Его одежда полностью характеризовала его натуру: терпимый, молодой, беззаботный. Что он сделал, так это нашел для меня мою юность. И я пропала. С Мэттью я чувствовала себя девушкой. Не только в силу новизны для меня наших отношений, но потому, что во всех аспектах своего поведения он был гораздо моложе моего мужа. Впервые в жизни я почувствовала себя безответственной, и мне это страшно понравилось. И не могла полностью дать себе волю лишь из-за того, что была…

Мэттью, как и Френсиса, в детстве любили. Он легко находил с людьми общий язык. Люди ему нравились. Вот и на станции, протягивая мне носовой платок, он знал, что сказать.

– Это еще что, – потом говорил он мне. – Бывало, вечером приходит старик, весь мокрый, с разбитым в кровь лицом, в грязной, рваной одежде, а утром видишь его снова, он сидит за столом, завтракает, в общем, чувствует себя человеком. – Он пожал плечами, рассмеялся. – Маленькая компенсация за встречу с теми, кто подходит к тебе с бритвой, когда требуется очередная доза.

– Значит, ты выступал в роли мессии.

– Именно так, – весело кивнул он. – И с удовольствием брал на себя эту роль. Почему нет? Что плохого в том, что я делал добро и получал от этого удовольствие? А в Шелдон-Пойнт так и было. Не буду притворяться. Это приятно, когда люди благодарят тебя за то, что ты для них сделал… Это означает, что они тобой довольны…

А вот гранды, отметила я мысленно, никогда так не думают. Гранды предпочитают получать за свою работу много денег и не гонятся за славой, чтобы никто не подумал, будто они пытаются выставить напоказ свои достижения. Зато в итоге они попадают в палату лордов.

– Так почему ты больше этого не делаешь? Почему перестал быть мессией?

– Из-за тебя.

– Ты уже не был мессией, когда мы встретились.

– Только временно.

– Так, может, ты и сейчас только временно не мессия? Что случилось с вундеркиндом?

– О, вундеркинд вернется. Он только временно отсутствует. На моем последнем месте работы мне дали знать, что в хостел приносят героин. Так оно и было. Люди, которые это делали, нарушали основное правило. Никакого спиртного. Никаких наркотиков. С другой стороны, мы никогда не проводили обысков. И вот приходит старина Билл, дает наводку и…

– И?

Он улыбнулся:

– Если б они не прекратили этого безобразия, я бы, возможно, проконсультировался с неким Френсисом Холмсом, адвокатом, насчет того, не грозил ли мне срок за непринятие мер по предотвращению торговли наркотиками. Ирония судьбы, не так ли?

Потрясающе.

Тут меня осенило: если бы Френсис представлял его интересы в деле о наркотиках, он мог бы прийти к нам в дом. Я могла бы угощать его ужином, сидеть рядом, мило беседовать и ни о чем таком не думать. Или все равно я нашла бы его, а он меня желанной? Да уж, это ведомо только Господу. Нам – нет. Небезызвестная в городе дама, мадам де Сталь, любила говаривать: «Любовь – это самовлюбленность a deux[30]…»

Я свернула на улицу Мэттью, и возбуждение вновь охватило меня. Какое-то безумие. Искать в этом какой-то смысл проку не было. Как и в моем искушении судьбы. Чем, собственно, я и занималась в этот вечер. Только для того, чтобы увидеть его лицо, я оставила мужа одного в нашем доме с недоумением и обидой, легко читаемыми на его лице. У него, несомненно, возник вопрос, а с чего это мне так срочно понадобилось увидеться с престарелой тетушкой в час, когда она должна лежать в постели то ли с книжкой, то ли уже заснув. Я выбросила из головы Френсиса, обиду на его лице, мою поставленную на кон жизнь, все. Не стоило об этом думать. Не было в этом необходимости, потому что я уже приехала сюда.

Я припарковалась в затылок его старому черному «саабу». Не могла спокойно смотреть даже на его автомобиль. Вмятины, царапины, участки ржавчины, сломанное боковое зеркало, запах кожаной обивки – все меня возбуждало, являясь частью его. Хотя об этом я Мэттью не говорила. Даже он, несмотря на влюбленность, мог бы найти, что это уже перебор. Не сказала и о том, что выбор марки автомобиля тоже указывал на родство душ, его и Френсиса. «Сааб» и «Гардиан», все равно что масонское рукопожатие. Только наш «сааб» сошел с конвейера лишь год назад и сверкал темно-синей краской. А теперь, как всегда, мое сердце учащенно забилось в предвкушении встречи. И я осознала, отчего кожа покрылась мурашками, что лишь по чистой случайности оказалась в более выгодной позиции, чем он. Повернись шестеренки колеса фортуны еще на несколько зубцов, и уже я стояла бы у окна, отдернув занавеску, с замиранием сердца, словно от этого зависела моя жизнь, дожидаясь его приезда. Я помахала рукой и улыбнулась. О да, мы с легкостью могли поменяться ролями. Я в любой день могла бы стать Эдуардом Хоппером.

