– О, очень приятно слышать. – Я знала! – Я просто так сильно люблю искусство – эпоха Барокко моя самая любимая, движение в картинах, энергия и жизнь в таких драматических и ярких деталях – но любой истинный шедевр искусства поражает меня прямо сюда, понимаете? – Я касаюсь своего сердца. – Это как настоящий физический отклик. И я просто хочу находиться в окружении всей этой красоты, творений рук человеческих, истории произведений искусства, которые находятся тут, у вас.

Лидия снимает очки, почти улыбаясь мне. Наверное, несмотря ни на что, это все же не так уж маловероятно.

– Другие претенденты также справились хорошо, – говорит она. – Расскажите, почему именно вы заслуживаете этого.

Я снова вдохнула. С чего бы начать?

– Если вы дадите мне эту возможность, Мисс Форбс, я буду работать очень усердно, усерднее, чем кто-либо другой. Я понимаю, какая это возможность и не воспринимаю ее как должное. – Не так, как те детки снаружи с трастовыми фондами, добавляю я про себя. – Днём или ночью, в зависимости от того, что будет нужно «Кэррингерс». Я хочу эту работу, и… честно говоря, это всё, чего я когда-либо хотела. Я знаю, что буду действительно хороша в этом деле, и если вы просто позволите мне…

– Спасибо, мисс Беннет, – перебивает она меня. Резко встает, так что и мне пришлось последовать ее примеру. Моя юбка прилипла сзади к моим ногам. – На этом всё.

Она жестом указывает мне на дверь, около которой я замечаю ее ассистентку, которая стояла там подобно статуе на протяжении всего собеседования. Мои щеки вспыхивают.

Немного растерявшись, я благодарю её пересекая кабинет в сторону входной двери.

– Мы свяжемся с вами, – говорит Лидия, когда я покидаю кабинет и снова окунаюсь в море богатеньких детишек, их дизайнерских шмоток и школьных связей, чувствуя себя самой огромной рыбой, которую только выбросили на сушу. Что только что произошло?

Челси и Анжелика по-прежнему сидят на своих местах, болтая и смеясь. Они совсем не нервничают, и я задумываюсь, каково это – когда тебе не нужно так усердно стараться. Иметь влиятельного папочку, который может подергать за ниточки, чтобы устроить тебе собеседование, и по жизни получать всё на блюдечке с голубой каёмочкой. Когда я прохожу мимо, ассистентка Лидии называет какое-то до безумия смешное имя вроде «Грандельвиль Брэндиблерг», и Анжелика произносит:

– О, он должен быть действительно хорош. А его мать тут член Совета директоров.

– Я не волнуюсь, – беззаботно отвечает Челси. – Ты знаешь, мой отец – один из самых крупных их клиентов. Моё имя уже красуется на всех необходимых бумагах.

Анжелика закатывает глаза.

– И чего я вообще беспокоюсь?

Челси замечает, что я наблюдаю за ними, и ухмыляется.

– Никому из вас и не нужно беспокоиться. Это всё показуха.

Она разглядывает меня с ног до головы и, демонстративно громко прочистив горло, говорит:

– К слову о показухах …

Сидящая рядом с ней Анжелика начинает хихикать.

У меня всё внутри обрывается. Начинают подступать слезы, и я быстро ухожу прочь, ускоряя темп, несмотря на боль и волдыри на ногах. Я должна надеяться, что эта испорченная, самодовольная девушка с блестящими волосами всё-таки ошибается. Что весь этот день не был простой формальностью, как она думает, и что у меня всё еще есть шанс. Мамочка, я сделала всё, что было в моих силах. Я скрестила пальцы, ныряя обратно в суматоху городских улиц.

 

ГЛАВА 2

– Заказ готов! Шестой столик!

Суета в ресторане «У Джованни» – это организованный хаос. Три года назад, только начав тут работать, я была всерьез запугана, но сейчас я могу с закрытыми глазами маневрировать среди двадцати пяти столиков с красно-белыми клетчатыми скатертями, и при этом нести поднос в два раза шире своих плеч. Я все еще могу немного пахнуть «маринара»,10 но теперь на моей рубашке его гораздо меньше, чем в те далекие дни.

Я хватаю две дымящиеся тарелки с фирменным блюдом от Джованни – классические спагетти с домашним томатным соусом «маринара» и фрикадельками размером с ваш кулак. В кухонном окошке появляется широкое улыбающееся лицо шеф-повара Фреда.

– Как прошло сегодня твое важное собеседование?

– Откуда ты узнал о нем? Я рассказала только Ноне.

– Ты сама ответила на свой вопрос, разве нет, мисси, – произносит он и смеется. – Ты же ее знаешь.

Здорово.

– То есть все знают?

– Почти все!

Лонни, повар линии раздачи, выкрикивает:

– Уверен, ты отлично справилась, Грэйс!

Хор поощрительных реплик с кухни напоминает мне, почему я люблю это место, но и вынуждает волноваться, что я могу разочаровать людей, которые стали моей семьей.

– Это было просто собеседование, – говорю я, укладывая по веточке петрушки на каждую тарелку.

– Ты здесь самая умная девушка, Грэйс, – сказал Фред, сливая воду из гигантской кастрюли с лингвини11.

– Спасибо, но конкуренция за место действительно большая, и связи имеют значение…

– У тебя самые лучшие связи – с нашей семьей, верно? – Он ставит на стол тарелку с пастой «Примавера»12 и фрикадельками. – Заказ готов! Второй столик! – Фред подмигивает мне. – Дело в шляпе, малышка.

