Чарльз – такое идеально царственное имя – подмигивает мне, пока Лидия уводит его, а я стараюсь вспомнить, как двигаться, чтобы кровь вновь прилила к конечностям из других, более потаенных мест.

Стэнфорд спешит ко мне в панике:

– Где ты была?!

– Просто наслаждалась видом, – говорю я, глядя на скульптурную задницу удаляющегося Чарльза, на то, как мышцы его спины сужаются в талии.

Каково это – упасть в обморок? Потому что прямо сейчас я чувствую легкое головокружение.

– Стулья! Живее! – произносит Стэнфорд и буквально толкает меня обратно в действительность.

Похоже, обмороку придется подождать.

ГЛАВА 4

К восьми вечера белые стулья расставлены в главном зале в идеальные ряды, в холле установлены небольшие столики и бар, мягко льётся классическая музыка – как раз к началу приезда посетителей. Полагаю, сейчас модно приходить раньше времени, так же как в старые времена было модно опаздывать. Хотя откуда мне знать? Но факт в том, что на часах 8:01, а здесь уже полно народу.

Я несу поднос с канапе – инжир с козьим сыром, обёрнутый прошутто17; они настолько вкусные, что я закинула в рот уже три порции за последние десять минут – через толпу представителей гламурного общества: мужчин в костюмах и женщин в коктейльных платьях с дизайнерскими клатчами. Я ничего не ела с обеда, а вся еда пахнет божественно, отвлечься не помогает даже то, что ни одна из этих женщин с тонюсенькими талиями тоже ничего не ест, а мужчины больше заинтересованы в скотче.

– Канапе?

– Вообще-то мне не следует этого делать, – произносит большепузый пожилой мужчина в дорогом костюме, хватая последнюю порцию. – Не говорите моей жене, – подмигивает он. Его рука задевает мою задницу, когда я отхожу, но я заставляю себя продолжать идти. Если Лидия не впечатлилась моим общением с Чарльзом чуть раньше, она определённо не захочет, чтобы я пинала её дорогих гостей по яйцам.

Я протискиваюсь к задней части зала, чтобы заменить пустой поднос, и замечаю, как Лидия водит Челси по залу. Новый стажёр разодета в пух и прах: на ней мерцающее чёрное платье и высокие каблуки, на шее нитка настоящего жемчуга. Она уверенно улыбается, пока Лидия знакомит её с представителями бомонда в сфере искусств района Залива18.

С такими связями Челси будет в шоколаде – будто ей до этого чего-то не хватало – в то время как я сегодня незаметна в фартуке обслуги. Но, полагаю, если я не могу присоединиться к ним, то по крайней мере могу наблюдать, как на Рождество наблюдала с мамой за шопингом сквозь витрины магазинов на Юнион-Сквер19. Это было так красиво и весело – просто смотреть и видеть, какие удивительные вещи существовали в мире, даже если мы не могли их себе позволить. Я слежу, чтобы улыбка не покидала моего лица, пока кружу по помещению.

– Шампанского? – предлагаю бокалы паре, которая обсуждает предмет торгов, что будет демонстрироваться позже. Оба взяли по флюте20, даже не взглянув на меня.

– Я слышала, ожидается, что цена дойдёт до миллиона, – сказала женщина.

– Мы не станем поднимать цену до такой высоты, – произнёс мужчина, потягивая свой напиток. – Я сойду на восемьсот пятьдесят.

Женщина дуется.

– Но ты не позволил мне купить этот браслет в тот день...

Миллион долларов... восемьсот пятьдесят тысяч... я не могу поверить, что они так обыденно говорят о такой огромной сумме денег.

Я украдкой заглянула в каталог сегодняшних торгов, который кто-то оставил на столике в холле. Охренеть можно. Нет ни одного полотна в списке, начальная ставка по которому была бы ниже трёхсот тысяч долларов. Начальная! Сегодня здесь выставлялись работы нескольких лучших европейских художников эпохи Ренессанса, некоторые из них раньше нельзя было даже приобрести, а я увижу их воочию. Может, не очень близко – ведь я подаю напитки – но все-таки я нахожусь рядом с творениями гениальности, истории, красоты. Впервые за этот вечер я на самом деле рада, что поставщик напутал!

Я делаю ещё один круг с шампанским, внимательно посматривая по сторонам в поисках Чарльза. Не могу перестать прокручивать в голове наш кокетливый стёб и то, как он поцеловал мою руку, словно я была особой королевских кровей, а не просто скромным клерком.

Наконец-то замечаю его в другом конце зала, и мои надежды разбиваются. Он болтает с роскошной женщиной в чёрном брючном костюме от Версаче, её волосы зачёсаны назад в традиционный пучок, обвязанный ремешком с драгоценными камнями. Классика. Блин, надеюсь, это не его девушка. Но разве может у него не быть девушки? Красивый, обаятельный, богатый... подумай, вероятно, у него даже несколько подружек.

– Дамы и господа, – произносит мужчина, которого я не узнаю, и разговоры стихают, – пройдёмте за мной, пожалуйста, мы готовы начать.

