– Профитроли, – пояснил Анри.

Я повторила это слово трижды. Хотелось, чтобы «профитроли» обязательно были в моем словаре.

К нам вышел шеф-повар, месье Коллар. Я бы назвала его «пухлый толстячок». На нем были белая шапочка и белый передник, лицо раскраснелось на жаркой кухне. Он поцеловал мне руку. Боже, вот что значит Париж! Ура.

Анри принес счет. Пять франков – целый доллар. Ничего себе! Самый дорогой обед в «Бергхоффе» стоил всего пятьдесят центов. С другой стороны, в «Бергхоффе» я никогда в жизни не ела ничего подобного.

Когда я собралась уходить, появились и другие посетители. Анри поставил наполовину полную бутылку «Поммар» на полку и сказал:

– Pour vous au revoir.

Вероятно, он оставил его для меня на следующий раз.

В отеле Стефан поинтересовался, понравился ли мне ужин.

– Oui, – ответила я. – Но cher.

– Сколько?

– Пять франков.

– Очень разумная цена для Парижа, – фыркнул он.

Я мысленно проводила вычисления. Учитывая пять франков от Мэри Зандер, моих денег хватит на двадцать таких ужинов. Что же делать? Кушать дважды в неделю? А мне хотелось кушать именно так. Еще coq au vin, еще профитролей и бокал вина из персональной бутылки бургундского, ожидающего меня на полке в углу. Теперь мне стало понятно, почему бабушка Майра так мечтательно говорила о Новом Орлеане – порте, где они высадились с бабушкой Онорой, приплыв из Ирландии.

– Ах, эти бенье[47] в «Кафе дю Монд»! – говаривала она.

Ей хотелось там остаться.

– Я была готова на все, лишь бы не уезжать оттуда, – как-то сказала она, и я догадалась, что это все тесно связано с ее красной шелковой шалью.

Теперь я ее понимала. Потому что сама рассматривала вариант стать воровкой, чтобы иметь возможность платить за профитроли.

Ночью я спала плохо и рано встала. В этот день уезжала Мэри Зандер, и я собиралась перехватить ее до отъезда. Мне хотелось услышать ее мнение насчет подстрекательства мадам Симон и ее жульничества.

Завтрак в отеле «Ритц» отнюдь не petite. Меня позабавило, что богатые получают столько всего бесплатно. Мэри попросила официанта принести мне все, что я пожелаю. Поэтому я заказала une omelette avec jambon. Омлет с чем-то там.

– С ветчиной, – уточнил официант по-английски.

Объясняя свою дилемму, я очень тщательно подбирала слова. В конце концов, Мэри Зандер ведь отправилась в «Максим» в подделке под платье от Чарльза Уорта. Я запиналась, кружа вокруг да около, пока она не остановила меня.

– Мадам Симон предоставляет услуги, – сказала она. – Мой муж никогда не позволил бы мне купить настоящего Уорта. Он говорит, что для него стать богатым не означает потерять мозги. Его девиз – знать цену деньгам, и если люди в Буффало решат, что мое платье – оригинал, что из того? В каком-то смысле я создаю рекламу Уорту, обеспечиваю ему новых покупателей.

– Значит, вы не расскажете своим подругам о мадам Симон?

Мэри Зандер засмеялась.

– Только очень и очень близким подругам. Ох, Нора, вы слишком уж совестливы для женщины, в одиночку пробивающей себе дорогу в Париже.

«А ведь она права», – подумала я. К пяти часам о съеденном утром омлете остались лишь воспоминания. Я была голодна. В «Л’Импассе» решила не идти. Поэтому на один франк купила большой кусок сыра, fromage, – самого дешевого, который был представлен в огромном ассортименте в расположенном на соседней улице Сен-Антуан магазине, который так и назывался – fromagerie. Здесь была куча продовольственных магазинчиков, и каждый выставлял на витринах свой специфический профильный продукт: фрукты, овощи, мясо, рыбу. На углу находилась эффектная кондитерская – сплошные мрамор и стекло, – где стояли коробки, полные всевозможной выпечки, которая сияла кремом и шоколадом. Но все это было очень cher. Покупая багет за пятьдесят сантимов, я смотрела в пол. Довольно дешево. Если бы хлеб стоил слишком дорого, в Париже поднялся бы бунт. Не из-за этого ли начались все проблемы у Марии-Антуанетты? «Нет хлеба? Пусть едят пирожные». Но не по таким же ценам.

Когда я шла через холл, Стефан заметил мой багет и кусок сыра.

– Работы нет? – спросил он.

– Нет, – ответила я и рассказала, чего от меня хочет мадам Симон. – Работа есть. Но я должна шпионить, – призналась я. – А я не хочу воровать модели у великих кутюрье. И присоединяться к мадам Симон в ее подделках.

Он засмеялся.

– Беспокоитесь, что будете что-то красть у правящего класса, который эксплуатирует своих рабочих и продвигает систему фальшивых ценностей, отравляющую tout la Paris[48]?

Иногда он говорил на действительно хорошем английском.

– Вы рассуждаете как большевик, – заметила я. – У нас в Чикаго есть такие.

Стефан прекратил смеяться, ударил кулаком по стойке и заявил:

– Чикаго! Хеймаркет. Позор!

О том инциденте на площади Хеймаркет в моей семье вообще нельзя было упоминать.

