Те, кто ее окружал, думали о чем-то еще — об учебе, карьере, деньгах, — а она только об этом. У нее была четкая роль, и она ее играла, изучая того, кто оказался рядом, пытаясь понять, каков он, провоцируя его или отталкивая, в зависимости от того, чего он заслуживал. И для этого совсем не требовалось читать ученые книжки и сдавать экзамены на пятерки — потому что это было хобби, интереснее и важнее которого ничего не существовало. Разве только чисто физические удовольствия от ощущения собственной привлекательности, прикосновения шелковой простыни к нежному телу, касания жадных рук, самоудовлетворения.

В тот день, кстати, между ними ничего не произошло — хотя прояви она инициативу, все бы было. Но она почему-то сдержалась — хотя ей хотелось помочь Вике, помочь почувствовать себя другой и получить удовольствие, и посмотреть, какой она будет в постели, как будет вести себя и что делать. Но она сдержалась.

А через две недели Вика — почти подруга, потому что Марина к ней заходила ежедневно, проводя у нее часа по два-три, и та ее еле отпускала, хотя и разрывалась между желанием задержать гостью и необходимостью готовиться — сдала наконец свой экзамен. И пригласила Марину в гости — чинно и официально пригласила, добавив, что к родителям на дачу поедет только завтра.

И Марина, естественно, пришла — с красивой красной розой, при виде которой Вика чуть с ума не сошла. Она уже, кажется, составила представление о новой знакомой — эгоистка, живущая удовольствиями, не думающая ни о ком, кроме самой себя. Такая, какой и положено быть красивой молодой девушке, которой все восхищаются. И потому Вика не ждала ни цветка, ни нежного поцелуя в губы, ни откровенно радостного поздравления. Ни интимно произнесенного: «Я так за тебя счастлива, дорогая…»

Вика много позже призналась, что захотела ее сразу. Но стеснялась — думала, что Марине интересны в этом плане только мужчины, которых у нее, разумеется, толпа. Комплекс неполноценности ей мешал, в общем. Хотя опыт отношений с женщинами был — это сразу в постели чувствовалось. Но, видимо, опыт этот казался ей стыдным и не слишком приятным — может, партнерши были такие, кто знает. Ей самой такие несколько раз попадались, после которых хотелось проклинать лесбиянок и однополую любовь.

Так что она считала Вику своим, можно сказать, творением — ведь именно она пробудила в ней желание и сексуальность и сделала такой, какой Вика была теперь. Страстной, ненасытной, очень умелой и пусть не бесстыдной, но и не слишком стыдливой. И не подтолкни она ее, Вика и не заикнулась бы насчет того, что ее хочет. И ничего бы не вышло у них.

Они выпили тогда — две бутылки шампанского. Вика опьянела сразу, плела восторженную чушь, уверяя, что если бы не Маринино общество, позволявшее так приятно расслабляться между занятиями, она бы и не сдала ничего. А она, Марина, слушала, тонко рассчитывая ходы и фразы.

— О, я такая пьяная, — произнесла наконец. — Но с тобой это не страшно — вот мужчина точно бы воспользовался моим состоянием. Они такие животные, ты же знаешь…

И она улеглась на узкую девичью постель, но Вика не подсаживалась, сидела в стороне, болтая без умолку. Может быть, она уже чувствовала, чем все кончится, и этого боялась — боялась, что оттолкнут, боялась показаться извращенкой, боялась, что это испортит их отношения, что Марина будет смеяться над ней потом. По крайней мере когда она подсела наконец, то робко держала Марину за руку, говоря ей комплименты, совсем не собираясь на нее набрасываться. И напряглась, когда она, Марина, положила ее руку себе на грудь — а потом коснулась ее крошечной, незаметной почти груди, вдобавок закованной в плотное платье и белье.

Она еще была не готова. Так что пришлось встать и подливать ей шампанское, что чуть было не привело к обратному эффекту, потому что Вика вдруг расплакалась, забубнив сквозь слезы, что столько лет отдано учебе и никаких развлечений и удовольствий. И вот наконец институт позади, а ей уже столько лет, и у нее нет никакой личной жизни и не будет, потому что она некрасивая, и все, что ее ждет, это работа, и…

— Ну что ты, что ты — ты мне так нравишься! — Марина обняла ее тогда, успокаивая, вытирая слезы. — Мужчины такие дураки — ты ведь знаешь, милая. Ты думаешь, я счастлива от того, что меня все хотят? Ну перестань, пожалуйста. Между прочим, я приготовила тебе подарок — это сюрприз. Выйди и вернись через пять минут — договорились?

Вика смотрела на нее как на добрую волшебницу, появившуюся в нужный момент с нужными словами. И вышла, оглядываясь недоверчиво, жутко желая увидеть этот сюрприз и гадая, что это может быть. А когда вошла, в комнате горел ночник, и абсолютно голая Марина лежала на ее кровати, и врывающийся с лоджии запах прохлады смешивался с запахом возбужденного женского тела и духов, кружа по комнате, пропитывая все, подчеркивая тонкость посетившей девичью спальню сексуальности.

— Тебе нравится мой сюрприз? — спросила хрипло. — Почему ты молчишь?

Вика стояла у двери, глядя на нее, не делая ни шага.

