Он резко вскинул голову, уязвленный ее внезапной язвительностью. Что произошло между их поцелуями в «комнате единорога» и этим моментом, что заставило ее так отдалиться?– Я думаю, это лучше, чем назвать вас платежом. Ее светлые глаза сверкнули, она раскрыла было рот, однако не произнесла ни слова.

– Нечего сказать? – тихо спросил он. Она нахмурилась:

– Вы не дали мне достойного ответа.

Это была Виктория, которую он знал. Рейберн испытал облегчение.

– Ну что же, – сказал он, – придется найти что-то стоящее.

И прежде чем она успела спросить, что Рейберн имеет в виду, он быстро расшнуровал корсет. Потом спустил с ее плеч лямки, и корсет упал на пол.

Черт побери! Вот такой она была неотразима, с волосами, рассыпавшимися по плечам, сорочкой, сквозь которую угадывались выпуклости грудей, темные соски и узкая талия. С выражением уязвимости в глубине глаз.

Однако напряжение оставалось – в том, как скованно она держалась, в плотно сжатых губах. Чего она хочет? Чего боится? Эта мысль не давала ему покоя.

Она встретилась с ним взглядом и внимательно всматривалась в его лицо. Казалось, она пытается содрать с него кожу, вторгнуться в него и обследовать каждый сокровенный уголок его души. Выражение лица Байрона изменилось, оно тоже стало напряженным.

– И что вы видите, когда смотрите на меня вот так? – вдруг спросила она с настороженностью в голосе.

– Я вижу желанную женщину, которая половину своей жизни занималась тем, что обманывала себя. – Ее лицо стало непроницаемым. – А что видите вы, когда смотрите на себя?

Вопрос этот, судя по всему, застал ее врасплох, но она не колеблясь ответила:

– Дуру, которая стареет, а ума так и не набралась.

Виктория отвернулась, но он успел заметить на ее лице гримасу боли.

Она все еще жалеет, что разоткровенничалась сегодня днем, вдруг понял Рейберн. Ему хотелось узнать ее тайны с того момента, как он ее увидел, но он никак не предполагал, чего ей будет стоить эта откровенность, а также что его может встревожить причиненная ей боль.

Но почему, собственно, это причиняет ей боль? Будь даже она девственной, приехав сюда, заключив сделку, все равно потеряла бы невинность. Так что вся эта история казалась почти банальной. Однако неожиданно он понял, что не сама по себе история, а откровения, на которые она решилась, делают ее уязвимой.

Он подумал о собственной слабости, о том, как больно было делать признания той, которую он считал самой доброй в мире, и услышать от нее в ответ оскорбления... Виктория была как натянутая струна, опасаясь, что Байрон оттолкнет ее.

Он взял ее за подбородок и осторожно повернул к себе. Она смотрела в одну точку, и ей стоило невероятных усилий поднять на него взгляд. В глазах ее он увидел боль. Теперь будь осторожен, сказал он себе. Если он откликнется на ее вожделение, а не на слова, она замкнется в себе, и он ее потеряет.

Рейберн уже не мог отрицать, что угроза потерять ее пугает его, так что слова выбирал очень осторожно.– Вы достаточно умны, чтобы осознать ошибки прошлого, а это не каждому дано.

Она натянуто улыбнулась, однако лицо стало менее напряженным.

– Мне нравится думать, что я умен, хотя понимаю, что это иллюзия. А теперь о главном... Ну же, Цирцея. Не надо хмуриться. Тайны, которые вы мне доверили, никто никогда не узнает. Я их считаю бедой, а не позором. Все мы глупцы, когда речь идет о нашем сердце. Однажды я вообразил себя отчаянно влюбленным в дочь приходского священника и повел себя в отношениях с ней невероятно смешно. Я был старше годами, чем вы, когда совершили свое безумство, даже старше, чем ваш предполагаемый муж, должен признаться со стыдом, но куда менее опытен, уверяю вас, потому что редко выезжал из поместья своих родителей. Поэтому в двадцать два года был скорее мальчишкой, чем мужчиной, и очаровательная черноволосая девушка с приятными манерами и милой улыбкой превратила меня в дурака, который декламировал стихи и писал письма.

Виктория улыбнулась искренней, хотя и едва заметной улыбкой.

– Не могу себе этого представить.

– Я бы тоже не мог, но слишком хорошо все помню. – Он умолк, на него нахлынули воспоминания. Шарлотта Литтлвуд была добродушной, милой и честной, правда, немного избалованной и не особенно умной.

– И что же сталось с вашей черноволосой музой? Вопрос Виктории вернул его к действительности.– Отец не одобрил мой выбор, потому что не мог себе представить, что будущий герцог может иметь благородные намерения касательно дочери священника, хотя, уверяю вас, это не остановило бы меня, если бы она ответила мне взаимностью. – Он с горечью улыбнулся.– Но она не ответила. Я мог бы удовольствоваться ее улыбкой, но она не подарила мне ни одной. Она боялась меня и поэтому не могла полюбить. Она обручилась с другим, и я стал развлекаться, как мог, в Лондоне. – Это было достаточно правдиво, но что-то осталось недосказанным. Он видел, что его ухаживания не оставляют Шарлотту равнодушной, ее осторожность уступила место сдержанному любопытству, но у него не хватило смелости сделать признание.

