Софи Морган - Интимный дневник «подчиненной». Реальные «50 оттенков»

Я пристально смотрела на нее, не то чтобы свирепо, но без тени покорности. Брось я такой взгляд на Томаса, мне бы это с рук не сошло, но, если честно, мне было пополам.

Мы обе молчали. Краем глаза я видела, как Томас слегка улыбается. Я боялась, что он вмешается. Я была не уверена в том, как отреагирую, если Томас начнет разыгрывать сценарий «подчинившись мне – подчинись и ей». Но казалось, происходящее очень его забавляло, и больше всего ему хотелось посмотреть, чем все закончится.

Шарлотта медленно – намеренно – придвинулась. А потом дала мне пощечину. Сильную пощечину. Я почувствовала жгучую боль и поняла, что краснею – покраснело не только место удара, но все лицо и шея – от ярости и смущения, от такого пренебрежения. В голове пронеслось: «Не дать ли сдачи?..» – но прежде чем я смогла решить, Шарлотта схватила меня за волосы и резким движением подтянула к себе, чтобы поцеловать.

Я часто думала, каким будет поцелуй Шарлотты, но не ожидала, что он будет таким. Она пахла мятой и цветами, ее губы были так мягки, как я представляла в своих фантазиях, но то, как она держала меня за волосы и как поцеловала, обретая контроль надо мной, заставило меня вскрикнуть. Она просунула язык мне в рот, при этом покусывая мои губы и наклоняя за волосы, пока я не оказалась полностью под ней.

Она откинулась, и чары рассеялись. Я знала, что смотрю на нее с недоумением. Мой рот распух от ее поцелуев и зубов. Когда она поднесла руку к моему лицу, мне понадобилось все мое самообладание, чтобы не вздрогнуть и не отклониться, выдав тем самым свое нервное состояние. Но мне нечего было бояться. Вместо того чтобы ударить меня по щеке, она нежно ее погладила.

– Посмотрим, да?

Скажу честно, я не могу вспомнить, о чем она говорила. Это не был голос человека, привыкшего повелевать – в строгом смысле этого слова, – не такой, как у Томаса. Но говорила она уверенно и решительно. Она не сомневалась в том, что заставит меня подчиниться всему, что бы она ни сделала, и это заставляло меня нервничать. Черт, что же они обсуждали?

– Мы говорили о тебе, Софи. О том, какой упрямой ты можешь быть. Какой непослушной.

Я так и знала.

– Софи, даже не пытайся ослушаться меня. Мне кажется, глубоко внутри ты готова подчиниться. И я хочу в этом убедиться.

Я закрыла глаза на несколько секунд, чтобы она не увидела, как я их закатываю.

– Мы говорили о том, что делать, если ты не будешь послушной.

Я открыла глаза, стараясь смотреть вперед, пытаясь хоть чуть-чуть отвлечься.

Я не ожидала, что ей удастся так легко задеть мои эмоции, и не собиралась сдаваться.

– Ну, расскажи мне, что делает Томас, когда ты не слушаешься?

Вопреки моим стараниям, я начала краснеть. Я знала, какого ответа она ждет, и немного боялась ее ослушаться. Но мне претила мысль признаться в этом. Просто взять и сказать? Двойное подчинение – не только ей, но и той части меня, которая хотела этого, нуждалась в этом, испытывала возбуждение от унижения; слова застряли в моем горле.

Когда я попыталась собраться с мыслями, она еще раз ударила меня по щеке. Боковым зрением я заметила, что Томас наклонился вперед, чтобы лучше видеть мою реакцию.

– Отвечай, что происходит?

Я откашлялась, думая о том, почему это было так унизительно, и попыталась смягчить свой тон, чтобы не выдать эмоции:

– Он наказывает меня.

Ее рука, предупреждая, скрутила мои волосы.

– Не слышу.

Черт, Томас рассказал ей все свои лучшие приемы.

Эта женщина была опасна. Часть меня ненавидела ее – другая с каждой минутой все больше возбуждалась.

Я сказала громче:

– Он наказывает меня.

– Уже лучше. Как он это делает?

Мое раздражение нарастало: она знала, как он наказывает меня, потому что он ей это рассказал. Без сомнения, он торжествовал, рассказывая, что заставлял меня делать, что мог со мной сделать сам. Она знала, знал он, знала я, и все же она вынуждала меня сказать это во всеуслышание, так, чтобы смутить меня. Я была зла, возбуждена и, чувствуя, что становлюсь еще мокрее, стоя на коленях перед ними, злилась еще больше.

Я пыталась скрыть свое негодование, но слышала резкие тона в своем голосе:

– По-разному. Плеткой. Ремнем. Тростью. Кнутом. Рукой. Чем ему вздумается.

Когда она отодвинулась от меня, связь, установившаяся между нами, на секунду разорвалась. Я выдохнула, осознав, что не дышала. На секунду я ощутила облегчение – пока она не вернулась, держа в руке то, от чего у меня перехватило дыхание.

Когда она нежно дотронулась до моего плеча тростью, я задрожала. Не может быть, чтобы он позволил ей…

– Мне всегда было интересно, что испытываешь, избивая кого-нибудь тростью.

