Без пяти шесть, как обычно, она начала собираться. И хотя кусок не лез в горло, Людмила Петровна заставила себя позавтракать. Хотя бы для того, чтобы все было как обычно, словно ничего не случилось. В семь часов вышла из дома. Еще с ночи зарядил дождь, поэтому поздороваться с солнышком, носа не казавшим из-за низких тяжелых облаков, не получилось. Утреннего «здрасьте», правда, непривычно рассеянного, удостоилась лишь смотревшая в окно сосна. Зато односельчане при встрече приветствовали ее не привычно-мимолетным «здрасьте», а полновесным «здравствуйте, Людмила Петровна!». И смотрели с интересом, кто-то даже оборачивался вслед. Людмила Петровна сделала вывод, что весь Большой Шишим уже в курсе вчерашних событий. О событиях в мегаполисах им рассказывал телевизор, а местные шишимские новости мгновенно распространялись старинным беспроводным способом, называемым «сарафанное радио».

Мать тоже уже все знала, и ее не обошли стороной добрые люди. Нет чтобы пожалеть старуху! Людмила Петровна всегда удивлялась, как мать, почти не выходившая со двора, всегда была в курсе событий, которые происходили в селе.

– Людмила, что же это? – едва не плача, спрашивала мать. – Ума ты лишилась, с Гаряями-то связываться? Самый поганый народ в селе, что Галка, что Марат ее. И Тимка – гнилое семя. Что же теперь будет-то?

– Ничего, мама, теперь не будет! Что ты раньше времени себя изводишь, – попыталась успокоить ее Людмила Петровна. – Все будет в порядке.

– Может, Сашке позвонить? Он один у нас мужик, – предложила мать.

– Ни в коем случае! – замахала руками Людмила Петровна. – Мама, если позвонит, ничего ему не говори. Не хватало еще, чтобы он сюда приехал разбираться. Вот уж ему-то точно с Маратом связываться не стоит. У него своих дел полно. А мы со своими сами справимся, так ведь?

– Ну, коли так… – вздохнула мать и украдкой ее перекрестила.

Но в школу в то утро Людмила Петровна не попала. Обычно она приходила первой и ей открывала вахтерша баба Даша, тоже работавшая в школе с незапамятных времен. Но на сей раз на школьном крыльце Людмилу Петровну встретили коллеги во главе с директрисой. Постоянную группу поддержки Зинаиды Васильевны традиционно составляли две учительницы начальных классов, историчка и химичка. У Людмилы Петровны такой группы не было, хотя большая часть педагогического коллектива обычно и была на ее стороне, но мнение свое вслух не выражала, вполне довольствуясь тем, что на амбразуру дискуссии с начальством всегда ложилась грудью литераторша Мумрикова.

На ее растерянное «доброе утро» кивком ответила лишь историчка, очевидно, имевшая в виду, что любая история, в том числе и эта, развивается по спирали и мало ли оно как на следующем витке может сложиться. Встречающие молча стояли на крылечке, закрывая собой входные двери. И не выражали намерения посторониться. Ошарашенная Людмила Петровна, постояв немного перед их недлинной, но плотной шеренгой, повернулась и, жалко улыбаясь, спустилась со ступенек. Еще постояла, рассматривая расплывавшиеся перед глазами огромные буквы: «Людмила Петровна, мы вас любим! Вы лучшая!!! Ваш 9-й класс». Затем, аккуратно переступив через «в» и «н», пошла вон со двора.

– Трудовую я вам сегодня передам! А расчет – как в районе сделают! – прокричала ей вслед директриса, но Людмила Петровна ее не услышала.

