– Мы поедем в горы, – сказал Менх. – Может, даже ночевать там останемся.

– А мне можно с вами? – спросила Хатшепсут нетерпеливо.

Мальчики воскликнули в один голос:

– Нет!

– Почему нет?

– Потому что ты девочка и потому что Единый никогда тебя не отпустит, – резонно заметил Юсер-Амон. – Маленькие царевны не ездят на охоту.

– Зато большие ездят. Вот вырасту и буду охотиться каждый день. Я стану лучшим охотником в стране.

Менх улыбнулся. Хатшепсут так любила животных, что никогда не смогла бы подстрелить дичь крупнее утки, и сама это знала. Но гордость уже в десять лет заставляла ее желать первенства во всем.

– А чем ты весь день занималась? – спросил он. – Я нигде тебя не видел.

– Нарывалась на неприятности, – вздохнула Хатшепсут. – О! А вот и мама с папой. Наконец-то мы поедим.

Лбы всех присутствующих коснулись пола. Голос главного глашатая звенел в тишине:

– …Могучий Бык Маат, живой Гор, любимец двух богинь, сияющий в змеиной диадеме…

Хатшепсут шепнула Менху:

– Как ты думаешь, твоя мать сегодня опять напьется?

– Да тише ты! – свирепо шикнул он. – Не можешь, что ли, помолчать минуту?

– Не могу! Я есть хочу! Я уже давным-давно с голоду умираю!

Тутмос подал знак, спины придворных распрямились, разговоры зазвучали вновь. Гости расселись по местам, опустившись за низенькие столики, рабы с грудами снеди на подносах замелькали вокруг. Рабыня Хатшепсут приблизилась к ней и поклонилась.

– Что желает ваше высочество? Жареного гуся? Говядины? Фаршированного огурца?

– Всего по чуть-чуть!

Жуя, Хатшепсут с тревогой оглядывала комнату в поисках Неферу, но той по-прежнему не было видно. Повинуясь кивку фараона, в зал вошли музыканты: мужчина с большой арфой и девушки в длинных складчатых юбках, с ароматическими конусами на головах и инструментами под мышкой. Хатшепсут с интересом отметила, что все девушки несли с собой лютни, новомодные инструменты из диких северо-восточных земель. Она решила, что после ужина непременно велит одной из музыкантш прийти поиграть к ней в детскую, но тут же вспомнила о встрече с фараоном, назначенной на вечер, и у нее упало сердце. Как только музыка зазвучала, девочка оттолкнула тарелку с едой, окунула пальцы в чашу с водой и вытерла руки о юбку. Она прокралась среди обедающих поближе к матери. Отец, сидевший в нескольких шагах от нее, был погружен в разговор с архитектором Инени, отцом Менха, но мать улыбнулась и поманила ее на подушку у своего стола.

– Ты сегодня очень хорошенькая, – сказала Ахмес. – Надо тебе почаще носить в волосах цветы. Они тебе к лицу.

Хатшепсут встала коленями на подушку.

– Мама, а где Неферу-хебит? Если отец увидит, что ее здесь нет, он очень рассердится. Ведь он же меня хотел отругать сегодня вечером, а не ее.

Мать опустила кусочек граната, который поднесла было ко рту, и вздохнула:

– Наверное, надо послать кого-нибудь поискать ее. Она сегодня была расстроена?

– Да. Она рассказала мне страшный сон, который снился ей много раз. Она что, заболеет?

Ахмес пригубила вина. Музыка, словно легкая рябь на поверхности ручейка, покрывала журчание голосов, сквозь которое до нее донесся басовитый раскат мужниного смеха, сначала раз, потом другой. «Еда творит чудеса с мужчиной, будь то фараон или нет», – подумала она. Женщина отпила из бокала и повернулась к дочери:

– Не знаю, дорогая. Думаю, что нет. Правда, вчера мы с ней ходили к реке, а там собаки пен-Нехеба бегали вверх и вниз по ступеням – купались, наверное. Одна из них подбежала к Неферу и поставила лапы ей на плечи. Та завизжала и принялась колотить пса кулаками. Ты ведь знаешь, твой отец не выносит замкнутых, мнительных женщин. Я ничего ему не сказала, но это было очень неприятно.

