Она даже не знала – есть ли здесь электричество. А комната, тем временем, стремительно погружалась во тьму из-за наступающих весенних сумерек. И ее снова охватил ужас, с новой силой всколыхнулось ощущение давления стен. Только теперь они не надвигались на нее, а будто бы следили неясными и неопределимыми сущностями за каждым шагом Инги в этом доме.

Преодолевая страх и суеверный, панический ужас, спровоцированный темнотой в незнакомом месте и неясными тенями сумерек; напоминая себе, что она разумный и образованный человек, не верящий в призраков и прочую муть, Инга подошла к пакетам, оставленным Лютым. И сразу же крепко сжала пальцами нож. С ним ей было как-то спокойней. Хоть и не очень сильно. И только потом она начала осматривать стены в поисках выключателей, подозревая, что ее ждет безумно длинная и совсем неприятная ночь.


Он знал, что это сон. Совершенно отчетливо и ясно понимал это. И в то же время, не мог отделить свое сознание от происходящего, полностью сливаясь с событиями, которым следовало бы остаться в самой глубокой могиле.

Он, пяти с половиной лет от роду, крался темным, недлинным коридором, чувствуя, как внутри все застывает от невыносимого ужаса при каждом крике, доносящемся из комнаты. Кричала его мать. Она кричала целый день. Он слышал ее крики, несмотря на то, что еще утром бабушка выгнала его в сарай. Он всегда спал в сарае летом. Но сейчас шел ноябрь, и ему было до жути холодно даже в тяжелом меховом жилете и шапке, внутри которой приятно щекотал кудрявый и белый мех овцы. Руки заледенели, и он не мог их согреть даже тогда, когда засовывал под подмышки. Он пытался сидеть на ладонях, прятал их в глубокие карманы старого жилета, пахнущего козами. Но пальцы все равно плохо сгибались и почти не слушались. И эти крики. Они его так сильно пугали.

Он не знал, почему мать кричит. Ему ничего не объясняли, когда отправили в сарай. Но он думал, что может это как-то связано с тем, как раздуло ее живот в последнее время. Мать стала толстой-толстой и жутко неповоротливой. А еще очень сердитой и злой. Куда сильнее, чем раньше. Он не знал, чем ее злил, но казалось, что все доводили ее постоянно.

О том, что происходит с матерью, ему тоже никто ничего не объяснял. Но он и сам кое до чего додумался. Иногда их коз и овец тоже раздувало. И свинок. А потом из них рождались маленькие поросятки, и овечки, и козлятки. И все эти животные тоже блеяли, хрюкали и всячески шумели.

Он, конечно, наверняка не знал, кто из матери вылезет. Точно не козленок. Наверное, кто-то, похожий на него. Но как это будет выглядеть – не представлял. Он никогда не видел себя маленьким, или кого-то другого. Его никогда не брали с собой, если мать или бабка ходили в село. А те люди, что приходили к ним, ну, они были большими. Больше похожими на мать или бабку. Да ему и при этих людях не разрешали выходить, отправляли в сарай или на чердак. Но он иногда пробирался к тонким щелям в досках и пытался хоть что-то увидеть или услышать. Ему было очень интересно. Все. Все-все.

Мать ругала, если ловила на этом. А бабка, хоть и чаще замечала его, делала вид, что не заметила. Ему казалось – она хочет, чтобы он смотрел. И запоминал, что видит.

Крики стихли. Вместо этого раздался какой-то другой, тихий, непонятный вскрик. Или писк.

Несмотря на не отпускающий его ледяной страх, такой холодный, что живот изнутри замерз так же сильно, как пальцы на руках, он подошел совсем близко к приоткрытой двери и осторожно заглянул.

В комнате тускло светила лампа на столе и было душно. Душно и как-то… мокро. Как при тумане. Только дышать нечем. И чем-то пахло: травами, огнем, и еще чем-то непонятным – холодным и неприятным.

Мать почему-то стояла на коленях, на полу, спиной к нему. В одной рубахе. Ее волосы, слипшиеся и запутавшиеся, висели, как сосульки. Она его не видела. Мать склонилась над чем-то, что лежало на скамейке перед ней. Он не видел, что там. Вроде толстая перьевая подушка, которую мать зачем-то придерживала. Может, боялась, что та со скамейки упадет?

Бабка стояла сбоку. Она молча смотрела на мать. Каким-то недовольным взглядом. Только раз глянула в его сторону, дав понять, что, как и всегда, знает о его присутствии. Но не прогнала.

– Все, – вдруг прохрипела мать, заставив его испуганно вздрогнуть.

А потом мать тяжело встала, опираясь все на ту же скамью. Как-то кривобоко, будто не могла полностью распрямиться. С тяжелым и хриплым вздохом-стоном. И убрала подушку.

Он с интересом уставился на что-то небольшое, такое, какое-то неправильное. Красно-багровое и грязное, оставшееся лежать на скамье. Почему-то его глаза зацепились на пальцах. Таких маленьких-маленьких. На такой же маленькой ручке. Эти пальцы и эта ручка свисали со скамьи. Ему показалось, что эти пальцы такие же холодные, как его собственные.

