– Они считают, что вы пытаетесь собрать информацию о перемещении британских войск.

О господи.

По крайней мере, хотя бы мадам Симон не была запугана. Но в ее студии для меня практически не осталось работы.

Большую часть времени я проводила в Ирландском колледже с отцом Кевином, помогая ему закончить труд всей его жизни – книгу под названием «Святой Колумба – от Донегола до Айона[177] – и мировая история».

– Без него немыслима христианская Европа, – снова и снова рассказывал мне отец Кевин. – Принц клана О’Нейллов, поэт. По правде говоря, он был не только монахом, но и друидом, который не видел противоречий между старым и новым. Он выцарапывал кресты на древних камнях с огамическими письменами, и эти символы у него прекрасно ладили между собой.

Отец Кевин переписывался с одним теологом Церкви Ирландии и пресвитерианским священником из Шотландии.

– Святой Колумба – единственный святой, которого чтят и протестанты, и католики, и диссентеры. Это хороший покровитель для новой Ирландии, – сказал он.

Отец Кевин был твердо намерен закончить свою книгу. Он думал, что, прочтя ее, те, кто разделен по религиозным соображениям, объединятся.

Повсюду были разбросаны тысячи рукописных страниц. Я одолжила печатную машинку нового ректора и неумело, двумя пальцами, печатала главы, которые отец Кевин забирал и правил, так что мне приходилось их перепечатывать. Монах, переписывавший тексты вручную, вероятно, делал это быстрее меня. Но отец Кевин был доволен, к тому же к нам время от времени заглядывала Мод.

Я была очень благодарна за плотный ланч, который каждый день ела в гостиной Ирландского колледжа. Это был мой главный прием пищи. Все мои сбережения уходили на уплату ренты за квартиру. Интересно, понимала ли миссис Вандербильт, что значила для меня та символическая оплата, которую я получала в госпитале как волонтер?


Апрель, 1917

– Ох, Маргарет, я ужасно чувствую себя оттого, что не помогаю вам в госпитале, – сказала я подруге, когда мы с ней сидели у меня в комнате. – Но спасибо, спасибо вам большое.

Она одолжила мне денег на оплату квартиры за апрель и принесла письмо от Кэролин Уилсон. Она уже была в Штатах, но писала, что возвращается в Париж. По данным из ее источников, то, что президент Уилсон объявит войну Германии, – лишь вопрос времени. Он просто искал оправдание.

– Банки США уже кредитовали союзникам миллиарды долларов. Лучше уж тем победить в этой войне, иначе банки своих денег не увидят.

Хелен Келлер тогда сказала, вспомнилось мне, что мы будем воевать ради капиталистов.

– Есть и другие новости. Пол О’Тул погиб, – сказала Маргарет.

– Бедняга, – отозвалась я.

– Он погиб не в бою. Был застрелен за трусость, – объяснила Маргарет, – потому что отказался покидать окопы.

– Выходит, они убили его за то, что он хотел остаться в живых. Абсурд. А теперь наших американских парней заставят тоже ввязаться в эту бойню.

– Они думают, что едут сюда спасать мир. Мой брат Джон записался в морскую пехоту. Сказал, что если уж драться, то вместе с самыми лучшими. Говорит, что большинство из тех, с кем он пересекается во время военной подготовки, ирландцы. Имя Дэн Дейли вам ничего не говорит?

– Нет, – покачала головой я.

– По словам Джона, у него две почетные медали Конгресса за отвагу. Этот человек выступал перед отрядом моего брата с речью. Рассказывал, что многие из традиций морской пехоты идут от ирландцев, включая и боевой клич кельтов, который морские пехотинцы орут, идя в атаку, – сказала она.

– А не будет ли британская армия разочарована, если ирландцы из числа морской пехоты США придут сюда и выиграют для них эту войну? – со смехом спросила я.

В последнее время я очень мало смеялась, но мысль о том, как генерал Генри Уилсон будет благодарить ирландских солдат, казалась мне очень забавной. Маргарет, правда, моего веселья не разделяла.

– По словам Джона, все именно так и будет, – сказала она.


4 июля, 1917

Половина парижан наводнили Елисейские поля, размахивая звездно-полосатыми флагами и выкрикивая: «Vive l’Amérique!»[178], когда американские войска маршем проходили по центральной улице города. Мы с Маргарет в самой гуще толпы тоже радовались этому, как ненормальные.

– Смотрите. Вон идет морская пехота, – сказала мне Маргарет. – Это их флаг.

Я подняла свою «Сенеку» и навела фокус на знамя, где на красном фоне расправивший крылья золотой орел охранял земной шар, который опирался на корабельный якорь. Сверху было написано: «Semper Fidelis» – «Всегда верен».

– Орел, земной шар и якорь, – рассказала мне Маргарет, – это их символы, потому что морская пехота относится к военно-морскому флоту. Солдаты моря, как говорит мой Джон.

Марширующие отряды уже достаточно приблизились, чтобы мы могли расслышать, как они поют:

– Мы лучшие из лучших,

Гордость нации,

И с гордостью носим звание

Морпеха Соединенных Штатов.