– Ей снился Анубис.

– Ах, вот как? Тогда понятно. А еще она завела привычку носить амулет Менат. Ну почему она так глупо себя ведет? Чего боится старшая дочь могущественного Тутмоса?

«Меня». Это слово вдруг само пришло Хатшепсут в голову, и девочка притихла, слушая, как колотится ее сердце. «Меня? Ба! Никак я заразилась от Неферу ее страхами?!»

Ахмес сделала Хетефрас, своей служанке и компаньонке, знак подойти.

– Сходи в покои царевны Неферу и узнай, почему она не здесь, – распорядилась женщина. – Да сделай это тихо. Я должна услышать ответ раньше, чем он дойдет до фараона, понятно?

Служанка улыбнулась.

– Совершенно понятно, ваше величество, – ответила она, кланяясь.

– Мама, а почему Неферу должна идти за Тутмоса? Ахмес всплеснула руками:

– Хатшепсут, ну почему тебе обязательно надо все знать? Хорошо, я расскажу. Но ты все равно не поймешь.

– Это тайна?

– В некотором роде. Твой бессмертный отец был всего лишь военачальником в армии моего отца, пока тот не решил сделать его следующим фараоном. Но, чтобы стать истинным фараоном, ему пришлось жениться на мне, потому что только в наших, царских дочерей, жилах течет кровь бога. Мы носительницы царственности, и ни один мужчина не будет признан фараоном, пока не женится на дочери царя, чья мать происходила из царской семьи и чей отец был фараоном. И так будет всегда. В этом истина, часть Маат. Неферу-хебит обладает всей полнотой царской крови, а Тутмос лишь наполовину, по отцу, ведь вторая жена Мутнеферт всего лишь дочь благородного человека.

В словах Ахмес не было и намека на презрение, она говорила спокойно и деловито, как говорят о неизбежных фактах жизни.

– Твой отец еще не решил, кто будет его преемником, но, по всей видимости, им станет Тутмос, единственный царский сын. Если так, то придется Неферу выйти за него, чтобы сделать его фараоном.

– Но, мама, если в нас, женщинах… – тут ее мать улыбнулась, – …если в нас, женщинах, течет кровь царей, а мужчины должны жениться на нас, чтобы править, то зачем они вообще нам нужны? Почему мы не можем быть фараонами?

Напряженное раздумье, написанное на мордочке дочери, заставило Ахмес рассмеяться.

– Это тоже Маат. Только мужчины могут править. Ни одна женщина не может быть фараоном.

– А я буду.

И снова слова сами сорвались с ее уст помимо воли, и Хатшепсут почувствовала, как забилось сердце. Страх перед чем-то огромным, нависшим над ней подобно грозовой туче, вернулся, и она задрожала.

Ахмес сжала ее ледяные ладони в своих.

– У маленьких девочек большие мечты, дочка, и это только мечта. Ты никогда не будешь фараоном, и я хорошо знаю, что если бы ты подумала как следует о том, что это значит, то и сама никогда бы не захотела. Но даже если бы женщины могли править, что с того? Неферу ведь старше тебя. На престол взошла бы она.

– Она этого не хочет, – ответила Хатшепсут медленно. – Совсем. И никогда не захочет.

– Возвращайся за свой стол. – Поток вопросов утомил Ахмес. – У тебя уже, наверное, вся еда остыла. Когда Хетефрас вернется, я расскажу тебе, что с Неферу, а ты не беспокойся о ней. По-моему, она сильнее, чем кажется.

«А по-моему, нет», – подумала Хатшепсут, вставая. Ахмес, по-прежнему улыбаясь, вернулась к еде, а Хатшепсут отправилась в обратное странствие в свой угол. Проходя мимо Тутмоса, она поддалась внезапному порыву и опустилась рядом с ним на корточки.