Черт.

После первых шести ударов Томас сжалился надо мной, подошел ближе и начал ее учить.

В другой раз я была бы ему благодарна, но сейчас я уже рыдала и, честно говоря, не думала, что он мог мне чем-то помочь. В голове у меня шумело от боли, которая усиливались с каждым ее ударом, и я пыталась понять: или ее никогда не били тростью, или же она возненавидела это так, что пыталась выместить на мне свое унижение.

Удары сыпались, а Том поучал: как лучше их наносить, когда лучше бить от запястья, а когда – всей рукой. Под каким углом. Как чередовать удары так, чтобы сравнить реакцию на боль от ранее нанесенного удара с болью, которую ощущаешь при каждом новом ударе. Когда сдержаться. Когда ударить сильнее.

Из-за пауз с болью было справиться трудно, поскольку удары были неритмичными и я не могла приспособиться к всплескам боли. Вместо этого я попыталась собраться с силами и почти не воспринимала, как они обсуждали раны на моих ягодицах и через какое время они сойдут. Я напряженно прислушивалась к тому, как трость со свистом рассекала воздух, пытаясь подготовиться к следующей волне боли.

Не знаю, как долго это продолжалось, но наконец наступила передышка. Теперь четыре руки исследовали отметины. Ее ногти скользили по линии еще горячих шрамов, его пальцы грубо сжимали самые больные места, пока я не взвыла. Затем почти незаметно и так нежно, что мне показалось, что все это я придумала, палец скользнул по моей вагине. Я застонала от неудовлетворения, когда она убрала руку.

Ее голос был полон тихого любопытства:

– Это возбуждает ее.

Находясь сзади, она сладко вздохнула, а Томас усмехнулся:

– Это и тебя возбуждает.

Его голос выражал удовольствие. Она рассмеялась, а я почувствовала укол ревности.

Томас подошел ко мне, резко провел пальцем между краем моей верхней губы и носом, а затем отвернулся. Через секунду мое разочарование от этого самого короткого прикосновения переросло в ярость, когда я почувствовала, как ее запах наполнил мои ноздри. Слышать звуки их поцелуев, прикосновений и даже совокупления в сантиметрах от меня, знать, что влага, высыхавшая на моем лице, была ее смазкой, – все это было эротической пыткой. Но я не осмелилась даже украдкой посмотреть в их сторону. Я покорно ждала, когда они опять обратят внимание на меня.

Точно не знаю, когда изменилось мое настроение. Внезапно. Сначала я злилась, испытывала смущение и немного нервничала из-за того, что подчинилась Шарлотте. А в следующий миг я была поглощена происходившим, и ничто иное не имело значения.

После того как она закончила упражняться с тростью, а Томас с ней – по крайней мере на тот момент, – она вернулась в поле моего зрения и взяла ненавистную мне шлепалку. Пока я в тысячный раз задавалась вопросом, какого черта я решила ее купить, она изучала надпись и улыбалась.

– Так это та самая шлепалка для шлюхи.

Я взглянула вверх, чтобы ответить, но ответил Томас. Мое молчание было для меня нетипичным.

– Ну да. Софи ее любит. Всегда боится, что я поставлю ей отметину и она опозорится в спортзале.

Шарлотта улыбнулась, а я почувствовала спазм в желудке. Замечала ли я раньше этот садистский изгиб ее губ? Или причиной была я? При этой мысли я стала мокрой и ощутила страх. Я все еще стояла на коленях, кверху задом, ожидая, что будет дальше.

– То есть это работает? Ты можешь поставить на ней это клеймо?

Томас засмеялся:

– Ага. Почти что. Нужно бить сильно и хорошо размахиваться. Во многом она работает точнее, чем трость. Но следует попасть в нужное место. И ударить очень, очень сильно.

Когда она встала сзади, на долю секунды я возненавидела его. Затем все мысли, кроме одной – выдержать испытание, – вылетели из головы.

Ее удары были действительно сильными и наносились много раз. Не могу сказать сколько, так как сосредоточилась на том, чтобы их выдержать, постараться не рыдать и не дергаться, что было несказанно тяжело, так как удары не переставали сыпаться на мои горящие от боли ягодицы. Если честно, я не знаю, насколько мне это удалось.

В ее движениях не было ритма. Когда она расценивала свой удар как достаточно сильный, чтобы оставить заметный след, она останавливалась и проверяла результат своих усилий. Я стояла на коленях, надеясь на то, что она действительно сможет поставить отметину и наконец остановится. Но она продолжала, и боль начиналась снова. Вдруг все мои сомнения по поводу того, должна ли я, могу ли я, буду ли я подчиняться Шарлотте, превратились в чистую теорию. Каким-то образом, пройдя через наказание в этой комнате, я стала принадлежать ей. Мне и в голову не приходило ослушаться. Правда, мне хотелось, чтобы она оставила на моих ягодицах ту отметину и перестала избивать меня.

Через какое-то время – довольно длительное – мне показалось, что это занятие начало ей надоедать. Она бросила шлепалку на кровать и, не обращая на меня внимания, сказала Томасу, что вернется через минуту.