Питер Кили, казалось, был совершенно ошарашен. Через миг он захохотал. Сложился пополам, а из его глаз потекли слезы. Затем он обнял меня. Обхватил руками, словно я была его давним другом, вернувшимся из долгого путешествия.

Наконец он отступил.

– Вы такая американская, Нора Келли.

– Кто, я? Но я ведь на сто процентов ирландка!

– Это тоже. И потому я жалею, что… – Он умолк. – Я уезжаю, – вдруг сказал он.

– Продавать фрагмент из книги Келли?

– Со временем. Отец ректор решил послать меня в Ирландский колледж в Левене, в Бельгию, чтобы помочь составить каталог местной библиотеки.

– Левен, – повторила я. – Это из-за меня?

Слова застряли у меня в горле.

Питер отвел глаза.

– Наверное, это к лучшему, – пробормотал он.

Ну вот, начинается. Доработанная версия лекции ректора на тему «Вы только отвлекаете». В книге Уинифред есть притча про Гранию, которая взяла своего парня за уши, как теленка, и в лоб заявила ему, что у них любовь. Я бы тоже взяла лицо Питера в свои ладони. И прямо сказала бы, что люблю его. Вот только от этого он наверняка упал бы замертво.

– И в Бельгии не нужно будет особо переживать по поводу британских агентов, – продолжил Питер.

Вот как. Обо мне он даже не думает. На первом месте у него дело. Прямо дедушка Патрик в новом обличье.

– Потом, есть и другие колледжи: один в Риме, два в Испании, один в Лиссабоне. И я должен обследовать их все.

– Выходит, путь у вас долгий, – вздохнула я.

Но я могу, по крайней мере, пригласить его к себе, чтобы должным образом распрощаться. У меня есть еще бутылка «Божоле», и…

Злая фея! Она снова пыталась завладеть мной рождественской ночью! В моей голове звучали ее страстные речи, когда мы с Питером перешли площадь Вогезов и остановились у дверей моего дома.

Я протянула Питеру руку.

– Желаю удачи, – сказала я.

Он пожал мою руку и ответил:

– Я вернусь весной.

– Будете мне писать?

– Безопаснее этого не делать.

– Ладно. Тогда пока, – сказала я.

– Что?

– Пока, – повторила я. – Это значит «до свидания».

– Странно, – удивился он. – Мне показалось, вы сказали slán[71]. Это «до свидания» по-ирландски, а точнее – «благополучно». Мы говорим slán abhaile – благополучно добраться домой.

– Slán abhaile, – повторила я.

Он все еще стоял, когда я открыла дверь и ушла вверх по лестнице.

Глава 9

Апрель, 1913

Наступил апрель. Я шла по Рю де Риволи, и солнышко согревало мои плечи. Слава богу, зима осталась позади. Как бы там ни было, за ней всегда приходит весна. Вернется ли Питер в скором времени?

Отец Кевин ничего об этом не знал. Я ходила к мессе в Ирландский колледж каждое воскресенье. Вернулась в лоно родной Церкви. Снова была частью этого клана. Впрочем, я избегала ректора и ждала новостей от Питера.

– Профессор Кили взялся за большую работу, – рассказал мне отец Кевин. – В одной только библиотеке Левена триста тысяч томов. А отец ректор заставит его проверить каждый из них.

Да, я скучала по Питеру, но скоро мне должно было исполниться тридцать четыре, и я, пожалуй, была слишком стара, чтобы сохнуть по мужчине, который мной не интересовался. На мессе я встречалась с Мэй и другими студентами, но все они были заняты своей работой. Как и отец Кевин. Он писал книгу о своем соотечественнике из Донегола, святом Колумбе. А молодежь, вероятно, училась и ходила на вечеринки, куда меня не приглашали. Думаю, им и в голову не приходило позвать меня. Я для них была слишком старой. Впрочем, я не особо переживала, потому что была достаточно занята с мадам Симон.

За зиму, пока туристов было мало, я освоила новое métier, ремесло, – воровать, но не у кутюрье. А подтолкнула меня к этому мисс «Правь, Британия, морями».

Воспользовавшись представившейся возможностью, в феврале я отправилась на показ мод Поля Пуаре. Все уже расположились в секторе для прессы, приготовили свои блокноты, и тут явилась она с воплями:

– Voleur! Voleur! Воровка! Воровка!

Как выразилась бы моя бабушка Майра, дело мое накрылось медным тазом, это был полный крах. Я пулей вылетела из зала, пока мисс «Британский Лев» – точнее, львица – рассказывала газетчикам, что я обманщица, шпионка бошей, которая, вероятно, пытается подорвать величайшую индустрию Франции… индустрию высокой моды.

Вот так. Я была desolée, то есть глубоко опечалена, и не смела возвращаться к мадам Симон с пустыми руками. Было холодно, шел дождь, а тут как раз Лувр – такой основательный, надежный. Я чувствовала, что там тепло. И подумала, что все равно нужно зайти туда как-нибудь на днях – сегодня, например.

– Où est la Мона Лиза? – спросила я у охранника и смутилась, когда он направил меня к La Joconde, Джоконде.

– Это означает «шутка», – добавил он по-английски.

Трудно сказать, что я подумала о ней тогда. Немного покатая линия волос. В Бриджпорте она точно не была бы красавицей. Особенно с таким носом. Но улыбка славная, бесспорно.