– Ты все еще дуешься на меня, Тутмос?

– Оставь меня в покое, Хатшепсут, не видишь, я ем.

– Вижу, вижу. А хочешь, я тебе аппетит испорчу? Завтра утром отец придет на плац посмотреть, как ты там слоняешься.

– Сам знаю. Мать мне уже рассказала.

– Она здесь? Тутмос взмахнул рукой:

– Вон она. А теперь уходи. Мне и без тебя есть о чем подумать.

Вторая жена Мутнеферт, с ног до головы увешанная обожаемыми ею драгоценностями, самозабвенно уплетала за обе щеки. Еда всегда была ее слабостью, а теперь превратилась в настоящую страсть. Чувственные изгибы ее пышного тела, некогда привлекшие к ней внимание фараона, постепенно зарастали уродливыми жирными складками. Рядом с тоненькой и нежной Ахмес Мутнеферт казалась толстой и грубой, но смеяться она тем не менее не разучилась и умение наслаждаться жизнью тоже сохранила. Хатшепсут считала, что Мутнеферт глупа, и, усаживаясь на место, пожала плечами. Ох уж эти мужчины! Стоит ли вообще пытаться их понять? Еда у нее на тарелке остыла, и она оттолкнула ее в сторону.

– Принести вашему высочеству чего-нибудь горячего? – спросила ее рабыня.

Она отрицательно мотнула головой.

– Принеси мне пива.

– Но оно не понравится вашему высочеству.

– Раньше нравилось. И не указывай, сама знаю, что мне нравится, а что нет.

Глядя поверх стакана, она заметила, как в зал скользнула Хетефрас и, подойдя к матери, зашептала ей что-то на ухо. Ахмес кивнула и продолжала есть. «Значит, – подумала Хатшепсут, – ничего страшного не случилось». Менх и Юсер-Амон покончили с едой и теперь боролись на полу, катаясь между обедающими, а мать Менха опрокидывала стакан за стаканом, точно заправский солдат в кабаке. Никто не пел. У фараона болела голова. Музыканты по-прежнему негромко наигрывали, гости ели, пили и веселились, часы медленно текли. Наконец Хатшепсут, у которой от крепкого пива слегка закружилась голова, села, уткнув подбородок в ладони, и стала ждать, когда Нозме поглядит в ее сторону и сделает знак, что пора в кровать. Тут ее отец оттолкнул свой столик и поднялся. Все, кто еще мог, тоже встали и поклонились.

В несколько широких шагов он подошел к Хатшепсут и протянул ей руку:

– Пойдем, Хатшепсут. Пора нам поговорить. Да и спать тебе уже время. Вон у тебя круги под глазами. Нозме!

Женщина подбежала к ним.

– Пойдешь с нами.

И он вывел их в коридор, а в зале за их спинами снова зазвучала музыка.

Личная приемная фараона и его спальный покой были меблированы так же скудно, как и весь остальной дворец, но именно здесь находилось средоточие власти. Две статуи у входа – крытый золотом песчаник – грозно взирали на всех входящих. Между ними была дверь из кованой меди, украшенная изображением коронации Тутмоса, за ней открывался покой, по стенам которого, освещенным многочисленными светильниками из золота, прогуливались меж золотых деревьев серебряные боги, золотые птицы порхали с ветки на ветку, а желобчатые колонны взмывали к лазуритовому потолку. Золото было повсюду. Оно было священным даром богов, и из него отлили ложе фараона на четырех львиных лапах; в изголовье был изображен сам Амон, который, покровительственно улыбаясь, оберегал ночной покой своего сына. В углах покоя замерли на полушаге четыре каменных изваяния богов; золотые короны делали их выше, длинные тени статуй расчертили пространство пола. Неудивительно, что в такой комнате, как эта, сердце девочки наполнилось гордостью и страхом.