Мне тогда было семь лет. Большой отряд полицейских начал разгонять митинг рабочих, и вдруг в них бросили бомбу. Один полицейский погиб, раненный осколком, остальные открыли стрельбу. В итоге пострадало тридцать человек, среди которых были и полицейские, застреленные в неразберихе своими же. Отец Эда, мой дядя Стив, был в числе тех полисменов, тогда как Майк и его друзья из профсоюза кузнецов находились в толпе митингующих.

«Бойня, – всегда говорил об этом дядя Майк. – Мы ведь были всего лишь рабочие, которые пытались добиться достойной оплаты за свой труд. Мирная демонстрация против кровопийц-плутократов».

«Анархисты! Большевики! – в свою очередь распалялся дядя Стив. – Иностранные агитаторы, призывавшие к насилию».

Стефан с гордостью заявил:

– Я не только большевик, но и последователь Владимира Ленина. – А потом он добавил: – Соглашайтесь на эту работу и не глупите. Так у вас будет шанс ударить по паразитам и поддержать рабочих.

На следующее утро я завтракала в одиночестве. Стефан разрешил мне съесть второй круассан, но третьего не дал.

– Что вы решили? – поинтересовался он.

– Я соглашусь на эту работу, – ответила я. Видите ли, мне на самом деле нравится мысль, что я буду находиться в студии мадам Симон среди других женщин, которые занимаются там делом. И кто знает? Возможно, если я помогу ей с ее «вдохновением», она еще раз взглянет на мои эскизы. И тогда я буду постоянно ужинать в «Л’Импассе».

Стефан поцеловал меня в обе щеки.

– Citoyenne[49], – одобрительно сказал он.

«Нони, ты здесь очень далеко от своего Чикаго», – сказала я себе.

Когда я пришла к мадам Симон, она, не задавая никаких вопросов, сказала:

– Vite. Vite.

Жоржетта объяснила, что дома моды скоро закроются на vacances de Noël – рождественские каникулы, насколько я догадалась. Постепенно я осваивала французский. Клиентки мадам хотели получить платья к праздничным торжествам. Жоржетта вручила мне журнал с фотографией женщины в каком-то восточном с виду наряде. Все было очень красиво, а фото выглядело почти как картина. Я указала на нее и задвигала руками, показывая, будто шью: почему мадам Симон не может скопировать это по фотографии?

– Non, – сказала Жоржетта. – Il faut présenter les nouveaux[50].

Мадам показала мне имена пяти женщин, которые хотели сшить платья к Noël. То есть к Рождеству. Сегодня было 5 декабря. Как можно сшить пять платьев от кутюрье за десять дней? Только если жутко спешить.

Меньше чем через час я уже была на пути к Дому моды Поля Пуаре. На мне были один из костюмов мадам Симон глубокого синего цвета и пелерина. В записке от Алена из «Ритц» я была представлена как мадам Смит. Не очень-то замысловатое имя. Зато легко запомнить.

Перед магазином на Вандомской площади в глаза мне бросилась одна фигура – думаю, сам Маршалл Филд хотел бы себе такую. В витрине, переполненной разными товарами, женский манекен, одетый в юбку из золотой парчи и пурпурную бархатную тунику, стоял в окружении других таких же манекенов, выряженных фаворитками султана, призванными развлекать его величество. На нескольких мужских манекенах были длинные мундиры с богатой вышивкой, а в тюрбане одного из них красовалось павлинье перо.

Я вошла внутрь.

– Вот это да! – восторженно произнесла я при виде женщины-служащей, которая подошла ко мне.

Она слегка поморщилась, но скрыла это за механической улыбкой и сказала с английским акцентом:

– Вы, полагаю, американка.

– Да, – подтвердила я. – И очень рада, что вы говорите по-английски.

Мне не хотелось бы упражняться в своих шарадах еще и с ней.

– Очень впечатляющая витрина, – заметила я.

– Это сцена из знаменитого приема мистера Пуаре в восточном стиле под названием «Тысяча и две арабские ночи», который состоялся этим летом, – пояснила она.

– А, понимаю, – кивнула я. – В дополнение к «Тысяче и одной ночи».

Она тоже кивнула и, подведя меня к большой фотографии, указала на нее.

– Здесь сам месье в костюме калифа, – сказала она. – А это лорд Актон. Из него получился очень хороший восточный владыка, вы не находите?

Выглядел он нелепо, но я об этом промолчала.

– Я приехала в Париж, – начала я, – с мужем, который занимается зерном.

Она снова кивнула.

Должна сказать, здесь не было никаких вешалок и стоек, как на цокольном этаже универмага Филда. Нужно было просто сесть, а модели проходили перед тобой парадом. Все женщины были очень красивые. Интересно, сколько им за это платят? Не думаю, что много.

Я сообщила мисс «Правь, Британия, морями», что хотела бы сделать для себя несколько пометок. Я вынула свой блокнот. Боже. Она просто-таки пялилась на меня. Как же мне рисовать в таких условиях? Первый наряд – узкая длинная юбка с перехватом ниже колен из красного атласа и жакет, инкрустированный блестящими камешками.

– Боже, они что, настоящие? – спросила я у нее.

– Это полудрагоценные камни, – ответила она.

– Сколько стоит? – поинтересовалась я.