Паулина Гейдж - Искушение богини

Когда Мерире взяла гребень и провела им по густым черным волосам, Хатшепсут подняла диадему, укрепила ее на лбу и устремила последний долгий взгляд на смутно мерцающий в зеркале овал своего несравненного лица. Потом со стуком положила зеркало.

– Хватит, – сказала она. – Пойди к старшему управляющему и скажи, что я готова.

Мерире замялась:

– Ваше величество, я не понимаю.

– Ты – нет, но он поймет. Иди же, ибо я в нетерпении. Служанка торопливо поклонилась и вышла. Хатшепсут встала из-за туалетного стола и, пройдя через всю комнату, вышла на залитый ослепительным солнечным блеском балкон. Услышала за спиной тихие шаги Пер-хора и попросила его:

– Принеси мне кресло.

Когда кресло было принесено, она села прямо на солнце и стала глядеть на сады, спускающиеся к воде деревья и медно-рыжие холмы за рекой.

– Ра клонится к западу, – сказала она.

Перхор кивнул и ничего не ответил, облокотившись о перила, его гладкое молодое лицо ничего не выражало. Так они и сидели в глубоком и дружелюбном молчании: он гадал, когда она скажет, зачем позвала его; а она была занята тем, что впитывала в себя веселое великолепие испещренного солнечными бликами пейзажа, который раскинулся перед ней, и отпускала нити, связывавшие ее с жизнью, чувствуя, как ослабевает ее хватка, по мере того как они одна за другой сворачиваются и уползают в темную даль прошлого.

Когда далеко позади них старший управляющий постучал в дверь, а потом прошел через комнату и остановился перед ней с серебряным подносом в руках, она посмотрела на него с таким трепетом, точно никогда раньше не видела.

– Ваше полуденное вино, – сказал он и с поклоном поставил поднос на серый камень рядом с ее креслом.

И тут Перхор, словно очнувшись, бросился к ним через балкон с криком:

– Но вы ведь не пьете вина до обеда, ваше величество. Я знаю! – закончил он встревожено, его глаза перебегали с серебряного кубка на невыразительное лицо старшего управляющего и обратно. И вдруг, взглянув в улыбающиеся глаза Хатшепсут, он все понял.

– Сегодня пью, Перхор, – сказала она ровно. – Управляющий, ты можешь идти.

– Мне очень жаль, ваше величество, – забормотал тот, – но у меня есть приказ самого Единого не покидать вас.

Перхор гневно выпрямился и двинулся на него, но Хатшепсут только коротко кивнула, точно иного ответа и не ждала.

– Даже сейчас Тутмос трясется, как бы я не выскользнула из его хватки и не погубила его, – рассмеялась она. – Бедный Тутмос! Бедный, бедный, неуверенный в себе Тутмос! И все же я прошу тебя, управляющий, выйти и подождать в коридоре. Я не спрыгну с этого балкона и не убегу. Если хочешь, пришли ко мне кого-нибудь из царских телохранителей, ибо я предпочитаю отойти в компании честного солдата, а не приспешника моего племянника-пасынка!

Управляющий побелел.

– В этом нет нужды, ваше величество, – чопорно сказал он. Потом повернулся на пятках и вышел из комнаты, закрыв и заперев за собой дверь.

Перхор опустился рядом с ней на колени, и она взяла его руки в свои.

– Не пейте, ваше величество! – взмолился он. – Подождите. Удача может еще улыбнуться вам.

Она печально покачала головой и наклонилась, чтобы поцеловать его темноволосую макушку.

– Уже не успеет, – сказала она. – Много, много раз улыбалась она мне, вознося на самый гребень успеха, но не в этот раз. Теперь она ласкает Тутмоса и не колыхнется ради меня. А сейчас пойди и принеси мне лютню.

Он встал, как ему было велено, принес лютню, держа ее, точно младенца, и бережно передал ей.

В раздумье Хатшепсут провела рукой по туго натянутым струнам.

– Помнишь ли песню, которую он, бывало, пел мне, когда мы сидели с ним на траве и смотрели на рябь на волнах озера, а птицы кружили над нашими головами и пели свои песни вместе с ним?

Он безмолвно покачал головой, и она улыбнулась.

– Нет, конечно. Да и откуда тебе помнить? – Ее пальцы взяли аккорд, и она запела тихонько, устремив взгляд вдаль, туда, где солнце опускалось за горизонт.

Голос ее задрожал и прервался. Она так и не смогла допеть до конца. Положила лютню, взяла кубок и заглянула в его багровую глубину. Перхор неподвижно сидел у ее ног, обхватив руками колени и глядя в сторону. Она неторопливо выпила, ощущая прохладную сладость с привкусом чего-то еще, чего-то горького. Со вздохом поставила кубок обратно на поднос.

– Подержи мою руку, Перхор, – попросила она, – и не отпускай.

Он судорожно потянулся к ней и крепко сжал ее пальцы. Она откинулась в кресле.

– Да пребудет на тебе мое благословение, верный сын Египта, – прошептала она. – Сенмут, где ты, Сенмут? Ждешь ли ты меня?

Перхор почувствовал, как затрепетала тонкая рука, но хватки не ослабил. Слышал, как она зашептала снова, тихо, точно от усталости. Он долго сидел так, пока Ра медленно опускался за черную кромку скал, заливая кровавым светом балкон и спальню у нее за спиной. Лишь когда подул вечерний бриз, ероша ему волосы и бросая ему в лицо край ее шитой золотом набедренной повязки, он попытался встать, но не мог: мышцы не слушались его. И он продолжал сидеть, прижавшись лбом к ее холодной ладони, а последние отблески сияющего костра ее Отца зажигали искорки в драгоценных камнях на ее сандалиях.