Мэри Келли - Ирландское сердце

Она засмеялась, когда я описала ей удивление Гертруды Стайн при виде меня там, но сразу умолкла, как только я упомянула имя Натали Барни.

– Я знаю ее. Точнее, про нее, – заметила мадам Симон. – Ее любовная связь с Лианой де Пужи была сенсацией для всего Парижа. Но Лиана не смогла изменить мужчинам – в конце концов, ведь именно они поддерживают ее.

– Конечно, – согласилась я.

И тут мадам Симон спросила:

– А вы ведь до сих пор ни о чем не догадываетесь, верно, Нора?

Понятия не имея, о чем мне следовало бы догадаться, я начала неопределенно:

– Ну, вообще-то…

– Женщины, с которыми вы встречались сегодня, предпочитают любовь других женщин. Гертруда и Алиса – супруги: Гертруда – муж, а Алиса – жена. Что до Натали, она более свободна, у нее есть много партнеров, но думаю, что она и эта художница…

– Брукс? – подсказала я. – Ромейн Брукс? Та, что была одета как мужчина?

– Да. Они тоже вместе.

Теперь я уже сама мысленно расставила всех по парам. Сильвия и Адриенна. Натали и Ромейн.

– А была ли там Элизабет, герцогиня де Клермон-Тоннер? – поинтересовалась мадам Симон.

– Была.

– Ах, тогда считайте, что познакомились с crème de la crème de les femmes de Lesbos[103].

И мадам Симон объяснила мне, что остров Лесбос в древней Греции был местом, где творила поэтесса Сапфо, которая жила в обществе женщин.

– Она слагала поэму об их любви друг к другу.

Затем мадам рассказала мне, что Натали Барни хочет возродить эту коммуну в рамках своего парижского круга.

Про себя я подумала: «Любовь? И что это за любовь такая?» Мне было непонятно, поэтому я спросила:

– Так они что?..

– То самое, – ответила мадам Симон и вздохнула. – Иногда я жалею, что меня саму не тянет к женщинам. Это в свое время уберегло бы меня от немалого количества неприятностей и проблем.

– Меня тоже, – согласилась я.

Мы дружно засмеялись. Что тут скажешь? Париж.

Была уже почти полночь, мадам Симон сонно зевнула, когда я начала рассказывать ей о борьбе Мод и Констанции против англичан. Видимо, она меня не слушала.

– Сначала я думала, что графиня Маркевич просто с ума сходит, говоря, что за ней следят и что ее преследует полиция. Но потом сама увидела следовавшего за ней человека, который, по-моему, был полицейским.

При этих словах мадам Симон мгновенно проснулась.

– Полиция? Какая еще полиция?

– Думаю, это был британский агент. С другой стороны, наверное, если французы подозревают, что Мод и Констанция шпионят в пользу Германии…

– Так ваши подруги что, шпионят для бошей?

– Нет-нет, ничего подобного. По крайней мере, я так не думаю. Их заботит только судьба Ирландии, хотя если Германия помогла бы Ирландии…

– Вы не должны больше видеться с этими людьми. Я запрещаю вам это. – Мадам Симон решительно хлопнула ладонью по столу, и наши чашки с кофе жалобно звякнули. – Я ваш работодатель. Я даю вам клиентов. И после всего этого вы предаете меня? – Она встала. – Уходите, уходите! – Она забрала чашку из моих рук. – Уходите, уходите!

– Постойте, но я не шпионю на Германию, как не шпионят и они. Пожалуйста, мадам Симон, прошу вас!

Мне удалось кое-как успокоить ее с помощью стакана бренди из бутылки, которую я заметила в буфете у камина.

– Какая же вы наивная, Нора. Вы знаете, что французские матери говорят своим детям? Не «будь хорошим», как англичане, а «soyez sage» – «будь мудрым». Вот и я говорю вам то же самое – будьте умнее. Надвигается война. И полиции вовсе не покажется занятным, что американка впутывается в такие интриги. Они просто депортируют вас, Нора, и будут иметь на это полное право.

Я еще и ирландка, хотелось возразить мне. Но я промолчала. Вместо этого пообещала ей больше не встречаться с Мод и Констанцией и ушла к себе на квартиру.

На улице Сен-Антуан было очень тихо, но я шла домой так быстро, как только могла. Когда я переходила площадь Вогезов, отчаянно стремясь побыстрее добраться до своей комнаты, за мной никто не шел.

Какая же она старая, эта площадь. Самая старинная во всем Париже. Питер рассказывал, что площадь Вогезов когда-то называлась Королевской. Долгие столетия короли жили и умирали прямо на том месте, где я стояла сейчас. Некоторые из них гибли на поле битвы. Других убивали, причем частенько собственные родственники, желавшие захватить трон. А один из них, Генри II, веке в шестнадцатом дал себя убить во время рыцарского турнира. Не кажется ли вам, что его соперник мог бы и поаккуратнее обращаться с собственным королем? Питер сказал, что, когда англичане взяли Париж в тысяча четыреста каком-то там году, герцог Бедфорд заявил свои претензии на эту площадь и посадил тут сад. Брат его был одним из английских королей по имени Генри. История для Питера – это все, без нее он как без воздуха. Он здорово умел объяснить, что Англия всегда старалась взять верх над Францией.

