарна вам несмотря ни на что.

Он долго смотрел на девушку. Когда он заговорил, его голос был мягок и тих:

— Знаете, я помог бы вам и не требуя платы. Но я не люблю, когда меня дурачат.

— Я никогда не делала этого.

— По крайней мере, не делали это чаще, чем было необходимо, — сухо заметил он.

— Нет, — запротестовала она.

— Постараюсь в дальнейшем поверить.

Пилар встретилась с ним взглядом. В глазах Рефухио промелькнула легкая улыбка. Благодаря ей его серые глаза потеплели, и жесткие черты лица приобрели мягкость. Натянутость между ними постепенно исчезла.

Некоторое время они молча ели, затем Пилар снова заговорила:

— Вы узнали, что стало с доном Эстебаном?

— Его не было на месте схватки. Очевидно, он оправился настолько, что его смогли увезти в карете. Я понял это по следам.

Пилар с мрачным видом кивнула.

— Кажется, вы ничуть не удивлены, — заметил Рефухио.

— Я знала, что он не умер. Это было бы чересчур хорошо.

— Как вы кровожадны. — Он насмешливо покачал головой.

Она слабо улыбнулась в ответ.

— Я много времени провела в доме дона Эстебана. Всегда все шло так, как хотелось бы ему.

— Не всегда, но довольно часто, чтобы мешать нам спокойно жить, — согласился Рефухио.

В его словах звучала горечь — ведь он сам много потерял по милости дона Эстебана. Заметив это, Пилар поспешила сменить тему:

— Думаю, у вас есть основания недолюбливать меня. Если бы моя мать не вышла замуж за дона Эстебана, у него не было бы средств удовлетворять свои амбиции и вести войну с вашим семейством.

Рефухио внимательно посмотрел на нее и усмехнулся уголком рта.

— Если бы моя семья не вызывала у вашего отчима такой дикой ненависти и желания отомстить, то, возможно, он не женился бы на вашей матери и не свел бы ее в могилу, а вам бы не пришлось отправиться в изгнание. Как видите, можно по-разному взглянуть на это.

— Может быть. Если бы вы не убили сына дона Эстебана, меня принудили бы выйти за него замуж. Я очень многим обязана вам.

— Вы были бы обязаны, если бы я убил его ради вас. Но это не так, и вы мне ничего не должны. И вам не в чем себя винить. Договорились?

С трудом уступая ему, она кивнула:

— Да, если вы так считаете.

— Я так считаю.

Прикрыв глаза, Пилар изучала стоявшего рядом с ней мужчину. Его широкие плечи были обтянуты поношенной рубашкой. Темные волосы мягко вились. Глаза твердо и проницательно смотрели из-под густых бровей. Черты его лица были пропорциональны, руки, державшие грубую глиняную чашку — сильны и изящны. Несмотря на то что он вел полную опасностей и лишений жизнь разбойника, видно было, что он происходит из старинного рода и получил хорошее воспитание. На мгновение ей захотелось, чтобы все было не так, чтобы она могла продолжить знакомство с Рефухио де Карранса-и-Леоном в другой, более подходящей обстановке. Направление собственных мыслей встревожило ее, и она отвела взгляд от Рефухио.

Молчание затянулось. В комнате кто-то закашлялся и встал, бормоча ругательства. Пламя весело затрещало — вероятно, в очаг подбросили дров.

Рефухио допил свой шоколад.

— Наступило приятное для вас время, — сказал он, — время решить, как добраться до Кордовы, и придумать, как бы вам проникнуть в ворота города.

— Проникнуть?

— А чего вы ждали? Неужели вы надеялись отправиться в Кордову в золоченой карете с почетным эскортом? Вы ждали, что отцы города торжественно встретят вас?

— Вряд ли, — резко ответила Пилар.

— Прекрасно. Значит, вы не будете разочарованы.

Она въехала в старый, обнесенный стеной город на повозке. Если бы она путешествовала одна, она въехала бы в ворота без осложнений и помех, назвав стражам свое имя. Но с ней был Рефухио, который обещал проводить ее до дома тетки и намеревался именно так и поступить. Пилар, предлагая сделку Эль-Леону, и предположить не могла, насколько он будет верен данному слову. Она знала, что народные предания наделяли Эль-Леона способностью становиться невидимым. Пилар слышала, что в деревнях и маленьких городах у него множество друзей, помогающих ему появляться и исчезать, когда и где ему захочется, а также о взятках, открывающих перед ним городские ворота Севильи. Какие еще уловки он использует, ей и в голову не приходило поинтересоваться, и, конечно, Пилар не могла представить, что в одной Из них она сама будет участвовать.

Повозка была старой и явно дышала на ладан. Высокие деревянные колеса скрипели на осях не переставая, и это действовало Пилар на нервы. В город они везли дрова — палки, чурки и причудливо изогнутый валежник, собранный в лесу. Ноша была явно тяжела для престарелого ослика, уныло шагавшего в упряжке. Пилар сидела в повозке, а Рефухио шел рядом, ведя осла на поводу и опираясь на посох, гораздо более крепкий, чем можно было подумать с первого взгляда.

