— Ну, давай смотреть, — подбодрила его Таня, — чего там ей муж насосал и накусал.

Таня подключилась только один раз, когда Петя и Вероника ошиблись. В мелочи ошиблись, но Таня не терпела даже мелких погрешностей. Комплекс отличницы, с детства: все, за что берусь, делаю на «пять».

На завершающем этапе Таня сказала Петру:

— Хорошо поработал. Иди в отделение, мы зашьем, передохни чуток и сделай перевязки, которые не успели до операций. Семеновой из третьей палаты надо швы снять. Она будет верещать. Семенова верещит при виде клизмы. Пусть Ира ее заговорит.

Можно было не предупреждать. Ирина не хуже завотделением, а то и лучше ведала обо всех капризах пациентов. И в то же время для Ирины, медсестры-профессионала высшего класса, постоянно сменяющиеся больные стояли на втором месте. На первом — доктора, о них забота. Татьяна — вне классификации, как особо охраняемая матка в пчелином улье.

Татьяна шила виртуозно. Если у больной не имелось врожденной особенности организма к образованию рубцовых тканей, то после Таниной операции на теле у больной оставалась миллиметровая линия, первое время красноватая, а потом и вовсе незаметная.

— Смотри, Вероника! — говорила Таня. — Игла входит под углом в девяносто градусов, так легче проколоть, теперь поворот, захватываешь ткань, стягиваешь. Попробуй. Хорошо! Угол меньше, не торопись. Узел слаб. Давай заново. Теперь лучше. Ай, перетянула. Ты их чувствуй.

— Кого, Татьяна Владимировна?

— Ткань-тело, иголку и нить.

Хирургическая сестра шумно дышала носом, недовольная затянувшимся мастер-классом. И так ведь каждый раз у Татьяны Владимировны! Можно было закончить полчаса назад! Анестезиолог и его ассистентка открыто выражали нетерпение: сколько нам здесь торчать?

Татьяна не обращала внимания на их эмоции. Сколько надо, столько и будете торчать. Работать!

У Вероники получалось вполне удовлетворительно. Главное — Вероника старалась.

Ординатор Люся приплясывала на месте:

— Ну, хоть стежок! Ну, дайте пошить! Хоть узел завязать!

Татьяна разрешила после подробнейшей инструкции, которая, похоже, пролетела мимо ушей ординатора, обалдевшей от счастья. Анестезиолог и его ассистентка, хирургическая сестра, Таня и Вероника застыли над телом спящей пациентки, наблюдая, как Люся делает первый шов. Их интерес ничем не отличался от интереса людей, наблюдающих за резчиком по дереву, который впервые взял в руки инструмент. У Люси дрожали пальцы. Анестезиолог и прочие не удержались от разочарованного вздоха.

— Не выходит каменный цветок, — хмыкнул анестезиолог.

— Ничего! — сказала Таня и протянула руку за иглой. — Первый раз ни у кого не выходит. Где, ну? — рыкнула она на операционную сестру.

Татьяна шила и в двадцатый раз говорила о том, как правильно вводить иглу, стягивать края, чувствовать натяжение нити. Надо будет, и двадцать пятый раз объяснит, покажет.


Операционный блок находился на втором этаже, их отделение — на третьем. Они поднимались по лестнице: Таня, Вероника и Люся — измотанные, усталые.

— Татьяна Владимировна! — вдруг сказала Вероника. — Нам с Петей страшно повезло с вами.

— Куда повезло? — не сразу поняла Таня.

— Повезло, что вы не давите нас, что учите, что позволяете самим руками действовать.

Спина у Тани ныла отчаянно, поэтому, наверное, вырвалось искреннее удивление:

— Разве? Мне казалось, что я вас вечно контролирую и не даю возможности работать самостоятельно.

— Мы с Петькой, — продолжала Вероника, — через полгода защитимся. Кандидаты медицинских наук. Идеи — ваши, набранный материал — ваши операции. Имея звание и вашу практическую школу, нас с руками оторвут.

— «Имея, оторвут» не по-русски звучит.

— Вот вы вся в этом! — неожиданно вступила Люся. — Такая женщина! И лицо, и фигура! Зашибись! А никто не зашибается.

— Увы! — Таня усмехнулась.

— Вы не понимаете! — горячилась Люся. — Мой дедушка был очень главным милицейским начальником по кадровой части. Помните «Семнадцать мгновений весны»? Там на каждого фрица характеристика мелькала: «Истинный ариец, характер нордический…» У наших сотрудников гораздо умнее было в характеристиках. Обязательная графа — самооценка. Вдумайтесь, как верно! Про одного человека: «Самооценка завышена». Про другого: «Самооценка занижена».

— И ни у кого не было верной самооценки? — спросила Таня, остановившись на лестничном марше, потому что спину пробило электрическим разрядом, не двинуться, едва удержаться от стона.

— Не было! — подтвердила Люся. — Но это не главное! У вас, Татьяна Владимировна, богини от хирургии, женщины во всех отношениях привлекательной, самооценка ниже плинтуса! Так нельзя!

«Мне только ординаторши в качестве наставницы не хватало. Надо деликатно поставить ее на место», — подумала Таня. Но больная спина к деликатности не располагала.

