Он повел меня в помещение, которое я первоначально приняла за сарай. На самом деле это была комната на двух уровнях – ателье.

Был уже почти закат, и небольшое пространство, в котором мы очутились, через окна заливали розоватые лучи солнца.

Внезапно я оказалась в окружении картин, развешанных от пола до потолка. Их рамы так плотно соприкасались, что казалось, будто стены вспыхивают разными цветами. Взгляду трудно было отделить одну картину от другой или просто разобраться, что на них изображено. Это что, яблоки?

– Мне нравится вот эта, – заявила я.

– Сезанн, – пояснил Лео. – Мой любимый. А у вас хороший вкус, мисс Келли.

– И эта, – продолжила я, подходя к картине, на которой женщина играла на фортепиано.

– Ренуар, – прокомментировал Лео.

– Я так и подумала. Некоторые его работы были на Всемирной выставке.

Я подошла ближе к портрету женщины в шляпе. Лицо у нее было зеленым. Странно. Тем не менее она казалась такой живой. Женщина, с которой мне хотелось бы познакомиться. Я обернулась к Лео:

– А вот эта… она что…

Я остановилась.

Он засмеялся.

– Да, так и есть. Так что вы скажете о нашей коллекции?

– У меня нет слов, – начала я и тут заметила Гертруду, которая сидела в углу за широким столом в окружении кип бумаг. Она слышала наш разговор.

– Тут вы правы. Слов для них действительно нет, – сказала она. – Именно поэтому я заново изобретаю язык. Моя литература похожа на их живопись. Я беру слова по отдельности и перегруппировываю их так, как это никогда не делалось.

Она начала объяснять мне, как изучала работу человеческого сознания в качестве студентки медицинского факультета университета Джона Хопкинса, а сейчас пытается ухватить случайность наших мыслей. Я слушала ее с трудом, потому что вокруг было слишком много такого, на что хотелось смотреть. Меня влекла зеленолицая женщина. Я подошла ближе.

– Это какой-то конкретный человек? – спросила я.

– Жена Анри, – ответил Лео. – Она очень славная женщина, близкий друг моего брата Майка и его жены Салли. Мы все коллекционируем Матисса.

– Матисс, – повторила я.

Лео показал мне другие его работы. На всех были очень яркие краски и странные формы.

– Похоже, вы ошеломлены, – заметил Лео.

– Да, это так.

– И правильно. Хотя одного из его шедевров тут нет – «Голубую обнаженную» мы послали на Арсенальную выставку в Нью-Йорк. И она произвела там сенсацию.

Он тихонько посмеивался, будто шутил. Я кивнула и тоже улыбнулась.

О чем это он говорит?

– Вы, вероятно, знаете того ирландца, который помог все это устроить, – Джона Куинна, – сказал он.

– Знаю, – ответила я, ни капли не солгав, поскольку знала десятки разных Джонов Куиннов.

Исходя из того, что рассказывал Лео, этот конкретный Джон Куинн занимался всем сразу и был затычкой для каждой бочки. Жил в Нью-Йорке, хотя сам был родом из небольшого городка в Огайо. Крутой адвокат и влиятельная фигура в демократической партии, сообщил мне Лео.

К нам подошла и Гертруда.

– Все эти полотна, бесспорно, прекрасны, но вот здесь у нас находятся творения настоящего гения, – сказала она и развернула меня к стене, увешанной картинами с какими-то перекошенными деформированными изображениями.

– Пабло Пикассо, – объяснила она. – Ну уж о нем-то вы наверняка слыхали.

– Простите, нет.

– Она же из Чикаго, Гертруда, – сказал Лео.

– Придет время, когда о нем будет знать весь мир, – уверенно заявила Гертруда. – И даже в Чикаго!

– Ну, если он станет достаточно знаменитым, у нас в Чикаго точно появится что-то из его работ, – ответила я.

Вошедшая Алиса приблизилась к большому полотну.

– А это портрет Гертруды в исполнении Пабло, – сказала она.

Женщина на картине была вся одета в коричневое, волосы откинуты назад, но лицо…

– Вам кажется, что на меня не похоже, – сказала Гертруда Стайн.

– Не похоже, – согласилась я.

– Лео тоже сказал Пабло, что в действительности я не похожа на его портрет. «Она еще будет такой», – ответил ему Пабло. И он был прав. Я с каждым днем все больше и больше напоминаю этот портрет, – удовлетворенно отметила она, видимо, очень довольная собой.

– Дориан Грей наоборот, – вставила я.

– Выходит, образование у вас кое-какое есть, – констатировала Гертруда. – Университет Чикаго?

– Уроки английской литературы сестры Вероники, – ответила я. – В школе Святого Ксавье. А сейчас я учусь в Ирландском колледже и…

– Обед готов, – перебила меня Алиса.

– Я лучше пойду, – сказала я. – Спасибо, что показали мне все это.

– Погодите! Разделите с нами трапезу, мисс Келли, – остановил меня Лео.

– Это невозможно, – пресекла его поползновения Алиса. – Я не рассчитывала на гостей. Нет, правда, скажи ему, Гертруда!

– Полегче, Алиса. – Гертруда подошла к ней и коснулась ее плеча. – Простите, мисс Келли, но вам действительно лучше прийти как-нибудь в другой раз. Возможно, на один из наших вечерних салонов по субботам?

