– Англия очень далеко от Чикаго, – сказал отец Кевин.

Питер кивнул:

– Это все лишь фантазии, будто его предок благородных кровей сражался в Ирландии вместе с королем Джеймсом. Он просто ухватился за рассказ Фитцджеральда, который на самом деле был с Джеймсом и действительно спас «Великую Книгу Лекана», когда Тринити-колледж был атакован. Потом он привез ее сюда. А Кейпел превратил все это в фамильную историю.

– Он рассуждает как монсеньор Томас, – согласился отец Кевин.

– Я считаю, что все мы сами определяем свою индивидуальность – так или иначе, – сказал Питер.

При этом он взглянул на меня. Или мне показалось? Что ж, теперь я знала, кем собираюсь быть – добродетельной католичкой, самостоятельно зарабатывающей себе на жизнь. Строгой и немного интеллектуальной.

– Тем не менее рукописи из нашей библиотеки подтвердили родословную многих гаэльских дворян, – продолжил отец Кевин. – Это позволило им получить титул во Франции. Взять хотя бы Патриса де Мак-Магона, бывшего президентом Франции. Благодаря тому что его дед был предводителем клана О’Брайенов, Луи XV пожаловал ему титул маркиза. А его сын воевал у вас, Нора, во времена Американской революции.

– Я бы хотела увидеть эти манускрипты, – заявила я отцу Кевину.

– Уверен, что Питер с радостью их вам покажет. Вас, как представительницу рода Келли, «Великая Книга Лекана» должна заинтересовать.

– Почему? – спросила я у Питера.

– Там содержится генеалогическое дерево рода Келли вплоть до самого раннего задокументированного вашего предка, Майне Мора, – объяснил он. – Сам манускрипт был возвращен в Дублин, но у нас есть перевод материала по Келли, выполненный Джоном О’Донованом в 1843 году и опубликованный под названием «Племена и обычаи Хай-Мейни». Речь там идет об О’Келли. А Хай-Мейни – это английский вариант ирландского Уи Майне, uí Máine, что в переводе означает «потомки Майне».

– Так мы есть в древнем манускрипте?!

– Да, есть, – подтвердил он.

Здорово. Я подумала о Габриэль Шанель – Коко – и Артуре Кейпеле, которые сами придумали себе родословную. Мне же не было нужды заниматься подобным. Я – Келли. Как я вообще могла об этом забыть? Наконец-то я встретила людей, которые помогли мне это понять.

О, бабушка Онора, как мне жаль, что я не прислушивалась к твоим рассказам, что не была внимательнее, когда ты пыталась учить меня ирландскому языку. Я была занята. Я вечно была занята. Но здесь, в этом залитом солнцем месте, у меня появился еще один шанс. Женщина, бездумно отдававшая свое тело в гостиничном номере на Норт Стейт-стрит, никогда не могла бы листать страницы древнего манускрипта, восхвалявшего ее предков. А я смогу.

Какое облегчение – вырваться наконец из клубка страстей и унижений, которые я пережила с Тимом Макшейном. Что такое секс, если не просто короткий всплеск чувственного наслаждения? Разве не может давать такое же удовлетворение нечто иное – прекрасный восход солнца, познание чего-то нового, изумительный вкус говядины по-бургундски?

Теперь у меня был идеальный компаньон для моих исследований – Питер Кили, человек высокой цели, не терзаемый проблемами плоти. Я буду жить его жизнью. Это будет простое существование. В преданности своим изысканиям я буду подобна монахиням из монастыря. Я буду примером для таких молодых женщин, как Мэй, Антуанетта и Шейла. Я докажу им, что женщине вовсе не обязательно выходить замуж, дабы обрести счастье. Что не обязательно быть такой, как Габриэль Шанель, irrégulier, чей успех зависит от мужчины. Я буду жить чисто и непорочно в ограниченном пространстве. Площадь Вогезов, Рю де Риволи и Ирландский колледж станут углами моего треугольника.

Я улыбнулась отцу Кевину, и он усмехнулся в ответ.

Я – Онора Бриджет Келли, бизнес-леди, покровительница искусств и дурочка, занимающаяся самообманом. Я знала все это. Но тем летним днем мне казалось, что я слышу призывные звуки волынки.

Kellys abú! Келли, вперед!

Глава 8

12 декабря, 1912


– Разумеется, все свои рождественские открытки я покупаю в Лондоне, – сказала мне моя клиентка, миссис Адамс. – Очень умно со стороны англичан было изобрести способ связываться с друзьями без необходимости писать им письма.

Она отвергала открытки, которые предлагали в киоске, где за прилавком стояла продавщица в национальном эльзасском костюме. Часть рождественской ярмарки раскинулась на четыре квартала вдоль Елисейских полей. Последний месяц миссис Адамс провела в Лондоне, который, по ее словам, очень походил на ее родной Бостон и был намного лучше Парижа. Французы миссис Адамс не впечатлили. Но как она могла устоять перед этим волшебным местом, украшенным сосновыми ветками, красными ягодами, омелой? Огоньки свечей прокалывали завесу темноты декабрьского вечера. Уличный музыкант непривычно бодро играл на аккордеоне «Первое Рождество». Завораживали уже одни только толпы прохожих: модно одетые дамы и джентльмены, семьи с краснощекой большеглазой детворой, жмущейся к юбкам матерей, и с отцами, важно шествующими немного впереди. Некоторые мужчины были одеты в тяжелые пальто и высокие шляпы, униформу буржуазии (я уже привыкла их так называть), другие же носили короткие куртки и мягкие кепки – рабочий класс. Здесь различий между ними было больше, чем у нас в Чикаго. Однако Рождество свело всех вместе.