Я постаралась сгладить острые углы. Посмеялась над его появлением в отеле, спросила, где он взял эту одежду, костюм, блейзер, и он ответил, что в магазине, торгующем поношенными вещами. Я сказала, что хочу, чтобы он почаще ходил в блейзере. Только в блейзере. Но он не рассмеялся. И радость от встречи со мной быстро испарилась. Сначала он извинился, сказав, что в Бате повел себя как законченный эгоист, потом взял извинения назад, заявив, что не стоило мне вообще туда ехать, потом захотел узнать в подробностях все, что мы делали в этот уик-энд, потому что лучше знать, чем не знать, потом сказал, что ничего не хочет слышать. Он поставил воду для кофе, пока она грелась, забыл про нее и налил нам обоим виски, буквально погнал меня в спальню, а когда мы легли, сел и вновь спросил, что мы с Френсисом делали.

– В субботу во второй половине дня мы погуляли. Вечером посмотрели «Волшебную флейту», а в воскресенье утром…

– Что вы делали в постели?

– Спали.

– Ты с ним трахалась, когда я вошел в ваш номер.

– Он – мой муж.

– Ты получила удовольствие?

– Не следовало тебе приходить.

– Ты получила удовольствие?

– Он – мой муж.

– Благодаря мне ты ловишь с ним лишний кайф? Если мы займемся этим сейчас, будет это более возбуждающим?

– Я ухожу.

– И как тебе с ним… сейчас?

Когда я отказалась отвечать, он задал следующий вопрос:

– Как ты можешь заниматься этим с кем-то еще?

– Он – мой муж, – устало, страдальческим голосом ответила я.

Мэттью спросил, означает ли это, что между нами все кончено.

– Я тебя люблю, – ответила я. – Я хотела быть здесь, как сейчас, с тобой, с того самого момента, как увидела тебя в этом чертовом Бате. Лучше бы я не ездила туда… лучше бы…

Мы были на грани слез, в слезах, не знаю.

– Я не уверена, что смогу жить так дальше, – вырвалось у меня.

– Ты хочешь поставить точку?

Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь кусал палец. Читала об этом в книге, но Мэттью глодал боковину своего большого пальца, как голодный пес.

– Мысль о том, чтобы поставить точку, мне и в голову не приходила. Вопрос в том, как продолжить. Ты и представить себе не можешь, что все это для меня значит… ты обижаешь человека, до которого тебе нет дела, но он – мой муж.

– Это я уже слышал.

Он продолжал глодать палец и смотреть на меня, а потом внезапно задал главный вопрос. Вопрос, которого до сего момента мне удавалось избегать. Неизбежный вопрос.

Полагаю, я его ждала. Но продолжала надеяться, что ему удастся не задать его. У него не получилось. Действительность порушила его наивные представления, будто у нас с Френсисом платонические отношения. И уверенность в том, что так будет и дальше. Он явно не хотел меня ни с кем делить. Долго смотрел на свои руки, касался ладоней, словно хотел убедиться, что они выдержат вес грядущего.

– Так когда ты намерена уйти от него?

– Я бы хотела выпить кофе.

– Дилис, когда ты уйдешь от него?

– Давай не будем…

– Когда ты уйдешь от него?

– Ты говоришь, что я должна выбирать?

– Я спрашиваю, когда ты уйдешь от него?

Когда у тебя нет точного ответа, ты замираешь. Теперь я знала, что чувствовал Майкл Говард, когда Джереми Паксман четырнадцать раз повторяет: «Ты это сделал или ты этого?..»

– Я не знаю…

– Когда?

– Я не могу…

– Когда?

– …пока.

– И?

– Я не знаю… – И тут же добавила, практически не думая: —…Уйду ли вообще.

Есть способ заниматься любовью, теперь я это знаю, когда кажется, что следующего раза уже не будет. И в определенном смысле так и вышло. Потому что после этой ночи мы чего-то лишились. Вылезли из-под панциря. Вылупились из яйца. Пути назад не было. Теперь нам предстояло взять то, что предлагал нам мир, и выжить или умереть. Вопрос «Когда ты уйдешь от него?» все изменил.

По дороге домой, уехала я гораздо позже, чем собиралась, случилось что-то удивительное. Я завернула на заправочную станцию и купила последний номер журнала «Хэллоу!». Подошла к стойке с журналами, взяла, оплатила в кассе, вернулась к автомобилю. Как всегда, страницы журнала заполняли улыбающиеся физиономии кинозвезд и спортивных знаменитостей. Как обычно, комментировалось какое-то событие при дворе. Я отнесла журнал Френсису, который работал в кабинете, и сказала:

– Тетя Лайза настояла, чтобы я захватила журнал с собой.

Мы посидели, я – на подлокотнике его стула, пролистывая журнал, смеясь над абсурдностью комментариев, пока я не убедилась, что мы оба поверили в существование моей дорогой старенькой тетушки.

В этом дьявольском обмане было что-то экстраординарное. Ведь я все проделала на уровне подсознания, первая связная мысль пришла в голову уже после того, как я заплатила за журнал. И это пугало. Убеждало, что дальше так продолжаться не может. И до чего ловко я все придумала и провернула. Оставалось только изумляться собственным способностям по части обмана. С таким уровнем мастерства я могла еще долго хранить в тайне от мужа мои отношения с любовником. Проблема заключалась лишь в том, что каждой своей выдумкой я заостряла еще одну стрелу и всем им предстояло вонзиться в сердце в тот момент, когда он узнает, что я натворила.