– Не думаю, что ей понравятся наши вечера, – фыркнула Алиса и повернулась ко мне. – Понимаете, там собираются интеллектуалы, писатели и художники. Вы будете чувствовать себя там очень некомфортно. Мадам Симон мы туда никогда не приглашали.

– Алиса, приглашения тут раздаю я, – вмешался Лео. – Я начинал собирать эту коллекцию, и мне решать, кто будет ее смотреть.

– Нет, ты видишь, Гертруда, как он со мной разговаривает? – возмутилась Алиса. – И это при том, что я всего лишь пытаюсь устроить тут уютный дом для всех нас.

– Действительно, Лео, – поддержала ее Гертруда. – Ты же знаешь, какая Алиса ранимая. Извинись немедленно.

– Извиниться? С чего это? – удивился он.

– Простите, я все-таки пойду, – прервала их я.

Но Лео быстро подошел к рабочему столу Гертруды, взял ее ручку и написал что-то на листке бумаги.

– Это адрес моего брата Майка. Зайдите к нему и посмотрите работы Матисса, которые есть у него. Его жена Салли чрезвычайно гостеприимна. Она предложит вам чай или пригласит пообедать.

– Только послушайте его, – обиженно сказала Алиса. – Сравнивать меня с Сарой Стайн, у которой есть горничная и кухарка. Да как он может…

– Перестань, Алиса, он ничего не имел в виду…

Практически выбегая из комнаты, я все еще слышала, как они препираются.

Вспомнилось, как мы с Генриеттой постоянно ссорились, а бедняга Майк пытался найти для себя хоть немного покоя. Интересно, бывает ли так, чтобы сестры и братья росли без таких внутренних сражений? Вдобавок такой персонаж, как эта Алиса. Но картины! Боже мой, чтобы увидеть их, стоило пережить эту небольшую стычку. А в другом месте есть еще холсты Матисса. Почему-то я ощущала нечто похожее на то, что я почувствовала, когда прикоснулась к древнему манускрипту О’Келли. Меня приглашали в совершенно другой мир.

– А можем мы просто прийти и постучаться к ним в дверь? – спросила я у мадам Симон, когда через пару недель мы с ней обедали в «Л’Импассе».

– Разумеется, – сказала мадам Симон.

И я, и мадам Симон готовили мало. Я жила на омлетах и сыре с хлебом. Но два-три раза в неделю мы приходили сюда, чтобы нормально поесть. Сегодня вечером месье Коллар подал нам сначала салат из первой зелени, а затем pot-au-feu – французский суп из говядины с овощами, приготовленный в большом котле. Я очень постройнела. Сейчас Тим Макшейн уже не смог бы ущипнуть меня за складки жира. Я гнала из головы все мысли о нем. А потом вспомнила о Питере Кили. От него не было никаких вестей. «Прекрати думать об этом парне, – твердила я сама себе. – Он забыл тебя».

– Стайны поддерживают и продвигают художников, – рассказывала мадам Симон. – Они твердо намерены сделать своих любимцев знаменитыми. Да, они, конечно, щедры и полны энтузиазма, но, с другой стороны, чем более известен художник, тем дороже ценятся его картины. Так что они будут рады нашему визиту. Мы расскажем об этом людям, а те расскажут кому-то еще.

– Я об этом не подумала.

– Вы и не должны были.

– Прошу вас, только не нужно добавлять, что это потому, что я из Чикаго.

– Нет. Это потому, что вы еще не вполне настоящая деловая женщина.

В следующую субботу мы отправились туда. Стайны жили на рю Мадам всего в нескольких кварталах от улицы де Флерюс. Мадам Симон настояла, чтобы мы доехали на метро до станции Ренн. Нужно сказать, я до сих пор подозрительно относилась к метро. Ездить под землей было достаточно неприятно само по себе, а что, если я проеду свою остановку и окажусь бог весть где? Лучше уж ходить по земле и придерживаться моей Рю де Риволи. Но мадам Симон это нисколько не беспокоило. В конце концов, метро – тот же трамвай, если забыть о тоннах земли у тебя над головой. То же можно сказать и о парижанах вообще – они могут красиво обставить что угодно. Станции выглядят чудесно, и даже название всего этого – метрополитен – звучит очаровательно.

Я видела в Нью-Йорке станции тамошнего сабвея, когда дожидалась отплытия своего парохода «Чикаго». Они смотрелись совершенно незамысловато.

– Здесь, – объявила мадам Симон.

Мы вышли из поезда, поднялись по лестнице и оказались на рю Мадам.

Я следовала за ней по узкой улочке. Вначале мы решили, что ошиблись, поскольку по адресу Рю Мадам, 58 находилась церковь. Не такая величественная, как католический собор, но все же место религиозного поклонения.

– Église Réformée[76], – сказала мадам Симон. – Протестанты. Должно быть, мы не туда пришли.

– Простите, – пробормотала я, – я думала…

Я вытащила из кармана листок бумаги, который дал мне Лео. Нет, все правильно – Рю Мадам, 58.

Я показала его мадам Симон. Она лишь пожала плечами. Рядом с церковью находилось нечто такое, что я назвала бы домиком священника, будь это церковь католическая. Строение это было довольно большим, с арочными окнами. Наверно, священник Église Réformée хочет жить не хуже, чем его католические коллеги. Может быть, ему что-то известно про Стайнов.