Если бы только я встретила менее интеллигентного и не столь тонко все чувствующего человека. С которым могла трахнуться, потом уйти и встретиться вновь, когда засвербит между ног. Не Мэттью, этого колосса морали. Между ним и Френсисом, образцами чести и рыцарства, я являла собой пример морального падения, вобрала в себя все те грехи, за которые клеймит женщин история.

Элисон пробудилась, резко наклонилась вперед и сказала в пространство между мной и Френсисом:

– И потом сейчас у меня отличный бойфренд. Он приходил, чтобы починить центральное отопление и… ну… одно привело к другому…

– Как ты узнала, что это любовь? По той решительности, с которой он ухватился за твою трубу?

– Дилис! – одернул меня Френсис.

– О, любовь… – Таким тоном говорят о вчерашней горчице. – Нет… он просто переехал ко мне. Роскошное тело. Теперь я понимаю, почему Джинни остановила свой выбор на Брюсе. Сантехники очень сексуальны…

Я могла думать лишь об одном: даже дорогая Элли с ее больной печенью могла встретить мужчину и без лишних слов и суеты поселить у себя… потому что ей того хотелось. Несправедливо, несправедливо, несправедливо.

Элисон смеялась.

– Моему сыну он тоже понравился. Он, между прочим, гей… Когда он был маленький, мой отец частенько на него злился. Пытался заставить его играть в футбол, ходить в походы. Но он лишь хотел красиво одеваться. Ты знаешь отца. Мужчина из мужчин.

Френсис и я шумно сглотнули.

– Дилис, – повторил он.

– И… э… в конце концов твой отец с этим смирился?

– О нет. Такого и быть не могло. Но мой мальчик со временем станет известным модельером. Талант так и прет из него.

Она вновь задремала.

– Страшная женщина, – прошептал Френсис.

– Я бы сказала, дочь своего отца.

Френсис рассмеялся.

– И своей матери.

Когда мы подъехали к дому, Элисон уже проснулась. Глаза ее ярко сверкали. Мы осторожно разбудили мою тетушку и общими усилиями препроводили в постель. Она едва могла переставлять ноги, так устала.

– Спасибо тебе, Дилис, что приютила нас, – сказала она. – Как жаль, что твоя бедная мать не видит тебя сейчас… – А перед тем как заснуть, уже лежа на кровати, когда я снимала с нее туфли, успела добавить: – Гм-м. Красивая настольная лампа. Ты, конечно же, не собираешься уйти от него, дорогая?

Я поцеловала ее, пожелав спокойной ночи. Слава Богу, завтра она уезжала, а с ее отъездом миновала бы и опасность.

Внизу Френсис предложил Элисон пропустить на ночь по капельке. Потом еще. Судя по тем порциям бренди, которые он ей наливал, я подумала, что он решил ее убить. Конечно же, это была кощунственная мысль. В итоге Элисон вырубилась. Просто вырубилась. На середине предложения. Мгновением раньше что-то с апломбом рассказывала и тут же повалилась на бок, застыла, как тряпичная кукла. Жалости к ней я не испытывала. Судьба предоставила ей все шансы, но она ими не воспользовалась. И причина была не в ее пьянстве, а в крайнем эгоизме, она привыкла видеть себя пупом земли. Пока она вновь не вошла в мою жизнь, я понятия не имела, сколь много вреда причинили мне и моей сестре она и ее мать.

Когда мы укладывали ее на кровать, шляпа сползла на лицо, вуаль съехала на ухо. Я сняла шляпу с ее головы, бросила на пол, потопталась на ней. Френсис наклонился, поднял шляпу, положил на туалетный столик.

– Теперь тебе полегчало? – спросил он.

Элисон тихонько похрапывала.

Способность моей тетушки не обращать внимания на пристрастие дочери к спиртному в полной мере проявилась после похорон, в доме Полин. Она просто не замечала количества выпитого дорогой Элли алкоголя и нисколько не взволновалась из-за того, что Элисон заснула на диване моей кузины.

– Она очень рано встала, чтобы приехать сюда, – сказала она. – Вот и прилегла отдохнуть.

Потом, когда я разбудила ее, пришла пора освободить хозяев от нашего присутствия, она попросила у меня флакончик духов. Я протянула ей мой «Арпеж» и едва не разрыдалась от ярости, когда она, взяв флакон и прочитав название, изумленно ухмыльнулась.

– Пусть и пьяная, она палила изо всех орудий, стараясь унизить меня, – сказала я Френсису, когда мы раздевались. – Я до сих пор выковыриваю шрапнель.

– Послушай, на этом давно поставлена точка, – резонно указал мне Френсис. – Ты здесь, в настоящем, и давно уже не ребенок. Просто не позволяй дорогой Элли цеплять тебя за живое.

С горечью я подумала: «Да что ты можешь об этом знать?» И пожалела, что рядом нет сестры. Она бы меня поняла. Я, конечно, научилась не чувствовать себя ребенком, но воспоминания детства остались в подсознании и теперь вот прорвались наружу. Теперь до меня начало доходить, почему Вирджиния никому ничего не желала прощать.

Я плюхнулась в кровать с ощущением, что весь день сражалась на Сомме. Френсис пододвинулся. Я почувствовала запах мыла, уюта, дома.

– Не позволяй ей цеплять тебя, – повторил он.

– Не позволю, – ответила я.

Он хотел обнять меня, но я откатилась и повернулась к нему спиной. Я хотела Мэттью, который пахнул опасностью, желанием и свободой, и притворилась спящей.

Глава 17

ИДЕАЛЬНЫЙ МУЖ

Наутро я поднялась злой и раздраженной. Надеялась развезти моих дорогих тетушку и кузину по соответствующим станциям, а потом поехать к Мэттью. Но Френсис не хотел об этом и слышать.