Мать ушла туда, где все они мылись, так и не заметив его. А бабка накрыла большим куском полотна эту ручку, и пузатое тельце, и какую-то странную лысую голову. Замотала то, что было совсем не похоже на поросенка или козленка. Зато и правда, очень напоминало человека. Только какого-то непропорционального. И повернулась к нему.

Он замер, скованный такой волной страха, которого еще не знал. Он не понимал, что происходит. Но тени в углах вдруг заметались и воздух стал шуршащим и плотным. А так происходило только тогда, когда все было очень плохо. Он уже замечал.

Странно, но и бабка насторожилась, будто тоже услышала этот шорох.

– Пошли, – смерив его взглядом, велела она и кивнула головой в сторону коридора, по которому он сюда пробирался. – Уже большой. Пора набираться опыта.

– Что…? – он даже не знал, как спросить. Просто показал холодным пальцем на вот то, завернутое в ткань, что бабушка несла. – Что ты, она… делали? Это что?

Он послушно пошел за ней пытаясь сквозь холод и страх, выговорить слова, что-то понять, пусть хотелось убежать назад в сарай и поглубже зарыться в холодное сено.

– Это то, что не должно было быть, – бабка хмыкнула. – Но она не справилась. Он закричал. Это еще всем выйдет боком. – Вдруг бабка повернулась к нему и сурово глянула из-под черных бровей. – Если уж взялся кого-то убивать, делай это быстро. И без жестокости. Это не нужно. Просто убей.

Она отвернулась и вышла во двор. Он, ничего не поняв, пошел следом, стараясь запомнить слова бабушки так же хорошо, как и когда она учила его собирать травы в лесу, или показывала следы дикого зверя. А потом послушно стоял и смотрел, как она закапывала сверток в мокрой и холодной земле, под деревьями в лесу, который начинался сразу за их двором.


Лютый медленно сел на диване, следя глазами за отсветом фар машины, скользящим по стене. Провел пальцами по лбу, по коже головы, придавив макушку. Скупо вдохнул все еще плотный и шуршащий воздух. За окнами его квартиры Киев продолжал жить своей ночной жизнью, но он отчетливо видел в темноте ночи тени Карпат, наступающие, давящие на него своим массивом.

Глава 6

Константин Соболев удовлетворенно откинулся на спинку кресла, ощущая довольство и покой. Кофе был отличным, печенье, приготовленное их экономом, отменным, а прошедшая ночь, как и все его ночи за последние годы – великолепной. Зная, что ему нет необходимости озвучивать эти мысли, Константин просто протянул руку и, поймав ладонь своей жены, переплел пальцы с пальцами Карины.

Она повернулась к нему, оторвавшись от наблюдения за тем, как в другом конце столовой няня занималась с детьми и улыбнулась Косте так, что не возникло сомнений: она знала и ощущала все точно так же.

Костя поднял их сплетенные ладони и прижал пальцы жены к губам, и сам присматриваясь к тому, что там лепили из яркого пластилина их двойняшки. Дети всегда занимались или под их наблюдением, или под присмотром Фила, их эконома. В крайнем случае, если все они оказывались заняты, за занятиями следил кто-то из самых близких и доверенных охранников. Карина никогда не допускала, чтобы няня оказывалась с детьми один на один. И не играло роли, сколько раз ее перепроверил Никольский, не имело значения, что с момента рождения двойняшек, эта няня была все время в их семье. Карина никому не доверяла детей, заставляя всех присматривать друг за другом.

Впрочем, Костя не видел ничего странного в таком поведении супруги, учитывая все нюансы их прошлого, да и нынешнее положении в жизни. Да и психотерапевт Карины советовал не сильно препятствовать, пока Карина хоть относительно держит себя в руках. При том, как ломали ее психику всю жизнь, такие мелочи не казались большой ценой за спокойствие, да и помогали уменьшить количество «приступов», когда кошмары прошлого заставляли ее сутками сидеть в их спальне или, того хуже, гардеробной, прячась от болезненных и мучительных воспоминаний.

Так что почти все детские занятия проводились у них на глазах, и Константин не мог не признать: ему даже нравилось быть настолько полно посвященным в жизнь детей, в отличие от многих деловых партнеров и знакомых.

Он сделал еще глоток кофе, отставив чашку как раз в тот момент, когда двери столовой открылись, и на пороге появился Борис Никольский, начальник его охраны. В прошлом Борис возглавлял областное отделение СБУ и не растерял старых контактов. Но в последний месяц по их делам никаких особых проблем не имелось. Так что сейчас Соболев надеялся – у Бориса есть новости по делу, так заинтересовавшему Карину и лишившему ее покоя в последнюю неделю.

Он поднял ладонь, приветствуя друга.

Судя по всему, к такому же выводу пришла и сама Карина. Ответив на приветствие Бориса, она взглядом велела Филу поставить еще один прибор и, подозвав одного из охранников, тихо попросила перевести детей с няней в соседний зал, отделенный раздвижной стеклянной дверью, и присмотреть за ними.