Группка студентов-художников вокруг картины делала наброски. Я тоже вынула свой блокнот. Почему бы и нет? Особенно меня заинтересовали ее рукава. «Атлас», – подумала я. Складки мне понравились. «Интересно», – сказала я себе и быстро набросала декольтированное платье, добавив к нему широкую юбку. Внезапно у меня за спиной возник охранник, заглядывавший в мой блокнот. Он заявил, что еще никогда не видел, чтобы здесь рисовали не лицо, а платье. Я объяснила, что меня интересует фасон ее одежды.

Тогда охранник повел меня к портрету Каролин Ривьер и ее матери работы Энгра. Я подумала, что мы могли бы делать такие же платья в четырех цветах. Когда смотритель показал мне эскизы Энгра, я получила еще четыре ансамбля. А потом, да простит меня Господь, даже использовала портрет святой Жанны этого же автора. Металлическая юбка ее доспехов превратилась у меня в вечернее платье, расширяющееся на бедрах. Смотритель принял от меня пять франков на чай с почтительным поклоном. Элегантный в своей униформе и сам немного похожий на денди, он поведал мне, что величайшее творение Энгра, портрет принцессы де Брольи, не выставляется. Он остался у семьи, которая до сих пор скорбит из-за смерти принцессы в возрасте всего-то тридцати шести лет.

– Говорят, что там платье чрезвычайно изысканное. Оно и понятно: эта семья одна из самых знатных во Франции, а сам принц был премьером при президенте Патрисе де Мак-Магоне не так много лет тому назад.

Мак-Магон. Ирландцы повсюду.

Таким образом мы с мадам Симон «сделали» Делакруа, Тициана и даже Рафаэля. Да, это были мадонны, но мы копировали складки. Мадам Симон представляла свои платья как коллекцию старых мастеров, и клиенткам они нравились. Мы добавили Монэ, Манэ и Ренуара. Я испытывала облегчение из-за того, что не нужно было ничего заимствовать у кутюрье. Я отправилась в «Отель Жанны д’Арк», чтобы рассказать об этом Стефану, но его там не оказалось. Новый парень за стойкой сказал, что Стефан уехал в Россию. Наверно, он все-таки был настоящим большевиком.

Всю зиму я была прилежна и старательна. Я работала – это было мое бриджпортское лекарство на все случаи жизни. И все же мадам Симон по-прежнему не интересовали мои собственные модели, но c’est la vie.

Однажды в Лувре я услышала, как женщина-гид читала лекцию группе американских туристов перед картиной Вермеера. Ей было под шестьдесят. Я задумалась, такой ли буду лет через тридцать. Надеюсь, что нет.

– Он рисует светом, – говорила она.

В своих турах я никогда не смела выдавать себя за эксперта по искусству. Мы по большей части просто прогуливались мимо самых известных картин.

Мой приятель, смотритель музея, спросил, не хочу ли я познакомиться со своей соотечественницей.

И кто же это был, как вы думаете? Сама мадам Клемансо. Жена того парня, который уложил Францию в постель к Англии.

– В девичестве я была Мэри Элизабет Пламмер, – доверительно сообщила она мне, – родом из Висконсина.

– А я Нора Келли из Чикаго. Мы с вами соседи, – ответила я.

– Мою бабушку звали Сьюзан Келли, – сказала она.

Позже смотритель рассказал мне ее романтическую историю с печальным концом. Клемансо был вынужден покинуть Францию еще молодым. Он преподавал в школе для девочек в Коннектикуте и там влюбился в свою ученицу, Мэри Элизабет, которой тогда было всего семнадцать. Женился на ней, привез во Францию. У самого Клемансо было много любовниц, однако, когда прошел слух, что его жена тоже изменяет ему, он развелся с ней, забрал троих детей и отказался поддерживать ее финансово. Теперь она зарабатывала на жизнь, работая экскурсоводом.

– Ужасно, – сказала я.

Вполне в стиле человека, который так заискивал перед Джоном Буллем[72], подумалось мне тогда.

Наступило первое апреля, Poissons d’Avril, французский День смеха. Отмечая его, здесь ели всякие сладости в форме рыб. Я расщедрилась на два фунта шоколадных рыбок в «Лилак», чтобы угостить мадам, Жоржетту и всех швей. Происхождение этого обычая мадам объяснить не могла, но подарок приняла.

– Издержки на деловые расходы, – сказала она.

Я внесла пять франков в бухгалтерскую книгу с красным кожаным переплетом, которую она мне дала. Мадам Симон заставляла меня записывать каждый заработанный мной франк и каждое потраченное су. Как настоящая деловая женщина. И это я, всегда просто отдававшая половину своей зарплаты Генриетте и никогда не задумывавшаяся о стоимости еды или ренты за квартиру. Я оставляла все эти заботы маме, а потом сестре. Остальное тратила на одежду и удовольствия. Теперь же я обеспечивала себя сама.

Сбережений у меня было не так много, но мадам твердила, что мне нужно купить новый комплект одежды на весенний сезон. Очень важно быть хорошо одетой. Все это я куплю, разумеется, у нее, и со скидкой. А расплачусь, когда смогу.

– Спасибо, – поблагодарила я.