Я следую за ними к главному залу, всё ещё думая о лотах, выставленных сегодня на обозрение, и о том, каково это – иметь табличку и возможность потратить деньги. Каково это – быть в состоянии купить произведение искусства, предмет художественного наследия только потому, что оно мне понравилось? В каталоге не был указан Рубенс, но если бы у меня было пару миллионов, я приобрела бы именно его. Как бы восхитительно было, если б он висел в моей квартире!

Он будет отлично сочетаться с моим лоскутным одеялом из секонд-хенда и журнальным столиком из ИКЕА.

– Лучше б там было побольше клевой обнаженки!

Передо мной идет парень в кроссовках и толстовке. Я узнала в нём Эндрю Тейта – миллиардера в области технологий, у которого репутация полного засранца.

– Будь осторожен в своих желаниях, – говорит его друг. – На этих европейских картинах и скульптурах встречается много членов. Лично я не отказался бы от чего-то вообще без члена.

–Женщины частенько так говорят! – хохочет Эндрю над собственной шуткой, занимая с другом свои места. – А если серьёзно, на дисплее при демонстрации этих предметов никогда не показывают достаточно сисек. Покажите мне грудь, и я покажу вам деньги.

– Тебе надо припасти эти деньги для лота-сюрприза в конце торгов. Ходят слухи, что это настоящий шедевр, нечто уникальное и невероятное.

– Шедевр-медевр. Искусство – это просто деньги. Сколько он стоит?

– Дешевле, чем будет стоить через год, после того как люди его увидят.

– Ну, это даже лучше, чем сиськи, – сказал Эндрю.

Я должна сдержаться, чтобы не врезать ему. Парни вроде него ценят искусство лишь как инвестицию. Держу пари, он появляется на этих мероприятиях только для того, чтобы перебить ставки всех своих друзей, а после складирует картины где-то в подвале, пока его бухгалтер не говорит ему продать их. Это преступление.

– Добро пожаловать в «Кэррингерс», – аукционист представляется и продолжает: – Это Аукционный дом с легендарной историей, и сегодня мы добавим к этому великому наследию наши последние работы.

На сцену выкатывают небольшую картину, а ее увеличенная версия демонстрируется на экране над сценой, чтобы каждый мог разглядеть поближе.

– Антонис ван Дейк, 21 «Портрет юной девы». Начнём со ставки в сто тысяч долларов?

Я стою в конце аукционного зала, прижав к бедру пустой поднос, но даже отсюда чувствую огромный всплеск энергии в помещении. Люди шепчутся между собой и тянутся вперёд со своих мест. Таблички взмывают вверх. Напряжение усиливается.

– Сто тысяч. Есть сто пятьдесят? – другая табличка. – Двести? – краткое затишье, а затем ещё одна круглая белая табличка с логотипом «Кэррингерс» и ярко-красным номерком взмывает в воздух как ракета. Это так волнительно!

– Двести тысяч. Есть ли двести пятьдесят?

Это продолжается до тех пор, пока ставка не достигает восьмисот тысяч долларов. Я даже не могу представить, что могла бы сделать с такой суммой денег.

– Восемьсот тысяч, раз... два... продано! Номеру двести семнадцать.

Полотно выкатывают, а на сцену доставляют другой холст. Драматическим жестом с него снимают покрывало. На этот раз я смотрю на зал, а не на арт-сцену. Кажется, будто там разворачивается целое шоу, в котором каждый борется за своё. Люди, проигнорировавшие последний тур, неожиданно воспряли – можно сказать, каждый здесь для чего-то конкретного. Ставки всё растут и растут, таблички взлетают в воздух, пока последняя ставка не останавливается на полумиллионе. Дальше всё продолжается в таком же духе: за некоторые лоты разгораются целые войны со ставками, а другие уходят к покупателю, не вызвав конкуренции.

Голос аукциониста контролирует зал:

– Есть ли ставка один миллион?

Один миллион!

Я полностью погрузилась в происходящее. Это удивительно. У разных участников торгов, несомненно, и тактики тоже разные. Некоторые пережидают, пока другие участники исчерпают свои возможности и подключаются к торгу в последнюю минуту. Другие сражаются изо всех сил, каждый раз повышая ставку лишь на десять тысяч и всё время переглядываясь с конкурентами.

– Один миллион сто тысяч? Есть желающие?

Эндрю, которого я про себя окрестила Засранец Эндрю, пока ни на что не ставил, но я могу с уверенностью сказать, что он любит выигрывать, во что бы то ни стало. Он будет эмоциональным участником торгов, как и множество женщин, которые в случае проигрыша своей ставки вздыхают и дуются.

– Один миллион триста тысяч раз...

Мой взгляд перемещается на Сент-Клэра, сидящего рядом со стойкой аукциониста со своей красивой подругой. Он – сдержанный участник торгов. Он вполсилы принял участие в ставках за парочку предметов Барокко, постоянно перешёптываясь со своей потрясающей приятельницей и между делом поднимая табличку, но, казалось, ни разу не был действительно заинтересован в приобретении какого-либо из этих предметов, чтобы пойти до конца. Словно он ждет Рубенса, будучи заинтересованным исключительно в нём.

– Продано! За один миллион триста тысяч номеру сто пять, – произносит аукционист в своей размеренной манере. – Замечательно. А теперь, дамы и господа, мы сделаем короткий перерыв. Пожалуйста, наслаждайтесь коктейлями и закусками, встретимся здесь через двадцать минут.