Я доставляю наши знаменитые фрикадельки – последние пять лет их признают лучшими в городе, Джованни лично привез рецепт из Италии – за столик паре, у которой, очевидно, первое свидание.

– Свежий пармезан? – Под их взглядами натираю сыр. – Приятного аппетита!

У нас всегда много посетителей, и обычно скорого темпа работы этого ресторана достаточно, чтобы меня отвлечь, но сегодня я не могу перестать думать о «Кэррингерс» или о своих опасениях. Я ставлю корзинку с хлебом новой семье за десятым столиком, когда знакомый голос Ноны окликает меня:

– Грэйс, иди сюда и обними меня!

Нона и Джованни – первоначальные владельцы. Им уже по семьдесят, поэтому технически они считаются на пенсии, но по-прежнему проводят большую часть вечеров за центральным столиком, попивая граппу13 и правя своей личной Маленькой Италией на Норт-Бич в Сан-Франциско: приветствуя посетителей, обсуждая еду (Джованни) и тиская за щеки и раздавая леденцы (Нона). Все любят их почти также, как еду.

Нона обнимает меня, положив руку мне на талию.

– Это, – говорит она друзьям за своим столиком, – моя Грэйси.

– Привет, Грэйси, – хором произносят дамы.

Нона сияет как гордая бабушка.

– Вы должны увидеть ее картины! Настоящий талант, как и ее мать. – Нона тискает меня за щеки. – В один прекрасный день она станет известной.

Я фальшиво улыбнулась, надеясь, что улыбка походила на настоящую.

– Спасибо, Нона, – произношу я, делая шаг назад.

– Она стесняется, – словно суфлер шепчет Нона гостям за своим столом, и все женщины громко смеются.

– Приятно со всеми вами познакомиться. – Я целую Нону в макушку. – Мне нужно возвращаться к делам, чтобы продолжать радовать ваших гостей.

Вся тяжесть ожидания и хрупких надежд начинает давить на меня. Я делаю глубокий вдох и направляюсь через заднюю дверь на улицу. Если бы я курила, то мне бы понадобилось сейчас затянуться сигаретой. Знаю, это глупо, но я проверила свой телефон. Конечно, никаких звонков.

– Что мне делать? – прошептала я, взглянув вверх на клубы поднимающегося тумана, отсвечивающего желтым в свете уличных фонарей.

– Делать с чем, куколка?

– Дерьмо! – Я подскочила и развернулась, чтобы посмотреть на говорившего. Им оказался кузен Эдди – болтун, на десять лет моложе меня, весь из себя очаровашка, которого интересовали только тренажерный зал и треп с девчонками. – Эдди, я думала, что я тут одна.

Он выныривает из тени, где курил.

– Ты можешь быть одна со мной в любое время, ты же знаешь. – Слова настоящие и искренние, несмотря на то, что он флиртует, что является его второй натурой. Его кожаная куртка скрипит, когда он склоняется ближе. – Что тебе нужно, чтобы решить твою маленькую проблемку?

– К сожалению, ничего, с чем бы ты мог помочь.

Он раскидывает руки, будто хочет обнять, и я вспоминаю о загадочном – и к тому же совершенно великолепном – британце-произведении искусства, в которого врезалась сегодня утром, когда он наслаждался кофе. Я бы с радостью шагнула в его распростертые объятия.

– Ну же, – произнес Эдди, – расскажи кузену Эдди, что случилось?

– Спасибо, Эдди, правда. – Я по-сестрински погладила его по плечу. – Но у меня все в порядке.

Он проводит рукой по своим волосам, густо смазанным гелем, и ухмыляется в стиле Джоуи Триббиани – «Как-делишки»14.

– В таком случае, пошли со мной на танцы сегодня вечером. Ты почувствуешь себя лучше, чем просто в порядке…

– Эдди, это ты? – Нона выходит в переулок и хлопает его по спине. – Хорошо, что ты здесь. Сходи, помоги отнести коробки с вином, ладно?

– Если передумаешь, куколка, – подмигивает мне Эдди, перед тем как вернуться в ресторан.

– Кыш! – говорит Нона и поворачивается ко мне, качая головой. – Ох уж этот мальчишка… – Она смотрит на меня из-под рыжей крашеной челки. – Ты в порядке, милая? Ты же знаешь, Эдди безобиден.

– Знаю, Нона. Дело не в нем. Наверно я просто нервничаю из-за стажировки. – Я еще раз бросаю взгляд на телефон.

– Они позвонят, Грэйси. Позвонят.

И я произношу то, о чем думала с самого утра, с того момента как встала с постели:

– А что, если я просто недостаточно хороша? Что, если я никогда не буду достаточно хороша?

– Ох, милая. – Она обнимает меня.

Я сдерживаю слезы.

– Я весь год пыталась, снова и снова, и это моя единственная возможность. Никто больше даже не заинтересовался.

– Ты сильная и талантливая, – произнесла Нона. – Более того, ты полна решимости, так же как твоя мама. – Она присаживается на перевернутый деревянный ящик. – Никогда не забуду, когда впервые увидела твою маму и тебя. Тебе было где-то около двух лет, ты была очень рассержена: кричала и билась в своей коляске. Твоя мама в отчаянии зашла к нам и попросила молока. Джованни лишь взглянул на тебя и сказал ей, что у него есть кое-что получше. Он вынес тарелку канноли15 – сладкий крем всегда успокаивал Кармеллу, когда она была малышкой – и ты тут же замолчала и начала уплетать за обе щеки. – Она расхохоталась своим раскатистым смехом, и я не смогла сдержаться и присоединилась к ней, хотя слышала эту историю уже сотню раз. От этого я всегда чувствовала себя ближе к маме.