После ужина он довел меня до номера, поцеловал и пошел в свой. Назавтра был ответственнейший концерт, поэтому мыслей о сексе даже не появлялось. Надо было сосредоточиться на работе.

Утро, северное, снежное, сияющее солнцем, наступило, и мы встретились за завтраком.

Свежевыбритый и вымытый, сидел он напротив меня, и сами собой вспомнились стихи Марины Цветаевой:

Жизнь: распахнутая радость

Поздороваться с утра!

В два часа был концерт - и какой! У рояля был надежный тыл, и я пела от души - хлопали. Он, как настоящий опытный режиссер, руководил мной. Потом я танцевала под аплодисменты зала, потом он пел - хорошо, прямо как Филипп Киркоров, - и получил заслуженные аплодисменты. И был банкет, и он говорил о нашей любви и о том, что мы скоро поженимся...

Гастроли нас породнили. И мы мирно спали в креслах, подлетая к Москве.

Наше безмятежное любовное путешествие по жизни продолжалось, и никакая лодка не разбивалась о быт, так как именно в быту, дома, на кухне нам было по-настоящему комфортно и никто, абсолютно никто, не был нужен. Мы парили одни в своем облаке, и всякий третий был лишний.

Почему иногда не дружат с хорошими семейными парами? Неинтересно. Все слишком хорошо. Нет развития событий, мятежа, скандала. И люди, влюбленные друг в друга, остаются как в вакууме. Я уже чувствовала этот вакуум, так как мои разведенные подруги перестали меня понимать. Он тоже был выключен из обычного круга общения и потерян для друзей. А тут еще, как назло, активизировались мужья и жены:

- Алло! Дорогая! Это я, твой арзамасец. Что ты молчишь?

Звонил мой когда-то безумно любимый второй муж. Что я могла ответить ему теперь? Что я люблю другого?

Андрею позвонила его бывшая жена, и он тоже ничего не мог сказать.

На наших концертах в Народном салоне он продолжал дарить мне свои песни:

- Эту песню я посвящаю Лидии Ивановой. Она вошла в мою жизнь, как и я в ее. И теперь мы вместе. Признаюсь, что я очень нужен этой талантливой женщине, как и она мне.

"Мы странно встретились и странно разойдемся..."

А может, и никогда не расстанемся. Кто знает?!

Все это происходило совсем недавно. Вчера. Два месяца назад. И планы один лучше другого варились в наших головах:

- Следующий этап, - говорил он мне, - реклама: идем в "Семь дней", отдаем свои фотографии, пусть печатают эту красоту. Потом телевидение, радио, газеты, потом твой сольный концерт, потом мой и т.д.

А потом раздался телефонный звонок:

- Нам надо расстаться навсегда...

Ты запрокидываешь голову

Затем, что ты гордец и враль.

Какого спутника веселого

Привел мне нынешний февраль!

Позвякивая карбованцами

И медленно пуская дым,

Торжественными чужестранцами

Проходим городом родным.

Чьи руки бережные трогали

Твои ресницы, красота,

Когда, и как, и кем, и много ли

Целованы твои уста

Не спрашиваю. Дух мой алчущий

Переборол сию мечту.

В тебе божественного мальчика,

Десятилетнего я чту.

Помедлим у реки, полощущей

Цветные бусы фонарей.

Я доведу тебя до площади,

Видавшей отроков-царей...

Мальчишескую боль высвистывай

И сердце зажимай в горсти...

- Мой хладнокровный, мой неистовый

Вольноотпущенник - прости!

Я ПРИЛЕЧУ НА КРЫЛЬЯХ ВЕТРА

Звонок телефона раздался как звонкая трель, и в душе что-то дрогнуло - это он, конечно, он:

- Алло!

- Здравствуйте, это я. О, как же я соскучился. День - это целая вечность, понимаете, я физически ощущаю ваше отсутствие. Только уеду, как снова хочу к вам. Что же нам делать?

- "Любить распластаннейшей в мире ласточкой..." - по обыкновению ответила я цитатой из Цветаевой.

- Это невозможно. Уже два дня мы не виделись. Я хочу вас видеть, скажите, куда приехать?

- В Музей Островского, на Ордынке, в семнадцать часов.

- Я прилечу на крыльях ветра, всё - еду!

И в семнадцать, как всегда без опоздания, он показался в воротах музея. Он был хорош: гладко выбрит и аккуратно, с любовью подстрижен - голова как "ваянная чаша", и выглядел очень стильно. Я ахнула от удивления и наговорила кучу комплиментов. Я никогда не стесняюсь это делать, когда восторг распирает. Восторг и гордость, что такой красивый и молодой мужчина прилетел ко мне "на крыльях ветра".

Мы приехали в музей в надежде порепетировать на необычном рояле, который подарил еще Савва Морозов. Но музей оказался закрытым на выходной, и мы отправились в радиокомитет. Заказав пропуска, мы поднялись на лифте в концертный зал на девятый этаж. Встретили там мою старую подругу с подвыпившей компанией и были втянуты в какой-то международный водоворот.

Иностранцы из Испании и Венесуэлы распевали с нами песни, он играл им на рояле, потом читали стихи, снова пели - было шумно и весело, но не до репетиции нашего сокровенного моноспектакля "Грезы любви". Да куда бы ни идти, лишь бы вместе.