Он совершил такую ошибку однажды, за десять лет до того, как начал ухаживать за черноглазой дочкой священника. Однажды – это более чем достаточно. Байрон мог бы успокоиться ее исчезающим интересом, с тем чтобы другой обожатель завоевал ее сердце и отвел ее к алтарю, если бы только этим обожателем не был тот, кто прежде всего унизил самого Байрона. Уилл Уитфорд легко вошел в общество Мерритоншира со своей университетской степенью и очаровательными манерами и просто сбил с ног деревенскую простушку. Две кражи – его гордости и женщины, за которой он ухаживал, – вынести это было невозможно, и Байрон уехал развлечься в Лондон, где не раз напивался до состояния риз.

После долгого молчания Виктория глубоко втянула в себя воздух, и Байрон усмотрел в этом признак победы.– Спасибо, что рассказали, что дали мне что-то взамен. – Она вздохнула. – Возможно, я дура, но поскольку не могу быть другой, верю вам.

Байрон улыбнулся, взял ее за подбородок и поцеловал.

Губы у нее были мягкие и многообещающие, такие пылкие, что у Рейберна захватило дух.

Ее губы двинулись вниз, к его шее, и она начала расстегивать на нем рубашку.

Расстегнув, сунула под нее руки. Ладони у нее были холодные и гладкие. Задрав рубашку повыше, она прижалась губами к его груди. Байрон не двигался, но дыхание его стало прерывистым.

Он отстранил ее и стал раздеваться. Викторию потянулась к его ремню, но он отступил на шаг и снял с нее рубашку, после чего стал развязывать завязки на ее панталонах.

– Сначала вы, – остановила его Виктория.

– Только если вы снимете эти ваши сапоги. – Он поморщился.

– Согласна.

Виктория занялась пуговицами на своих лодыжках, а он стоял и стягивал с себя остальную одежду. Она сняла второй ботинок, а он отбросил исподнее и поднял голову.

И замер. Он не сразу понял, что она уставилась на его возбужденную плоть.

– Не станете же вы утверждать, что не видели этого раньше? – заметил он.

Виктория бросила на него быстрый взгляд.– Так близко никогда. – Она помолчала. – Мне следовало бы думать, что это отвратительно, но я думаю, что это очаровательно.

Байрон невольно улыбнулся:

– Очаровательно? Такого я еще не слышал. Она обхватила его плоть пальцами. Байрон резко втянул в себя воздух и задрожал.

– Вы удивлены?

– Дорогая Виктория, вы созданы для того, чтобы удивлять, – ответил он сквозь стиснутые зубы.

Она сжала пальцы и провела по всей длине его мужского достоинства. Байрона бросило в жар.

Чертыхнувшись, он схватил Викторию за руку.

– Я бы приветствовал это, моя озорная Цирцея, но не сегодня. У меня другие планы.

Одним движением он стянул с нее панталоны, еще два рывка – и ее чулки присоединились к ним. Он поднял ее и усадил среди подушек.

– Что вы делаете? – спросила она.

– Собираюсь угостить вас десертом.

Байрон сел прямо у нее над головой так, что оказался вне поля ее зрения, снял с печки блюдо с крамблем и поднял крышку. Потом взял вилку, поддел кусочек персика и поднес к губам Виктории.

Она вздрогнула, увидев фрукт, но рот ее был раскрыт к тому времени, когда он оказался у ее губ. Глаз ее Рейберн не видел, только светлые ресницы. Глаза ее были устремлены на фрукт, и ее зубы сомкнулись на нем и сняли с вилки. Рейберн видел, как ее челюсть шевельнулась раз, потом второй, затем сжалась во время глотка. В каждом движении было нечто соблазнительное, эротическое. Это выходило за пределы обдуманного возбуждения на более глубокий уровень, к структуре ее плоти, к румянцу ее кожи, к тому, как левая сторона рта остается слегка приоткрытой по сравнению с правой. Почти загипнотизированный, он скормил ей еще кусочек, потом еще, и она молча брала персик изящно выгнутыми губами, снова жевала и глотала. Байрон взял третий кусочек, немного поколебался, потом зажал его в зубах. Вилку он отложил и наклонился к Виктории, поднеся персик к ее губам в своих зубах. Виктория легко вздохнула, мгновение – и он ощутил, как ее зубы сомкнулись на персике и слегка потянули его. Потом ее руки обхватили его голову, потянули вниз, и он оказался вовлеченным в перевернутый поцелуй, сладкий и жаркий.

Наконец они разошлись, и Байрон снова потянулся за крамблем. На сей раз он не взял вилку, а зачерпнул сервировочной ложкой сироп.

– Что вы делаете, Рейберн? – спросила Виктория.

Ее беззащитность и неуверенность так возбудили Рейберна, что он едва сдержался, чтобы не взять ее прямо сейчас.

Он ничего не ответил, но наклонил ложку так, что тонкая струйка сиропа полилась по ее шее и между грудями. Она задохнулась, когда сироп коснулся ее кожи, и округлила глаза, догадавшись, что Рейберн собирается делать. Соски у нее затвердели, когда линия сиропа притекала к ним все ближе и ближе и наконец залила их своим золотистым теплом. Он снова наполнил ложку, сок медленно заструился по ее животу, затем по бедрам, и она раздвинула ноги.