Вечные традиционные враги. Вот только сейчас мадам Симон готова была примкнуть к англичанам, потому что очень боялась немцев.

Ворота парка были открыты, я дошла до центра площади Вогезов и остановилась. По чикагским меркам было не холодно, и я села на лавочку. Яркая луна отбрасывала густые тени в сводчатые галереи. В этих темных арках прятались призраки, все эти короли, королевы, герцоги с их любовницами и слугами, а также сам славный старик Виктор Гюго. А я жалела, что не стою сейчас на полоске берега у озера Мичиган, где ветер ласкает поверхность воды, а волны лобызают песок.

Вместо этого я находилась в Европе, где старые ссоры никогда не улягутся, пока кто-нибудь с кем-нибудь не развяжет войну. Что там рассказывал Питер? Ах да, жена короля, убитого на турнире, Катерина де Медичи, после его смерти сравняла все это место с землей. Разрушила тут каждое здание. Неужели этому суждено произойти снова?

Мне не хотелось иметь ничего общего с их войной. И я не должна позволить себя депортировать, потому что мне нельзя снова столкнуться лицом к лицу с Тимом и моей семьей. Если не он убьет меня, то доконают вопросы и обвинения. Генриетта была бы в восторге от моего позора. Как если бы меня доставили домой в наручниках. Нет уж. Я буду той, кого сестра Рут Эйлин называет доброй христианкой. Как там сказано в Евангелии? «В миру, но не от мира». Это обо мне. Ирландская американка в Париже, но не от Парижа.

– …Поэтому я просто не могу в этом участвовать.

После мессы в Ирландском колледже я отвела Мод и графиню наверх в библиотеку. Мы стояли рядом с полками, уставленными томами в кожаных переплетах, у дверей в маленькую комнатку, где мы работали вместе с Питером Кили.

Мод и Констанция ждали. Они стояли совсем неподвижно, эти две высокие, элегантно одетые женщины. На Мод были узкая длинная темно-красная юбка с перехватом ниже колен и туника, на Констанции – жакет из очень тонкого твида и юбка-клинка. Но при этом они обе ставили себя вне закона.

Констанция опустила свою чашку на библиотечный стол.

– Можете ничего не объяснять. Однако, Нора, вы должны молчать о Питере Кили и отце Кевине.

– Разумеется, – горячо ответила я. – Боже правый, Келли никогда не были доносчиками. Мой дедушка Патрик был фением еще тогда, когда ваши предки конфисковывали урожай у моих предков и выгоняли их с земли…

Мод шагнула в мою сторону.

– Ну и что с того? Мы же для вас по-прежнему представители дворян, которым нельзя доверять?

– Нет, нет. Я не осуждаю вас. Просто… Господи, Мод, я не хочу быть секретным агентом, работающим на Германию, да и вам шпионами быть не следовало бы.

Теперь уже и Мод с громким стуком поставила свою чашку.

– С кем это вы уже успели переговорить? С каким-то англичанином?

– Значит, вы уже предали нас? – вмешалась Констанция. – И Питера Кили заодно. Вы назвали им его имя?

«Нет, они точно помешались», – решила я.

– Ни с кем я не разговаривала, кроме одной француженки, которая убеждена, что Германия вторгнется во Францию. Не знаю, насколько она права, но я определенно не хотела бы им в этом помогать.

Мод внимательно посмотрела на меня.

– Вы понимали бы нас лучше, если бы вам когда-нибудь довелось постоять на ирландской земле и увидеть наступление весны – подснежники и примулы, маленьких ягнят на травке, желтые пятна кустов цветущего дрока, разбросанные по зеленым холмам, – задумчиво сказала она. – Вы бы почувствовали связь, любовь, которая…

Ну все, это окончательно достало меня. Это она будет читать мне лекции?!

– Только не нужно мне ничего рассказывать про любовь к Ирландии, Мод, – вскипела я. – В моих жилах течет ирландская кровь! На сто процентов!

Но Мод покачала головой.

– Кровь течет, только слишком холодная, – сказала она.

– А еще я американка, Мод. И не уверена, что вам понятно, что это означает. Нам нет дела до ваших европейских свар. Я хочу, чтобы Ирландия была свободна. Но при этом не собираюсь допустить, чтобы меня арестовали и депортировали. Возможно, вас не заботит ваша семья, но быть Келли из Бриджпорта кое-что да значит в Чикаго. И я… В общем, я не собираюсь позорить себя или моих близких.

Я покинула библиотеку и через высокие деревянные двери вышла на улицу Ирландцев. Все. Дело сделано. Наконец-то хоть что-то правильное.

Январь, 1914

Итак.

В моей жизни больше не было ни Мод Гонн, ни графини. В тот понедельник я возвратилась к мадам Симон и доложила, что следую ее совету. Она снова завела разговор об Эльзасе и revanche, а я произнесла свою речь под названием «Я – американка». На всякий случай я проверила перевод слова revanche, которое, по-моему, должно было означать реванш, то есть месть. В моем словаре для него было еще одно значение – ответный матч, как в футболе. Господи Иисусе, игра. Все это просто игра. А Мод и Констанция увязли в ней по уши. Что ж, только не я. Это их дело.