– Красиво, не правда ли? – спросила я миссис Адамс.

– А я нахожу это дешевой показухой, – заявила она. – Сегодня четверг. Эти люди должны быть на работе. И еще этот запах. Ужас.

Я фыркнула.

– Но это же глинтвейн!

– Именно! Я выступаю против алкоголя в любых его формах! – решительно возразила она. – Выпивка подрывает низшие классы. Почему, например, пьяные ирландцы разрушают Бостон?

О господи. Опять за свое. Мне нужно просто игнорировать ее.

Миссис Адамс буквально передернуло, когда несколько часов назад мадам Симон представила ей меня.

– Нора Келли? Но ведь вы ирландка! – возмущенно заявила она и немедленно попросила мадам Симон найти ей другого гида.

Было забавно наблюдать, как миссис Адамс на своем корявом французском пыталась объяснить ей, почему ирландская женщина в принципе не может показывать ей культурные ценности Парижа.

Мадам Симон понятия не имела, о чем лепечет ей миссис Адамс, и в ожидании объяснений вопросительно взглянула на меня. Кто-то должен был рассказать ей, что миссис Адамс считает ирландцев невоспитанными дикарями, питающими страсть к суевериям и виски. Нет уж, только не я. Я стояла молча и улыбалась, пока возмущения миссис Адамс не иссякли. На то, чтобы сделать покупки и посмотреть Париж, у нее был один день, пока ее муж был занят важной деловой встречей в Бурже. Мадам сказала ей:

– Нора très хорошая.

– А вы говорите на французском? Я имею в виду, на настоящем французском, – недоверчиво спросила она меня.

– Говорю, – ответила я и в подтверждение скороговоркой выдала все, что думала о миссис Адамс, вызвав этим хихиканье Жоржетты.

После этого я удвоила для миссис Адамс свои обычные расценки. Но какой у нее оставался выбор? В общем, всю вторую половину дня она только и делала, что хаяла французов, а заодно и ирландцев. Меня это раздражало.

– Сегодня интересная дата – двенадцать двенадцать двенадцать, – сказала я, чтобы как-то ее отвлечь.

Двенадцатое декабря 1912 года – ровно один год, один месяц и один день с того момента, как свадьба Майка и Мейм спровоцировала мое бегство от Тима Макшейна из Чикаго. Хотя теперь я уже подумывала, не была ли я готова к этому намного раньше.

Но миссис Адамс помахала мне открыткой:

– Эта открытка на немецком. – Она негодовала.

– Это эльзасский язык – такой диалект, – успокоила ее я. – Он похож на немецкий, но люди в тех краях французы. Многие рождественские обычаи пришли во Францию как раз из Эльзаса.

– Но разве Франция не позволила Германии отобрать эти земли в одной из недавних войн? – удивилась она.

Я прокашлялась.

– Это была франко-прусская война 1870–1871 годов, – произнесла я, стараясь копировать интонации Питера Кили.

Всю осень он присоединялся к моим турам каждую пятницу, потчуя моих дам французской историей, хотя ни разу не остался на бокал вина в «Фуке», как я это представляла. И никогда не брал деньги непосредственно у меня. Так что мне приходилось передавать конверт с десятью франками по воскресеньям через отца Кевина.

– А этот ваш профессор очень даже симпатичный, – однажды в пятницу в октябре заметила миссис Баррингтон из Нью-Джерси. – Что вас с ним связывает?

– Я его студентка, – ответила я.

Питер всегда вел себя очень официально и с моими дамами, и со мной, хотя периодически вставлял смешной комментарий.

– Луи начал носить парик, чтобы прикрыть свою лысину, – рассказывал он нам. – Его придворные последовали его примеру. И потом двести лет мужчины стригли собственные здоровые волосы, чтобы покрывать головы тяжелой и негигиеничной подделкой. На что они только ни шли ради моды.

Однако с миссис Адамс шутки были исключены.

– Мадам Симон родилась в Эльзасе, в Страсбурге, – сообщила я ей.

Она не обратила на это внимания и продолжила болтать с эльзасской женщиной по-английски. Мадам Симон рассказывала, что, когда пришли немцы, их семья уехала оттуда, но она до сих пор боится немцев.

– У бошей самая большая армия в Европе, и рано или поздно они задействуют ее, – много раз говорила она мне. И постоянно показывала статьи во французских газетах о возвращении Эльзаса и Лотарингии. Вышвырнуть оттуда бошей.

Это Европа. Тут даже рождественскую открытку не купишь без экскурса в историю. Эльзасская женщина попятилась от миссис Адамс, а потом посмотрела на меня. Я достала франк и купила у нее небольшую рождественскую композицию с деревянными фигурками. Женщина улыбнулась мне.

– Danke[69], – сказала она.

– Ох уж эти немцы, – продолжала кипеть миссис Адамс, когда мы двинулись дальше. – Они хотят выдавить Англию с мировых рынков. И были бы счастливы прибрать к рукам английские колонии в Африке, – не унималась она, повторяя, как мне показалось, слова своего мужа.