Потом она вспоминала, какая странность приключилась с ней в эти дни. С того самого момента, как она вышла со школьного двора на улицу, она вдруг перестала слышать звуки. В романах Людмила Петровна всегда читала, что у героини «все краски померкли перед глазами». Нет, в ее случае краски были на месте: трава зеленая, небо серое, мамин дом, мимо которого она прошла, возвращаясь, – голубой с белыми наличниками, а пробежавшая мимо мокрая собака – черная с белым хвостом-бубликом. Она даже серые репьи на хвосте заметила. А звуки пропали. Собака открывала рот, но не лаяла. Бесшумно проехал мимо желтый рейсовый автобус, вечно дребезжащая колымага породы «скотовоз», которой давно пора в утиль. Встретившаяся ей старушка, Федосья Иосифовна, поздоровалась тоже беззвучно. Наверное, просто кивнула.

Весь день она просидела, ничего не делая. А что делать? Вечером пришла Анфиса Романовна, принесла трудовую книжку с записью об увольнении по собственному желанию. Что-то говорила, виновато улыбаясь. Наверное: «Не переживайте, все как-нибудь образуется». Это Людмила Петровна, видимо, по губам прочитала. Когда она ушла, Людмила Петровна опять сидела, безучастно глядя в окно, за которым шел бесшумный дождь. Вскоре дождь закончился. Небо прояснилось, высыпали звезды. Наступила ночь. Но соловьи, которые с начала мая не давали спать, в ту ночь не пели. Странно.

Наступило утро. Сосна, которая росла на пригорке напротив окна, проснулась, зашевелила ветками, отряхивая остатки сна и капли влаги. Людмила Петровна, не сомкнувшая глаз, долго стояла у окна, смотрела, виновато улыбаясь старой знакомой. Пожала плечами, словно извиняясь за то, что собиралась сделать, встала и прошла в кухню, где хранились лекарства. Достала из дальнего угла шкафчика упаковку, которую покупала маме от аритмии, но потом они прочитали, сколько там противопоказаний, и решили, что пить не станут. Долго, старательно освобождала таблетки из трех блистеров, пока не получилась целая горка. Наверное, это быстро и небольно, сердце остановится, и все. Оставаться жить больнее.

Налила в стакан воды, ухватила штук шесть или семь голубых пилюлек и проглотила их. Зазвонил телефон. Звонка Людмила Петровна не услышала, но увидела, как замерцал экран лежавшей на столе трубки и высветилось имя абонента – «мама». Ее охватила привычная паника: так рано мама никогда не звонила, а если звонит, значит, случилась беда. Мама была старенькой, как у них говорили про стариков, переживших войну, «изробленной», и Людмила Петровна больше всего на свете боялась однажды утром позвонить, а там не возьмут трубку. Сама мама звонила тоже редко, в крайних случаях, потому что телефона побаивалась и считала его баловством.

– Людмила… – Голос в трубке тихий, еле слышный. Но она услышала!

– Мама! Что?! Мамочка, я сейчас буду! Сейчас, подожди, я через минуту!

Задыхаясь, она влетела в дом, впервые в жизни встретивший ее слепыми окнами, закрытыми ставнями, как бельмами. Мать – тоже впервые в жизни – не встретила на пороге. Она лежала на кровати в горнице, изжелта-бледная, с темными кругами под глазами.

– Мамочка! Слава богу! – бросилась к ней Людмила Петровна. – Что? Сердце? Сейчас, сейчас! Ты потерпи, мы «Скорую»… Хорошо, что позвонила, умница! Ты не молчи, мамочка, скажи что-нибудь!

Трясущимися руками она набирала домашний телефон фельдшера Надежды Петровны, с отчаянием понимая, что «Скорая» из райцентра может не успеть. Уже так бывало, с тех пор как поликлинику в селе ликвидировали, объяснив, что это в связи с «оптимизацией».

– Не звони, Людмила, сядь, – попросила мать.

Людмила Петровна послушно опустилась на табуретку возле кровати, взяла мамину руку в свою.

– Ты что это удумала, девка? Совсем с ума посходила? – глядя ей в глаза, тихо и требовательно спросила мать.