— Людмила Сергеевна! Я считаю неуместным обсуждать с вами мой характер.

— Извините! — заткнулась Люся.

С каждой ступенькой настроение у Тани портилось, потому что в отделении находилась Журавлева. Она задаст вполне справедливый вопрос: «Когда операция?» Что ответить, Таня не знает.

До обеда Ирина сделала Тане массаж. Они закрылись в перевязочной, Таня разделась и легла на стол, на который обычно укладывают пациентов. Ирина мяла ей спину и ворчала:

— Хоть рентген сделай. Что тебе, трудно на четвертый этаж подняться? Секундное дело.

— Ира, надо Игорька в садик устроить. С чьей помощью?

— У нас из бывших больных никого по этой части нет. С Леной поговорю, через главного устроим. Рентген сделаешь?

— И еще хорошо бы найти женщину, которая сына будет в сад отводить и забирать, сидеть с ним до моего прихода. Родителей хочу в санаторий отправить.

— Найдем женщину. Сегодня план операций на следующую неделю подавать. Что ты с Журавлевой решила?

— Завтра подадим. Хватит, Ира, спасибо!


На следующий день секретарь главврача Лена напомнила про план операций, Кирилл Петрович спрашивал. Понятно, что спрашивал из-за Журавлевой, обычно подмахивает эти планы, не вникая. Таня чувствовала себя мышью, загнанной в угол. Позади — стена, впереди — опасность.

Между перевязками, когда одна больная ушла, а вторую еще не привели, Петя Сомов спросил Татьяну:

— Нам нужно поговорить?

Она кивнула, слегка удивившись интонации вопроса. Точно не ему, а Тане нужно о чем-то побеседовать.

Больных на перевязках было много. Кроме тех, что лежали в отделении, приходили старые, выписавшиеся. Им назначались визиты раз в неделю, в две недели, потом раз в месяц. В коридоре скапливалось до полутора десятков человек. Для многих врачебная необходимость в Танином осмотре отсутствовала, а психологическая была очень сильной. Больные привязывались к хирургу как младенец к кормилице. Они рассказывали, как проходит облучение, лекарственная терапия — немилосердно крали Танино время. Потом их привязанность становилась все слабее и слабее, люди выздоравливали, возвращались к нормальной жизни, забывали как страшный сон онкологическую больницу. Не узнавали Татьяну, встретив на улице, не здоровались.

Петя вошел к ней в кабинет, молча уставился, словно ждал, что Таня первой заговорит.

— Я вас слушаю, — сказала она.

— По поводу больной Журавлевой. Ирина уговаривает меня провести операцию, но по документам ведущим хирургом будете вы.

— Опять она лезет не в свои дела! — в сердцах проговорила Таня.

— Вот это точно! — подхватил Сомов. — Ваша фаворитка, конечно, человек незаменимый, но интриганка, каких поискать. Хлебом не корми, дай посплетничать.

— Не преувеличивайте вреда от ее, как вы говорите, сплетен. Про то, как протекают ваши с Люсей ночные дежурства, кроме меня, никто не знает. Ирина запретила сестричкам рот открывать.

Петя покраснел. Его жена работала в этой же больнице, в лаборатории. Она была очень милой, приветливой женщиной. Ординаторша Люся, по мнению персонала отделения, в подметки не годилась Петиной жене.

— Так что с Журавлевой? — ушел от скользкой темы Сомов. — Вы действительно не хотите ее оперировать?

— Не могу.

— Почему?

— Давайте не будем обсуждать мои мотивы.

— Журавлева — крутая тетка. В палате цветов как у прима-балерины. Татьяна Владимировна, я бы понял обратную ситуацию: вы оперируете, а по документам я прохожу.

Так уже бывало. Несколько раз Петя устраивал в отделение лично ему нужных пациентов. Дядьку с раком щитовидной железы и женщину с доброкачественной опухолью. Дядька был главой строительной фирмы, за смешную цену отгрохавшей Пете дачу. А женщина — сестрой тещи, с которой Петя был на штыках. Оперировала Таня. Больные думали — Сомов. После операции теща «рассмотрела» в Пете благородные черты, и его семейная жизнь потекла гораздо спокойнее.

— А ты бы… вы бы… — мялась Таня, — могли бы на это пойти?

— Запросто!

— Правда? — обрадовалась Таня. — У мышки появилась лазейка.

— У какой мышки? — не понял Сомов.

— Не важно. Петя! Не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность!

— Татьяна Владимировна, простое дело, а вы чуть на стуле не подпрыгнули от радости. Кто все-таки Журавлева?

— Для вас — очередная пациентка. И давайте ее…

— Отправим домой до понедельника, — подхватил мысль Петя.

Это была практика, заведенная Таней. Больной поступал в отделение, за два дня проходил необходимые обследования и сдавал анализы. Неделя томления до операции, в обстановке, далекой от санаторной, на человека, который чувствует себя совершенно здоровым, действовала угнетающе. Гораздо полезнее провести несколько дней в кругу семьи. В случае с Журавлевой и для Татьяны будет выгода. Даже не сталкиваясь в коридоре, пропуская палату Журавлевой во время обхода, Таня постоянно чувствовала ее присутствие. Будто Журавлева была источником губительной радиации, а Таня страдала лучевой болезнью.