Паулина Гейдж - Искушение богини

– Ра снова восходит, – сказал Тутмос. – Здесь мы дождемся его и здесь воздадим ему почести.

Долину, простиравшуюся слева и справа от них, заливал серый предутренний свет – рябь, которая расходилась от бортов барки бессмертного, воздух полнился напряженной тишиной ожидания. Маленький отряд застыл в неподвижности, глаза людей были устремлены к вершинам зазубренных утесов, которые вырастали из земли прямо перед ними. Ветер вдруг стих. Камни, песок, кусты и они сами, затаив дыхание, ждали первого прикосновения жизни и тепла. Даже время, казалось, замедлило бег, и минуты выступали торжественным маршем, точно золотой авангард золотого бога.

И вдруг, когда не было больше сил выносить это молчаливое, неподвижное ожидание, вершины утесов вспыхнули розовым, и четыре путника как один упали на колени. Внезапно Тутмос издал резкий крик, и Ра, сияющий, тяжелый и красный, выплыл из-за горизонта. Кровь его пальцев упала на скалы, и они без всякого перехода из серых стали ярко-красными, а их тени окрасились в густую синеву. Все выше поднималось небесное око, посланная им волна света прокатилась над головами коленопреклоненных людей и понеслась дальше, к реке, оставляя позади себя раскаленную желтизну, синеву и зелень. Далеко позади завеса ночного тумана еще висела над Фивами, дожидаясь, когда ее сорвет царственная рука.

Именно тогда впервые в жизни Хатшепсут поняла, что значит быть дочерью бога, его совершенным воплощением. Поднявшись с колен, она повернулась лицом к долине и простерла руки по направлению к реке и городу – тонкий силуэт на огненном фоне, все тело напряжено в экстазе. Ее Отец взбирался все выше, и они понимающе улыбались друг другу, великое солнце и его маленькая дочь.

Тутмос вздохнул.

– Таким же был он, могучий Амон-Ра, вечно юный, когда я увидел его, стоя на вершине башни в Фивах утром перед коронацией, – сказал он. – Думаю, скоро и сам я взойду на борт его барки, в которой он плывет по небу. А теперь нам пора идти. У нас сегодня много дел, а благословение бога мы уже получили.

Они повернулись и зашагали дальше, а утро все разгоралось, и птицы, гнездившиеся в грязи по берегам Нила, просыпались и взлетали к небу, пением приветствуя новый день.

Скоро путники достигли того места, где тропа, казалось, ныряла прямо в утес. Обогнув его, для чего им пришлось резко свернуть влево, они немедленно оказались в тени. Теперь утесы нависали над ними с обеих сторон, и на тропе стало попадаться все больше камней. Песок остался позади, но путники недолго шагали по каменному коридору. Тропа повернула вправо, и их взору во всю свою ширь открылась долина, которую они заметили еще по ту сторону утесов, пробираясь по каменистой равнине.

В долине царила тишина. Все замерло в ее залитой солнцем чаше. Утесы, которыми она была окружена, почти отвесной стеной поднимались, казалось, до самого неба. Тропа, по которой предстояло идти людям, взбегала по северному краю хребта и, точно издеваясь, скрывалась на самой вершине. К югу, на дне долины, под крылом самого дальнего утеса, угнездилась маленькая пирамидка, чьи острые углы так резко контрастировали с плавным простором долины и массивными, вздымающимися на головокружительную высоту вершинами окружающих ее скал, что она казалась здесь совсем чужой. Ее белые известняковые грани сверкали на солнце, в окружении руин – гигантских каменных блоков, крошащихся колонн, обрубки которых торчали из земли, точно неровные гнилые зубы.

С печалью в голосе Тутмос заговорил.

– Посмертный храм Осириса-Ментухотепа-хапет-Ра, – сказал он, – всеми забытый, давно лежит в развалинах.

Зрелище, похоже, подействовало на него угнетающе, он втянул голову в плечи, встряхнулся и снова повернулся к тропе.

Инени и Ахмес поспешили за ним, но Хатшепсут не могла вырваться из дремотной тишины. Стоя у края желто-серой песчаной долины, протянувшейся до утесов на юге и глядя на каменные стены и маленькую пирамиду, она почувствовала прикосновение судьбы.

«Это твоя долина, – сказала она себе. – Ты в священном месте». Взгляд девушки медленно скользнул по величественной стене утеса и уперся в яркую голубизну над ним. «Когда-нибудь я тоже буду здесь строить, – подумалось ей, – но что? Пока не знаю. Знаю лишь одно: это мирное место, подходящее для дочери Амона». И она ощутила себя освященной, как если бы на нее снизошел сам бог.

Когда обеспокоенная мать окликнула Хатшепсут, той показалось, что она сама превратилась в камень. Лишь с большим трудом она могла передвигать ноги. Долина безмолвно звала ее к себе, и ей хотелось отправиться в долгий путь к храму своих предков, но она только тряхнула головой и поплелась за остальными. И все же магия этого места не покинула ее, и остаток пути Хатшепсут уже не мурлыкала себе под нос и не пинала попадающиеся на тропинке камешки.

Скоро они достигли вершины перевала, где тропа еще некоторое время вилась по самому его хребту, а потом внезапно нырнула в длинное извилистое ущелье, целиком открывшееся их глазам. Кое-как спустившись на дно, они обнаружили, что это и есть то место, куда их вел Инени.