— Ты ведь меня хочешь, правда, милая? Не ври, я знаю! — Она пьяно погрозила Вике пальцем. — И я приготовила тебе подарок — он тебе нравится? Ну давай же, милая, раздевайся и иди ко мне — я так тебя ждала…

Без спиртного было бы хуже — а так Вику не пришлось убеждать. И через минуту она уже лежала рядом, робко гладя и стараясь поцеловать в губы — Марина это ненавидела всегда, потому что помада размазывалась, да и не понимала, в чем суть хватания губами.

Возможно, ей следовало проявить активность, потому что было ощущение, что Вика вот-вот умрет от страха, — но интуиция подсказывала обратное. И она изобразила покорность и безволие, подталкивая к действию, принимая те позы, делая те жесты, произнося те слова, которые были необходимы в тот момент. И та возбудилась. И терлась, и сжимала, и лизала, и действовала пальцами как членом. И так разошлась под Маринины стоны и просьбы делать это еще и еще, что, наверное, всю ночь могла этим заниматься — все распаляясь и распаляясь от невозможности получить удовлетворение.

Марина ей подыграла тогда — тонко и умело прикинувшись совершенно пассивной, видя, как нравится Вике активная роль, начала робко просить разрешения сделать ей приятно. И усадила ее себе на лицо, и умелым языком и пальцами быстро довела до мощного оргазма.

— О, ты такая страстная, милая! — прошептала, когда они, успокоившись, лежали рядом и на лице Вики была смесь из сказочного восторга и пришедшего с отрезвлением испуга. — Ты такая беспощадная, такая настойчивая! Ни один мужчина не делал мне приятней, чем ты…

— …скажи мне правду — это не опасно? — Викин вопрос вырвал из воспоминаний, возвращая в реальность. В которой Вика не лежала рядом, благоговейно и одновременно испуганно косясь на нее, ожидая со страхом сурового приговора, — а сидела на краю кровати, глядя на нее внимательно и заботливо. Как на несмышленого ребенка, натворившего что-то, что может иметь далеко идущие последствия. — Ведь ты сказала по телевизору, что видела какого-то мужчину. А вдруг он… Ты же знаешь, что такое милиция — он ведь может у них достать твои данные, купить, надавить, если он влиятельный. Это точно не опасно? И вообще, ты извини, что я лезу — просто я тебя люблю и поэтому боюсь. Зачем тебе все это — почему ты просто не ушла или не промолчала?

Она улыбнулась, дотрагиваясь до Викиной руки, изображая всем видом бездумье, полную невозможность собраться и размышлять о чем-то серьезном, по крайней мере сейчас.

— Ну какая ты скучная… — протянула капризно. — Лучше иди готовь — у тебя там сейчас все сгорит…

— Я выключила. — Голос стал настойчивым.

— Ну тогда лучше иди ко мне…

— Марина, я серьезно! — В голосе Вики появились материнские нотки — а может, даже мужчины, этакого заботливого любящего мужа, чьи чувства нередко становятся чересчур обременительными. — Ты сделала очень опасный шаг…

Ей не стоило объяснять Вике, что она скорее всего и вправду не подумала, когда почему-то решила, что должна остаться. Просто не просчитала — потому что она не умеет просчитывать. Это и вправду было ужасно, то, что произошло, — и она и вправду видела такое впервые. И это было неправильно, так не должно было быть — в этом была одна из причин того, что она осталась. И еще реклама — ей всегда хотелось по-настоящему привлечь к себе внимание, покрасоваться на телеэкране и в прессе. Вот это, может, Вика поняла бы — хотя вряд ли, ей такое было чуждо.

А вот говорить, что ей понравился тот, кто сидел за рулем, и она видела, что и она ему нравится, и ждала, что он позовет ее куда-нибудь, — это было лишним. Равно как и только что появившееся, чуть не выпаленное впопыхах оправдание — что она осталась, потому что решила, что таким образом может заработать денег. Потому что тот, кого она увидела, может ей заплатить, чтобы она молчала, почему нет?

В общем, она просто пожала плечами. Напоминая, что глупа и наивна — Бог не мог, помимо лица и тела, дать ей еще и ум. Это было бы несправедливо по отношению к той же Вике например. И потому ее надо воспринимать такой, какая она есть, — и не требовать от нее невозможного. Умных ходов, расчетливости, трезвой оценки собственных поступков и так далее.

— Знаешь, если это опасно… — Вика, кажется, и вправду испугалась — не надо было давать ей оставаться одной на кухне и предоставлять таким образом время для раздумий. — Знаешь, я завтра поговорю с нашим начальником службы безопасности — может, он что-то посоветует. В крайнем случае… Я знаю, что у тебя есть своя квартира — но ведь ты можешь пока пожить у меня. А я что-нибудь придумаю.

Надо было что-то делать — Вика испугалась сама и начала пугать ее, а ей не хотелось думать о последствиях, это было лишнее.

— А что там у нас на обед?

— Конечно, то, что ты любишь. — Вика качнула головой, смягчаясь, умиляясь хорошо известной ей Марининой способности переключаться с важных, на Викин взгляд, вещей на мелочи. — Филе цыпленка с овощами в белом соусе — и розовое вино, испанское… Ой, я сейчас!