Мы произвели фурор, и подруга сказала:

- Ну, теперь рассказывайте свою "лав сторию"!

И мы, захлебываясь от восторга, наперебой стали рассказывать о том, как он пришел на мой вечер в Салоне, как я ему понравилась, а он мне.

Почему вначале совсем не задумываешься о конце? Кажется, его не будет никогда.

Безмятежность - так бы я назвала свое состояние тогда. Парила в облаках, летала тоже "на крыльях ветра" и слушала, как завороженная, этот речитатив:

- Любимая, я так рад, что вижу тебя. Какая красивая! Какая молодая! Я самый счастливый человек! Ты моя и только моя Рыбка, а я твой Скорпион! Как мне нравится смотреть в твои глаза... - И лилась эта сладкая патока, этот словесный елей, этот мед красноречия, и вливался он через уши прямо в душу. Говорят, женщина любит ушами. И тот, кто твердо усвоил это правило, всегда добьется успеха у женщин. Почему? Наверное, потому, что почти каждая женщина считает себя недооцененной, недолюбленной. И слова действуют как лекарство, она выздоравливает, вылечивается от недуга собственной неполноценности. Слова создают прочный фундамент внутренней высокой самооценки, и женщина начинает на глазах расцветать. Это видят изумленные друзья и не знают, чему приписать.

Мы "летали" оба и не знали, где присесть, чтобы побыть наедине, вдвоем. Почему нам все так мешали, почему хотелось уединения, почему ловили и запоминали каждое слово? Потому что стали мы настоящими наркоманами любви. Вот уж наркотик так наркотик самого широкого диапазона действия. Мы ловили свой кайф каждый день, и не было границ нашей радости.

- Я люблю тебя!

- А я люблю тебя!

- Скажи еще раз: "Я люблю тебя!"

- С удовольствием: "Я люблю тебя!"

Обычно из меня клещами не вытащить этих слов, а здесь я могла бы их говорить бесконечно. Сочетание двух местоимений и одного глагола действовало как самый сильный допинг. Я - люблю - тебя.

Верилось на слово. Не хотелось никаких доказательств: ни цветов, ни подарков, ни ресторанов. Их и не было.

Правда, была шляпа. Шляпа от него в стиле Аллы Пугачевой. Но это все неважно - был он со своей любовью, воплощенной в его словах, в глазах, руках, губах, в распростертых объятиях. Если бы всей этой нежности было в три или в пять раз меньше, то и за это можно было бы ставить памятник ему еще при жизни.

Значит, я настолько неизбалована вниманием, что готова принимать за чистую монету любые слова о любви? Да, этим самым я только подтверждаю простую мысль, что я хороша, что я себе нравлюсь, и признаю, что меня вполне есть за что полюбить. Я в себя верю, я себе доверяю, я себя уважаю, я себя люблю. Так почему же меня не может любить он?

- Вот станешь звездой эстрады и забудешь меня совсем, - говорила с грустью я.

- Ой, что ты, звездой! Мне стать хотя бы капелькой на твоем плаще, сказал он однажды, обнаружив свой романтическо-поэтический склад ума.

Жизнь протекала в нирване чувств и слов, слов и чувств - и полного отсутствия критического анализа событий. Мы утопали в словах и любви, требуя все большей дозы своего наркотика. Это было ненасытное желание "ненасытностью своею перекармливаю всех", опять вспомнилась Марина Цветаева. Мобильный телефон был заменен на пейджер, и полетели телеграммы:

- И потрясающих утопий мы ждем, как розовых слонов. Игорь Северянин.

- Люблю. Целую. Высылай "косую", - хулиганила я.

- Любимый, назначаю тебе свидание в нашем кафе "Старый рояль", в восемнадцать часов, сегодня, жду, - передавала я, когда у него отключили телефон.

И сколько было счастья, когда я увидела его, правда, почему-то грустного.

Выпив по кружке пива, мы, ожидая горячего, тихо беседовали. Вдруг на глазах его показались слезы:

- Не знаю, что со мной. Все хорошо, но почему-то плакать хочется. - И он уронил слезу на стол.

Это было странно и необъяснимо, поэтому я впервые подумала о надорванной струне его жизни, о пограничной психике, о женском воспитании на слезах матери, и наше будущее заволокло тучами сомнений и тревог.

Я вспомнила вдруг о некоторой неадекватности его реакции в каких-то ситуациях, о слишком легком рождении слов.

Мы как будто соревновались, кто кого "перепоет", - но этот златоуст перещеголял даже меня, такую искушенную в искусстве соблазнения мужчин. "Прилечу на крыльях ветра" среди этого блеска постепенно стало ослабевать, он даже забыл об этой свой формуле, но мне она так нравилась, что изредка я спрашивала:

- Как и на чем прилетишь?

- На крыльях ветра, - отвечал он.

Эта игра могла продолжаться еще очень долго, несмотря на его "выбросы" отрицательной энергии. Они происходили раз в месяц в полнолуние. Он становился каким-то невменяемым, неуправляемым и недовольным всем. В такие минуты казалось, что у него что-то случилось с головой и это никогда не пройдет. Он был агрессивен, зол, раздражен, и никакие мои психологические приемы не действовали. Он меня не замечал - уходил в себя все глубже и глубже.