– Разумеется, я поеду с тобой, – безапелляционно заявил он.

Я же чувствовала себя слишком усталой, слишком эмоционально опустошенной, чтобы спорить. И потом что я могла сказать? Мой муж делал все то, что мечтают видеть от своих мужей женщины, обращающиеся к психоаналитикам, так что едва ли я могла предложить ему оставить меня в покое, чего мне хотелось больше всего. Жизнь, она иронична. В высшей степени иронична.

Они могли бы уехать еще до ленча, как шепотом и предложил Френсис, но я решила устроить им показательную экскурсию по Холмс-Тауэрс. Глупо, наверное, очень уж по-детски, но хотелось навсегда избавиться от болезненных ощущений при упоминании плаща, ботинок, гнид. Лучший тому способ – вновь прикоснуться к нынешним материальным благам, и, надо признать, мне действительно стало легче. Особенно когда я распахнула дверцы гардероба и увидела, как поскучнела моя кузина: похоже, ее проняло. Я провела рукой по твиду и шерсти, джерси и атласу и словно впервые увидела, сколько у меня нарядов.

– Пожалуй, с одеждой у нас перебор, не так ли? – Уж не знаю, кого я спрашивала, их или себя. – Но я просто не могу остановиться, покупаю и покупаю.

Френсис ушел.

Я даже привела их ванную, примыкающую к нашей спальне, чтобы показать им бронзовые краны из отеля двадцатых годов в Перудже. Бальзам на старую рану. Ванная моего детства была темной и грязной, воду выдавал счетчик, и ее едва хватало на то, чтобы помыться. Мне хотелось знать, помнит ли она это. Я едва удержалась, чтобы не спросить, помнит ли она мой последний приезд, одной из бедных родственниц, когда я прибыла без зубной щетки. Да еще бесхитростно сообщила по прибытии моим тете и кузине, что мы могли позволить себе или билет на трамвай, или зубную щетку, но не первое и второе вместе. Я рассказала им, что нам пришлось прощупать зазоры между сиденьем и спинкой кресел и старого дивана, чего я терпеть не могла, боялась, что оттуда выскочит мышь. Там мы и нашли требуемый шестипенсовик, который пошел на оплату билета в подземке. Ах, как же они хихикали. Я до сих пор помню, как они хихикали. А тетя тут же повела меня в ванную, чистенькую, уютную, ухоженную, чтобы я вымыла руки. Мне также купили зубную щетку, которая мне очень понравилась, но заставили оставить ее в их доме, «до следующего приезда». Старые жмоты!

После бронзовых кранов и одежды я показала им кабинет Френсиса с массивным старинным столом и уставленными книгами стеллажами вдоль стен.

– О! – выдохнула Элисон. – Он много читает.

– Половина книг моя, – небрежно уточнила я. – Все книги по искусству.

Кабинет произвел на нее неизгладимое впечатление. Но я все испортила, отведя их на кухню, где, по существу, превратилась в домохозяйку, рекламирующую технические достижения, направленные на облегчение ее труда.

– Вот это отжимная центрифуга, нажал на кнопку, и все дела. Подоконники одновременно служат крышками ящиков. А это… – Я говорила и говорила. Когда экскурсия закончилась, у них не осталось ни малейшего сомнения в том, что у меня есть все, чего только могло пожелать мое сердце. Если бы мое сердце желало вещи, которые можно купить за деньги. Особенно им понравились гардероб, забитый одеждой, подогнанные в размер уилтонские ковры и белая мебель. Я едва удержалась от того, чтобы повести их в наш винный погреб. Думаю, дорогая Элли так и осталась бы там. Всю экскурсию моя тетушка трусила сзади, все смотрела, все трогала, ахала и охала от восторга, иногда обнимала меня.

Наконец мы развезли их по станциям, посадили на поезд и поехали домой. Душу окутал туман несчастья. Одного визита моей тетушки и кузины хватило, чтобы разбить зеркало, в котором моя жизнь смотрелась идеальной. Я начала плакать большими слезами ярости и жалости к себе. Где Кэрол, которая смогла бы понять? И почему у меня нет нормальной сестры, с которой я могла бы поделиться своей Печалью? По приезде домой Френсис заставил меня улечься в постель, не сделав попытки составить мне компанию. Я так устала, что даже не смогла позвонить. Спала как убитая. Я это сделала. Прикрылась тетушкой. Но как сказал бы Мэттью: «Ради чего?»

Проснувшись, я почувствовала себя лучше. На мобильнике прочитала сообщение с вопросом, как все прошло, и мне страшно захотелось поехать этим вечером в Паддингтон. Внизу я заварила чай, начала щебетать, так что Френсис, я-то надеялся, что он поедет на работу, чтобы наверстывать упущенное, заказал столик в нашем любимом ресторане. И пришел в некоторое замешательство, когда я, после того как он вернулся и доложил о своих успехах, из щебечущей жены превратилась в надутого капризного ребенка. Конечно, он мог бы снять заказ, скажи я, что не в состоянии идти в ресторан. Но как я могла сказать после этого, что мне надо уйти? И куда я могла пойти? Моя тетушка более не жила в Паддингтоне, а Личфилд находился слишком далеко, чтобы съездить туда на коктейль. Я попала в западню. Я чувствовала себя так, будто попала в западню. Меня вновь переполнила жалость к себе. В итоге я выпила слишком много. Никак не меньше полутора бутылок вина, за обедом. Френсис героически отказывался остановить меня. Вот я пила и пила, как непослушный ребенок. К счастью, вино было хорошее.