Эти молодые улыбающиеся парни, шагающие так энергично и уверенно, выглядели просто здорово. «Сохрани им жизнь, прошу Тебя, Господи… Пусть все они останутся целы и невредимы», – мысленно молилась я.

Маргарет увидела своего брата.

– Джонни, Джонни! – закричала она.

Он шел с краю шеренги прямо возле нас. Такой же высокий и худой, как его сестра. Смотрел строго перед собой. Но уже поравнявшись с нами, все-таки повернулся и улыбнулся.

Маргарет нужно было возвращаться в госпиталь, а я последовала за парадом. Из газет я знала, что они направляются к могиле Лафайетта на кладбище Пикпюс. Мы шли на восток и находились уже далеко от центра города, однако вдоль улиц и здесь стояли большие толпы народу. Школьники, пришедшие целыми классами, размахивали американскими флажками.

Я не сводила глаз с Джона Нолла, когда шеренга солдат и морских пехотинцев свернула налево и по боковой улочке зашла во двор, со всех сторон окруженный зданиями. «Интересно, где же тут кладбище?» – подумала я, но потом увидела, как они прошли в ворота возле церкви. Я ожидала увидеть ряды захоронений, но вместо этого попала в узкий сад с деревьями и травой. Наконец мы повернули, и в конце открытого пространства я увидела россыпь надгробных камней. Могила Лафайетта находилась у самой дальней стены.

Морские пехотинцы выстроились в почетный караул, а их знаменосец поднял над могилой Лафайетта звездно-полосатый флаг Соединенных Штатов. По фотографиям из газет я узнала генерала Першинга. Потом заметила группу мужчин с блокнотами и пару фотографов, которые стояли как раз за спиной у старшего офицера, когда он начал говорить. Репортеры. Я протолкалась в их сторону, выставив вперед свою «Сенеку» как символ принадлежности к профессии, и успела добраться до представителей прессы как раз вовремя, чтобы услышать, как американский военный сказал:

– Lafayette, nous ici. Лафайетт, мы здесь.

Я поймала офицера в объектив и нажала на кнопку затвора.

– Удалось получить приличную фотографию Стэнтона? – спросил кто-то рядом со мной.

Это был невысокий жилистый мужчина, который что-то строчил в своем блокноте.

– Першинг ненавидит публичные выступления. Предоставляет это полковнику Стэнтону.

– У меня есть его снимок, – ответила я.

– А знаете какое-то место, где можно было бы его проявить? – продолжил он.

– У меня есть своя лаборатория.

– Хорошо, дорогуша, считайте, что вас наняли на работу. Сделаете мне несколько крупных планов таблички с надгробья, караула морпехов и флагов над могилой.

– Что, простите?

– Меня зовут Флойд Гиббонс, я из «Чикаго Трибьюн». Мой фотограф в последний момент вскочил на корабль и убыл работать на «Нью-Йорк Таймс». Я просто в отчаянии. За снимки я вам хорошо заплачу.

– Годится, – согласилась я.

– И обязательно снимите эти места погребений, засыпанные гравием, – попросил он. – Это места массовых захоронений. Гильотина находится тут сразу за углом. После того как они рубили головы осужденным, они сваливали их тела сюда. Их тут тысячи полторы, и среди них теща, сестра и бабушка Лафайетта, которым не повезло оказаться аристократами в самый неподходящий момент. Здесь также похоронена большая группа монахинь. После того как страсти поутихли, семьи погибших выкупили эту землю и устроили тут кладбище.

Все это было очень печально и жутко. Варварские времена, по-моему. Но тут я вспомнила про пятнадцать человек, казненных после восстания. Их тела также были свалены в общую могилу и засыпаны негашеной известью. Я думала о том, будет ли у их семей когда-нибудь возможность поставить на том месте монумент?


Я рассчитывала поработать на Флойда один день, но ему понравились мои фотографии – особенно те, которые он назвал «морпехи в неформальной обстановке».

– Очень тяжело заставить этих ребят расслабиться. Обычно они пялятся в объектив камеры с каменными лицами, – сказал он.

– Ну, это брат моей подруги, – объяснила я, показывая на один из снимков. – А это его сержант, Дэн Дейли…

– Который очень даже знаменитая фигура. Молодец, девочка, – похвалил меня Флойд. – Продолжайте искать хорошо знакомые лица. А это что за юный парнишка?

– Джон Джей. Келли из Чикаго, – объяснила я.

Я немного нервничала, знакомясь с ним, но, с другой стороны, ему было всего шестнадцать, когда «Волтерра» пошла ко дну. В конце концов, нет ничего необычного в том, что я время от времени встречаю своих однофамильцев из Чикаго.

– Послушайте, – сказал мне Флойд. – Я сейчас уезжаю в городок Сен-Назер, где будет проходить подготовку наша морская пехота. Хочу сделать материал об интересных людях. Как насчет того, чтобы поехать со мной? Буду платить вам тридцать франков в неделю плюс гостиница в Сен-Назере. Что скажете?

– А вам нужны будут от меня какие-то разрешения на работу? – сразу уточнила я.

– Я их сам для вас организую.

– С этим у вас может возникнуть проблема. Я перешла дорогу британской армии, – пояснила я и вкратце описала ему свои злоключения в английском госпитале.