Людмила Петровна растерялась. Она всегда, с самого раннего детства, пугалась способности матери видеть как сквозь стену.

– Я… Я что? Я ничего… – как в детстве, виновато забормотала она, пряча глаза.

– Не ври. Я вижу. Что удумала, а?

– Да что я удумала-то?! – спохватилась Людмила Петровна, сообразив наконец, что видеть ее с горстью таблеток в руках никто не мог, одна она была в кухне, одна! И ни в какую мистику не верила, кроме вечной любви, как и полагается любой уважающей свою профессию учительнице литературы. А стало быть, мама ничего не знает.

– Сон я видела, – помолчав, сказала мать. – Ночь не спала, а под утро уже. Что стоишь ты посреди поляны какой. Ну вот навроде нашей возле Талого Ключа. Руки так раскинула, глаза закрыла, загораешь вроде. А потом смотрю – там в траве-то и не ручей вовсе. Вместо ручья рельсы положены. И там от леса поезд идет. А ты стоишь, улыбаешься. Я кричу тебе, мол, Людка, Людка! А ты и головы не повернула, не слышишь. Ты смотри, Людмила.

– Да что я? – беспомощно пробормотала Людмила Петровна, потрясенная этим «не слышишь». Ну откуда, откуда мама могла знать?!

– Грех на душу не бери. Я под поезд не лягу, грех это. Сколько Господь назначил – столько и буду землю беспокоить. А как я без тебя? Подумала ты? Не обо мне, так о сынах подумай. Санька как жить будет? Владька куда вернется? В пустой дом? Не одна ты на свете, Людмила. Люди кругом. О них надо думать, не о себе. Тогда легче станет. Вот увидишь. Кто-то толкнет, а кто и поможет. Подождать нужно. Перетерпеть. Поняла, нет?

– Поняла, мамочка, – глотая слезы, кивнула Людмила Петровна. – Только придумала ты все. Нет у Талого Ключа никаких рельсов. Ручей там. Хочешь, летом сходим? И недалеко вовсе. Там хорошо! Трава по пояс и ромашки. И поездов у нас никаких нет. Узкоколейку и ту еще при советской власти разобрали. Так что…

– Ты молодая еще, Людмила. Жизни не знаешь, – укоризненно, как девчонке, погрозила пальцем мать, приподняв исхудавшую руку от одеяла. – Может, у тебя еще все впереди. Всяко бывает.

– Угу. Я замуж выйду. И разбогатею. И мы с тобой к океану поедем, я всю жизнь мечтала океан увидеть, – сквозь слезы улыбнулась Людмила Петровна. – Мам, у тебя кушать есть что? Давай приготовлю. Тебе чего больше хочется – оладушек или каши? Я тоже не ела уже давно, а тут вдруг так захотела, ужас!


Конец мая и начало июня прошли незаметно, как один длинный серый пустой день. Людмила Петровна вставала по-прежнему в шесть утра. Завтракала. Наводила чистоту в идеально чистой квартире. Садилась у окна, надевала очки и читала письмо от Владика.

«Здравствуйте, дорогие мама и бабушка! Спешу вам сообщить, что завтра мы уезжаем в Мурманск. Не пугайтесь! Я очень рад, что буду служить на флоте, правда, пока точно не знаю где. Хотелось бы не на берегу, а чтобы плавать. Мама, если хочешь, приезжай ко мне на присягу. Нам сказали, что родителям можно, и ко многим приедут, только билеты на поезд очень дорогие. Я по тебе и бабушке очень соскучился, особенно по оладушкам и по картошке жареной. Но кормят нас хорошо, ты не беспокойся. И дедовщины никакой нет. Если можешь, попроси денег у Сашки и приезжай. У тебя же каникулы. Заодно увидишь океан. Правда, Северный Ледовитый, но все-таки океан, как мечтала! Не волнуйся, мама, и береги себя. Привет Сашке и всем нашим! Твой сын Владик».