– Вот то место, о котором я говорил, – сказал он Тутмосу. – Только наилюбопытнейший из путешественников отважится сунуть сюда свой нос; что же до царских усыпальниц, то, как видите, в стенах этого ущелья их можно вырубить целую сотню, а входы в них закрыть от праздных глаз валунами, которые разбросаны тут повсюду. Кроме того, – он вытер потный лоб рукой и указал в направлении горизонта, – здесь живет Она.

Хатшепсут проследила за направлением его руки и в дальнем приподнятом конце ущелья увидела огромную треугольную скалу, которая стояла чуть в стороне от других и словно запечатывала собою вход, отчего вся местность казалась недосягаемой.

Ахмес нашарила амулет.

– Бойся Богини Западного Пика, – пробормотала она, – ибо она нападает внезапно, без предупреждения.

– Мерес-Гер, Мерес-Гер, – сказал Тутмос. – Возлюбленная тишины. Вот воистину грозный страж.

В неловком молчании стояли они до тех пор, пока вдруг из-под камня у самых ног Хатшепсут не выскочил тушканчик. Она вздрогнула, зверек тут же умчался прочь, подняв за собой тучу песчаной пыли, а Тутмос, Ахмес и Инени засмеялись при виде ее испуганного лица.

Тутмос взял себя в руки и подтянул пояс.

– Идем, Инени, покажешь мне то место, которое ты имел в виду. Ахмес, Хатшепсут, ждите здесь. Найдите себе укрытие под скалой, подальше от солнца.

Они с Инени зашагали в дальний, приподнятый конец долины и в считаные минуты скрылись из виду.

Тишина угнетала. Хатшепсут почувствовала пристальный, изучающий взгляд богини и зашептала охранные заклинания. Ахмес опустилась на землю и прикрыла глаза. Она, казалось, совсем выбилась из сил и тяжело дышала. Немного погодя Хатшепсут огляделась по сторонам, но вокруг не было ничего, одни камни. Она была рада, когда Инени и ее отец вернулись, оба липкие от пота и умирающие от жажды.

– Я одобрю это место, – сказал Тутмос, – и тебе, Хатшепсут, советую принять могилу, которую выбрал для тебя Инени, высоко над нами. Это место достойно царицы.

– А фараона?

Тутмос не улыбнулся. Он устал, и теперь, когда дело благополучно подошло к концу, ему хотелось только одного: выпить вина и позавтракать.

– Что хорошо для меня, хорошо для всякого, – ответил он резко. – Инени, в пустыне надо построить деревню для рабочих, а эту проклятую козью тропу выровнять и расширить насколько можно. Инженеров выбирай осмотрительно и не нанимай слишком много людей. Когда работа будет закончена, они все умрут. Я не хочу, чтобы могильные воры тревожили потом меня и мою семью: Первый умерщвленный будет принесен в жертву Амону в знак признательности от его почтительного сына, второй – Мерес-Гер. А теперь идем. У этих камней есть уши, и мне тут не по себе.

Его слова точно выпустили на свободу страх, гнездившийся в душе каждого из них, и они, то и дело оглядываясь, заспешили прочь из долины, а Хатшепсут, которая опять шла последней, даже показалось, будто холодное, шипящее дыхание богини-змеи холодит ей шею. Мерес-Гер никого не любит, и уж конечно Амон ей не страшен. И только оказавшись на дне залитой солнцем долины, которая так полюбилась Хатшепсут, они вздохнули с облегчением; оттуда до берега реки было всего несколько минут спорого шага. Лодка приветливо покачивалась на волнах, вода искрилась, а на другом берегу знамена имперского города храбро и весело трепетали на ветру. Они забрались в лодку и отчалили, и всю дорогу Хатшепсут думала о своей долине, а аромат цветов плыл им навстречу с того берега реки.

Сенмуту исполнилось восемнадцать, и он скучал. Скучал он большую часть года, с тех самых пор, как его хозяин свернул почти всю текущую работу и, взяв с собой Бению и еще нескольких молодых инженеров, отправился в фиванские холмы, где строил что-то большое и секретное. Неделю-другую Сенмут забавлялся тем, что рисовал грандиозные планы своей будущей могилы, но игра скоро приелась, и он запер чертежи в стол. Снова пришла весна. Наводнение в тот год было небольшое, и в Фивах царило беспокойство. Но болота по-прежнему изобиловали дичью, а весь берег от самой кромки воды до дворца и храма был покрыт цветами, которые благодаря стараниям садовников выросли-таки на влажной земле.

Из полученного от отца короткого письма он узнал, что сев прошел хорошо, однако значительную часть земли, не тронутую в этом году наводнением, вспахать не удалось. Не пришлет ли Сенмут кого-нибудь им в помощь? Плохие годы случались и раньше, но нынче мать приболела, а брат сломал руку, загоняя двух упрямых быков в ярмо, так что ближайшие несколько месяцев обещали стать не самыми радужными. «Интересно, чего ждет от меня отец», – подумал Сенмут мрачно. Жил он хорошо, хотя платили ему мало; но его родные, похоже, считали, что он теперь важная птица, модный архитектор, как сыр в масле катается. На самом деле он как был подмастерьем, так им достался. Он знал, что Инени, будь он в городе, наверняка согласился бы послать им что-нибудь, может быть, даже пару рабов; но поскольку его не было, Сенмуту оставалось только обещать помочь при первой же возможности да объяснять, как обстоят дела.