— Мне ясно, что ты не слышала мой разговор с этой глупой девчонкой. Ты же не слышала, не так ли?

— Нет, — прорыдала Мария. По щекам ее текли слезы.

— Она настигла меня в коридоре, хихикая и играя моими пуговицами, и принялась щебетать о том, что в кругу Пикколомини нет таких кавалеров, как я. Я сказал ей, что, хотя она и очаровательна — ты же понимаешь, что простая вежливость велела мне так сказать, — я женатый человек, у меня пять детей, а сердце мое принадлежит единственной женщине, и ни одна другая не может меня заинтересовать, будь это хоть сама Венера. У нее был такой несчастный вид, что мне стало ее жаль. Я заверил ее, что в один прекрасный день она тоже найдет такую любовь. Она снова принялась щебетать и попыталась взять меня за руку. Я отстранил ее, а затем приложил свои пальцы к ее губам, чтобы она замолчала, потому что она никак не хотела уняться. Я боялся, что эта сцена закончится истерикой. Мне хотелось уйти от нее, поэтому я поцеловал ей руку и поклонился, как того требует простая учтивость. — Он молча посмотрел на Марию. — Я могу теперь тебя отпустить? Или ты снова станешь царапаться?

— Скажи мне, что не хочешь ее.

— Я не хочу ее, — решительно ответил он.

— Я не верю тебе, — ворчливым тоном произнесла она.

— А чему же ты веришь? Что я собираюсь отказаться от нашей любви ради глупой девчонки, которая к тому же некрасива?

— Я верю, что тебе здесь скучно, и ты ищешь развлечений. Я верю, что тебе здесь нечем занять свой ум.

— Может быть, это тебе скучно, Мария. Может, тебе не хватает ежедневно меняющихся настроений Карло, его внезапных переходов от непредсказуемых приступов меланхолии к веселью; волнения от того, что никогда не знаешь, что он выкинет в следующую минуту, ощущения опасности и угрозы в его присутствии? Возможно, ты пристрастилась к подобному образу жизни. Быть может, я для тебя слишком мягкий, со слишком ровным характером. Возможно, это ты находишь меня скучным. Вместо того чтобы просто спросить меня, почему я дотронулся до губ той девушки, и, выслушав мой ответ, взвесить его, ты устроила ненужную сцену, которая, должен сказать, так мне неприятна, что я не могу это выразить. — Он отпустил Марию и сел на кровати, поникнув головой и растерянно перебирая свои волосы.

Мария села рядом с ним. Он не смотрел на нее. Кровь от царапин запеклась у него на щеке, оставила пятна на куртке. Она не смела до него дотронуться. Она его оскорбила, и это вдруг ее испугало.

— Мне пришло в голову, что ты устроила эту сцену, потому что жаждешь другого рода страсти, — продолжал он. — Конфликта и неуверенности. Страха и сомнения. Возможно, насилия. — Он глубоко вздохнул и, повернувшись к Марии, взглянул на нее. — Я больше никогда не ударю тебя, Мария, как бы ты меня ни разозлила. Клянусь. В моей натуре есть склонность к насилию, к ужасному насилию, которое уместно на войне, но не подходит для обращения с женщиной, которую я люблю.

Он встал и начал расхаживать по комнате.

— Ты знаешь, я избил свою жену. После тех первых ночей с тобой я ее всерьез возненавидел. Когда я вернулся в Андрию, она показалась мне в десять раз грубее, уродливее и глупее. Когда она сказала, что от меня пахнет шлюхой, я так ее ударил, что она пролетела через всю комнату. Я поднял ее и снова ударил. Она вынесла это молча. Ни слова. Ни звука. Она опустилась на колени и принялась беззвучно молиться Богу с ханжеским выражением лица, которое вывело бы из себя всех ее бескровных небесных ангелов. Я ударил еще раз. Мне хотелось забить ее насмерть. Схватив за горло, я сказал ей, что был с женщиной, которую люблю много лет и которой она недостойна целовать ноги, и заставил пообещать, что она никогда, никогда больше не станет обсуждать мою личную жизнь. На следующий день все лицо и шея у нее были в синяках, под глазом отек. Вот каков твой мягкий Фабрицио, Мария.

Он приложил руку к щеке и посмотрел на окровавленные пальцы.

— Запри за мной дверь. Я хочу быть уверенным, что ты в безопасности. Сегодня ночью я не могу быть с тобой. — С этими словами он вышел, а Мария в оцепенении осталась сидеть на кровати с белым как мел лицом.

Ее охватило отчаяние. Она его потеряла. Антония была права: нелепая ревность унизила ее в глазах Фабрицио. Даже Лаура, простая служанка, предостерегла, чтобы она не показывалась ему в таком состоянии. А теперь он считает, что она одержима пагубной страстью, что она нарочно устроила сцену, чтобы разрушить их счастье. Может быть, это правда? Не усвоила ли она от Карло склонность к насилию? Ведь она сознательно переняла у мужа некоторые повадки — например, умение отделываться от нудных людей. Может быть, ей также передалась извращенность Карло? И ей теперь тоже нужна порция боли, чтобы получить удовольствие? Нет, нет, это не так. Она не извращенка. Она боится, боится потерять Фабрицио, как потеряла всех, кого так нежно любила.

Хотя она всю ночь не спала и терзалась этими мыслями, к утру гордость и достоинство вернулись к ней. Если он действительно еще ее любит, пусть страдает, как страдала она. И она не пошла к нему в этот последний день.

Чтобы себя занять, Мария отправилась на пляж, с Эммануэле и Сильвией. Ей была дарована минута чистой радости, когда Эммануэле вдруг запечатлел влажный поцелуй на кончике ее носа. Но хотя она и любовалась, как сын кувыркается на песке, гнетущая тревога все время возвращала ее мысли к Фабрицио.

В ту ночь он пришел к ней. Она молилась, чтобы он пришел. И не погасила свечи, чтобы увидеть его лицо, когда он войдет. И она увидела именно то, что жаждала увидеть. Страх. Страх, что он ее потерял.

Глава 13