Это сомнительное средство передвижения они приобрели на ферме за городом. Хозяйка также дала Пилар шерстяное черное покрывало, скрыв ее голову и плечи, и помогла ей кусочком угля нарисовать темные круги под глазами и морщины. Пилар не спрашивала, где Рефухио нашел странную остроконечную шляпу, которую он низко надвинул на глаза, и откуда взялись короткие рваные штаны и грубые башмаки, в которых он выглядел как крестьянин. Она только смотрела на него время от времени, с удивлением отмечая его наряд, беспорядочно спутанные густые волосы и туповатый взгляд простака.

Когда они входили в город, было раннее утро. Все крестьяне спешили на рынок, и повозка Пилар и Рефухио затерялась в потоке повозок, тачек, ослов, груженных товаром: кожами и оливковым маслом, свежей капустой и связанными, бесконечно гогочущими гусями. На некотором расстоянии от повозки шагали Балтазар, Энрике и Чарро, гнавшие стадо коз.

Пилар, Рефухио и трое его друзей провели ночь перед этим в доме крестьянина, разделив единственную комнату с хозяином дома, его женой, их девятью детьми, пятью собаками, черной несушкой и огромным количеством блох. Пилар думала, что после этой ночи они настолько грязны и непохожи на самих себя, что большего нельзя и желать. Однако Рефухио все еще был недоволен. Он настоял на том, чтобы Пилар несла на руках младшего ребенка этих крестьян, чудесного семинедельного мальчугана, который шумно протестовал, когда его забрали у матери. Ребенок не успокаивался ни на секунду и успел трижды намочить платье Пилар, несмотря на то что она несколько раз меняла лохмотья, служившие ему пеленками. Мать малыша вместе со своим мужем шла за стадом коз и только однажды подошла понянчить сына. Он на некоторое время притих, но, оказавшись на коленях Пилар, заревел с новой силой. Ей казалось, что ребенок чувствует ее неопытность в обращении с ним и страх перед тем, что должно произойти.

Впереди лежал Гвадалквивир. Его зеленовато-коричневые воды величаво омывали островки, на которых росли олеандры, затем протекали под огромными пролетами старого римского моста, стоящего на подступах к городу. Повозка миновала башни крепости Калахорра и двинулась по мосту. Пилар уже видела въезд в город, колонны римского портика. У ворот было двое стражников. Один болтал с симпатичной жизнерадостной девицей. Под мышками она держала двух гусей. Второй мрачно глядел на проезжающих, заложив руки за спину. По его лицу было ясно, что он страдает несварением желудка.

Повозка подъезжала все ближе, ее колеса тревожно скрипели. Стражник шевельнулся, упер руки в бока, недружелюбно нахмурился. Когда до ворот осталось совсем немного, стражник сделал шаг вперед. Пилар быстро взглянула на Рефухио. Глава разбойников, казалось, не обращал внимания на опасность, шел, уставившись прямо перед собой.

— Стой!

Рефухио ничем не показал, что слышит окрик. Пилар, нервно облизнув губы, покачивала ребенка, надеясь его угомонить.

Стражник, вытянув руку, шагнул к ним.

— Тебе говорят, дурень! Стой!

Ничего не выражавшее лицо Рефухио вдруг исказилось от страха. Он дернул за повод так, что чуть не повалил дряхлого осла с ног. Когда животное замерло, Рефухио стащил с головы шляпу и, дрожа, встал, склонившись перед стражником.

— Так-то лучше, — стражник приосанился. — Вы шумите так, что поднимете с постели всех благородных дворян. Ради Бога, смажь жиром колеса! А ты, женщина, уйми младенца!

— Да, ваша честь, исполню немедленно, ваша честь, — подобострастно отозвался Рефухио. Он согнулся в поклоне, делая в то же время отчаянные знаки Пилар. Это отвлекло его внимание от осла, который снова двинулся вперед. Стражник отступил в сторону, тяжелым взглядом сверля Пилар. Она вспыхнула и опустила глаза, комкая покрывало на груди. К счастью, ребенок, найдя удобную позу, замолчал.

Они покатили дальше, смешавшись с толпой. Пилар еидела напряженно-прямо, готовая услышать окрик стражника или призывы о помощи Балтазара и других. Но все было спокойно. Перед ними была Кордова.

Двигаясь по улице, они миновали древнюю мечеть, выстроенную более тысячи лет назад по приказу мавританского правителя Кордовы и спустя каких-то четыреста пятьдесят лет превращенную в собор волей католического короля-завоевателя. Величественные своды, массивные и исполненные гармонии и симметрии, возвышались над ними, но Рефухио и Пилар едва поглядели наверх. Младенец опять орал не переставая. Рефухио, шагающий рядом, бросил на Пилар косой взгляд: