Лидия Джойс - Искушение ночи

– Потому что наша сделка касается только моего тела, не более того.

– Я могу взять лишь то, что вы мне дадите. – Его руки скользнули по ее спине, нашли пуговицы на поясе и быстро расстегнули их. Двумя рывками он развязал первую нижнюю юбку. Мгновение – и кринолин упал к ее ногам.

– Это всегда должно уходить в первую очередь? – спросила она, тщетно пытаясь восстановить легкость двух прошедших минут. Рейберн поднял бровь:

– Это всегда больше всего мешает. – Он привлек ее к себе, и по выражению его лица Виктория поняла, что ей не удалось направить его мысли в другом направлении.

Она решила прибегнуть к хитрости:

– Я стою на кринолине.

Рейберн проигнорировал это замечание, просто приподнял ее и описал ею полукруг. Он не сразу поставил ее на пол, а некоторое время прижимал к себе, вглядываясь в ее лицо. Виктория ощущала силу его крепкого тела и исходившую от него злую энергию. И еще желание. Желание было в его ореховых глазах, сжатых челюстях, в его возбужденной плоти, прижимавшейся к ней. Она запрокинула голову, призывая его губы, но он покачал головой и поставил ее на пол.

– Скоро.

Слово это было настолько наполнено обещанием, что по телу ее пробежала дрожь. Обняв Викторию за талию, Рейберн подвел ее к столу.

– Сядьте.

Виктория немного поколебалась, а потом опустилась на подушки рядом со столом. Рейберн положил вторую подушку рядом с ней, движением плеч сбросил жилет и сел на подушку. Лицо его было непроницаемо, но, о чем бы он ни думал, Виктория не сомневалась, что он продолжит начатый разговор, и это привело ее в ужас. В то же время, как ни странно, она испытала облегчение.

– Крамбль остыл, – пробормотала она, чтобы что-то сказать. Рейберн накрыл блюдо крышкой и отодвинул его на край стола, который был ближе к печке.

– Скоро разогреется.

Потом герцог ласково взял ее за подбородок, и она решила, что он опять ее поцелует. Но он лишь отвернул от себя ее лицо и стал вытаскивать из прически шпильки.

Вскоре волосы рассыпались по плечам. Рейберн пропустил их сквозь пальцы, и по коже ее побежали мурашки. Найдя незамеченную шпильку, он остановился.

– Я прогнал старую деву и выпустил на волю девушку, – прошептал он, накрутив на руку пряди ее волос.

– Я не девушка.

– Ну, совращенная девушка. Женщина легкого поведения, которая отбросила узы обычного существования, чтобы ухватить роскошный сладкий плод жизни.

– Я думала, вы не способны говорить банальности, – произнесла она язвительно.

– Банальности необходимы, без них порой не обойтись.

Рейберн привлек Викторию к себе, и ее спина оказалась прижатой к его груди. Затем изменил положение так, чтобы она могла видеть его лицо.

– Теперь гораздо лучше, – сказал он. – Даже когда вы обнажены, ваши волосы с успехом заменяют вам ваши доспехи.

Доспехи? Какие доспехи? Виктория чувствовала себя раздетой догола задолго до того, как Рейберн расстегнул пуговицы на ее платье. Для этого потребовался всего лишь его взгляд, а потом несколько слов, и у нее закружилась голова. Однако Виктория предпочла умолчать об этом.

Рейберн медленно наклонился к ней, нарочито медленно, так что предвкушение завязалось жестким узлом в ней прежде, чем его дыхание согрело ее щеку, прежде, чем его губы коснулись ее так осторожно, что она этого почти не почувствовала. Но даже этого прикосновения, подобного крыльям бабочки, оказалось достаточно, чтобы она затаила дыхание, а когда поцелуй стал глубже, у нее появилось ощущение, что мир вокруг растворился и ничего не осталось, кроме их тел, висевших над бездной.

Когда Рейберн отодвинулся, Виктория открыла глаза и увидела, что он внимательно смотрит на нее. Не оглядываясь он нагнулся и схватил край ее подола, потянул его вверх и выставил ее ноги в ярко-красных чулках. Он бросил взгляд туда, где кружевные подвязки обвивали ее ногу под коленом. Хотя взгляд его был серьезен, на губах играла легкая улыбка.

– Они воистину ужасны.

– Но корсет еще хуже, – сказала она. – Иначе я бы так не упрямилась.

– Я не отдам вам ваш старый корсет. Нет, великолепный и ужасный нагрудник вашей кирасы побудет моим некоторое время. Но завтра – никаких алых чулок и подвязок. Это вас успокоит?

– Пожалуй.

Тем временем рука его скользнула под ее панталоны и остановилась на изгибе бедра. Ладонь его была жесткой. Виктория вздрогнула, когда он провел пальцем по ее нежному телу, и невольно подняла бедра к его руке.

– Еще рано, – пробормотал Рейберн, прильнув губами к ее шее. Она застонала, но он лишь осторожно потянул зубами за мочку ее уха. Потом поцеловал линию, которая шла от уха до выреза платья, и каждый поцелуй обжигал кожу. Она отвела шею от его поцелуев и подставила ему губы.

– Не рано, – прошептала она.

Он впился в ее губы, но его рука, лежавшая на ее бедре, не шевельнулась. Она попыталась прижаться к нему теснее, но он оттолкнул ее.

– Почему? – простонала она ему в губы.

– Вы меня хотите? – ответил он вопросом на вопрос.

– Да, – выдохнула она.

– Я не спрашивал, хотите ли вы этого. Я спросил, хотите ли вы меня.

Виктория замерла, хотя жаждала освобождения.

– Почему это вас заботит? – выпалила она. Рейберн промолчал, лишь посмотрел на нее, но выражение его лица не изменилось. – Я не давала обещания желать вас. Я вас почти не знаю, а вы спрашиваете меня, хочу ли я вас... – Какое право он имеет спрашивать о чем-то, кроме телесного желания?

– Я хочу это знать.

– Я... Я не знаю. – Виктория покачала головой. И это была правда. Она ощущала восторг и страх одновременно. Жажду связи и желание безопасного одиночества, в которое ничто больше не сможет проникнуть, где никто больше не сможет причинить ей боль. Но у тела не было таких сомнений. Оно неистовствовало от похоти.

– Это не должно бы меня заботить, – согласился Рейберн. – Я не вправе требовать от вас ответа. И все же я хочу это знать. – Он поцеловал чувствительное местечко у нее под ухом, и она вздрогнула.

– Я бы не согласилась на сделку, если бы полагала, что вы собираетесь сделать это, по меньшей мере, приятным для меня. Мне не нужно напоминать вам, что сделку я заключила относительно моего тела.

– И это единственное заверение, которое я могу получить? – спросил он.

Виктория судорожно сглотнула.

– Это единственное заверение, которое я могу вам дать.

Он вздохнул, но поднял голову, чтобы поймать ее губы, в то время как его палец отыскал вход в ее лоно. Ее ожидания осуществились все разом, она задохнулась, а потом начала двигаться в ритме с его рукой и языком. Новый, более глубокий жар завязался в ее солнечном сплетении. Она ощущала на его подбородке каждый отдельный волосок, который колол ей щеку, каждый бугорок мышц его руки, обхватившей ее шею, внезапно ставшую совершенно бескостной, каждый оттенок его запаха, такого же мрачно соблазнительного, как и он сам. Узел стягивался все туже и туже. Рейберн держал ее так долго на пике невозможности, что она выгибалась, несмотря на мешавший ей корсет, и в ушах у нее стоял грохот – до тех пор, пока она не услышала свой собственный сдавленный крик. Наконец волна ослабла, Виктория ощутила сладость и опустошение. Рейберн замедлил движения, остановился, потом долго прижимал ее к себе. Все еще задыхаясь, Виктория закрыла глаза. Хорошо, предательски хорошо было припасть к кому-то. Не к Рейберну, твердо сказала она себе. К кому-то, к кому угодно – к теплому телу без лица, телу, которое позволило бы ей забыть свою привычку полагаться только на себя.

Но скоро, слишком скоро Рейберн встал и помог ей встать, и реальность вновь навалилась на нее со всеми своими сомнениями и страхами. О чем она думала, подписывая этот договор, спрашивала она себя, когда он начал расстегивать ее платье.

О чем думала тогда и что делает здесь сейчас?

Расстегнув последнюю пуговицу, Рейберн стянул с нее платье и бросил на диван. Он хотел было опять поцеловать ее, но заметил краешком глаза вспышку света и посмотрел вниз. И похолодел, будто получил пощечину.

– Боже!..

– Что случилось? – Виктория проследила за направлением его взгляда. – Боже... – повторила она вслед за ним.

Корсет – разум Байрона отказывался называть это корсетом – открылся во всем своем ужасающем великолепии, начиная с атласа в черно-красную полоску и кончая отвратительными экстравагантными кружевными рюшечками на вырезе.

– Теперь я понимаю, что вас так расстроило, – прошептал Байрон, скрывая довольную усмешку.

– Я не была расстроена. Я была в ярости. Лицо ее приняло насмешливое выражение, но глаза и губы все еще оставались напряженными, какими были весь вечер, и он ощутил скованность в ее теле, отчего ему стало не по себе.

– А теперь? – Он заметил, что невольно вложил в свой вопрос больше многозначительности, чем требовалось.

– А теперь могу рассматривать эту ошибку с полным спокойствием, потому что верю, что ваша деликатная чувствительность гораздо больше оскорблена, чем моя. – Она натянуто улыбнулась.

Он провел пальцем по вырезу корсета, по теплым холмикам ее грудей. Она закрыла глаза от этого прикосновения, прерывисто вздохнула, однако напряжение не спало. Что не так? Конечно, она больше не ожидала вопросов, равно как и не казалась женщиной, которая что-то скрывает. Видимо, она вся сжалась в ожидании его ответа. Но какого именно ответа?

– Моя деликатная чувствительность может быть оскорблена упаковкой, но подарком – ни в коем случае.

– Значит, теперь я стала подарком, да?