– Щас! Купила бы! Тринадцать тысяч не хочешь?

Вера приоткрыла рот, осмысливая полученную информацию. И больше в беседе не участвовала, так и просидела, не отрывая глаз от валенок.

– Нашла! – с интонациями Колумба провозгласила Анфиса Романовна. – Кислота – acid! А соляная – hydrochloric acid!

Задремавший дед Семен встрепенулся и уставился на правозащитника с удвоенным вниманием.

– Тогда объясни, что эти… что они будут использовать в работе соляную кислоту. Много соляной кислоты. Цистерны! И это прямо рядом с домами! Ладно, если бы в низине. Но второе месторождение, то, которое на землях Ивана, оно по уровню выше Большого Шишима находится. Они же не только озера, они Чусовую отравят к чертовой матери!

Дед Семен согласно кивнул, а гость, выслушав перевод, поинтересовался:

– What is it – «чертова матерь»?

– Людмила! Контролируй себя! Неудобно! – накинулась на нее Анфиса Романовна.

– Ничего, он молодец, значит, внимательно слушает, – улыбнувшись, вступился за супругу Юрий.

Беседа пошла быстрее, и все, поняв, что заморский гость – нормальный мужик, искренне заинтересованный, принялись вставлять свои замечания. Мистер Кингселл, ошарашенный напором и сложностями перевода, пока молчал, кивал и делал пометки в своем блокноте.

– Продали нас, понимаешь? Скажи ему, Джон! Продали, как крепостных! Как этого… дядю Тома, вот! – горячился Иван. – До сих пор я один жилы рвал, а сейчас все будем в кислоте плавать!

– Только жить начали, – бубнил немногословный Геннадий. – Инструмент купили, оборудование, а теперь все, получается, в ж…

– Гена, неудобно! Что человек о нас подумает?

– А у нас в стране все через ж… исторически так сложилось, – тихо сообщил Петр Борисович. – Интересно было бы узнать, как это обстоит за рубежом. Из первых рук, так сказать.

– Тихо, не мешайте, пусть объяснят человеку! – шикнул на них Юрий.

Объяснения затянулись за полночь. Потом возобновились с утра уже в более узком кругу. Людмила Петровна, Юрий и Иван при помощи Анфисы Романовны наперебой втолковывали известному правозащитнику, в какие именно инстанции они обращались и по какому конкретно адресу их посылали. Старались держаться в рамках, конечно. Джон хлопотал вокруг беременной жены: принес ей завтрак в постель, а затем повел дышать пока еще экологически чистым шишимским воздухом. Пожалуй, из всех лиц, так или иначе причастных к этой истории, сейчас только они двое были, несмотря ни на что, совершенно счастливы.

На третий день совещание зашло в тупик. Выяснилось, что все доступные инстанции уже показали жалобщикам фигу, а суд по правам человека в Гааге от Большого Шишима так далеко, что его будто бы и нет. То есть суд и Гаага есть, как же без них в цивилизованном мире? А вот Большого Шишима и его обитателей нет. На фоне мировых проблем не разглядеть. Значит, и черт с ними!

– Все, мужики… и бабы! Землю из-под нас продали, а без земли ни дерево, ни человек не стоит. Валить отсюда надо! Правды все равно не найдем, – такой итог прениям подвел Иван на третий день международной правозащитной конференции. – Джон давно меня зовет. Говорит, таких крейзи, то есть дураков, как я, готовых пахать от рассвета до заката без всяких профсоюзов, Америка… это самое… велкам! Добро пожаловать то есть. И от гражданства откажусь, раз они со мной так!

Присутствующие сидели за столом с нехитрой, на скорую руку закуской. Выпивали будто за упокой – вразнобой, без тостов. Мистер Кингселл должен был уезжать через час, вроде провожали. Джон тоже приуныл. Все были разочарованы, и говорить уже ни о чем не хотелось. Видимо, не всякую чужую беду руками развести можно. Анфиса Романовна тихо переводила гостю, о чем говорят за столом, чтобы он не чувствовал себя совсем уж… пингвином. Когда она конспективно передала суть последнего высказывания, мистер Кингселл неожиданно встрепенулся, с интересом посмотрел на Ивана и начал что-то быстро говорить.

– Он говорит, что заявление об отказе от гражданства должен подписать сам президент вашей… то есть нашей страны, – переводила Анфиса Романовна. – И если вы, Иван, действительно напишете подобное заявление, то оно попадет на стол президенту. И возможно, он его даже прочитает. Узнает о нашей проблеме. А в вашей, тьфу, то есть в нашей стране президент может лично заниматься любой самой маленькой проблемой.

За столом воцарилась тишина.

– Так. Еще раз и помедленнее… – попросил Родин. – Сам, говорите, должен подписать? Интересно. Как там у нас в песенке-то поется? «Доиграетесь, глядишь, приедет барин – он рассудит, кто был бо́льшим демократом». Барин-то нам и нужен, кроме него, никто с Большим Шишимом не разберется. Это Джералд в точку попал. Пойдем-ка, Ваня, на крылечко, покурим. Идея одна есть, обдумать надо…


Просто главный начальник сидел за огромным, как взлетная полоса аэропорта, столом и задумчиво крутил большим пальцем малахитовое пресс-папье. Отчего-то у него на столе все было малахитовое и совершенно ненужное, представительства ради: часы, на которые он всегда забывал смотреть, предпочитая наручные; подставка для ручек, где второй год подряд торчала одна и та же ручка; пепельница (он сам не курил, а другим и подавно не дозволялось); ваза с золотыми ручками, куда никогда не ставили цветы именно потому, что она была малахитовая. Плюс небольшая малахитовая шкатулочка вообще непонятного назначения. Это все-таки кабинет, а не дамский будуар. И, наконец, пресс-папье, существование которого при современных офисных реалиях было совершено неоправданным. Но именно пресс-папье служило своему хозяину верой и правдой: он привык, думая, крутить его на полированной столешнице. И это вполне дурацкое занятие помогало ему сосредоточиться.

Вот и сейчас он крутил пресс-папье уже, наверное, час, а решение все не приходило. Вместо спасительной идеи изнутри поднималась и росла паника. Неужели он слишком многое поставил на кон? Он, которого газетчики называли политическим тяжеловесом, ветераном политического олимпа, каких в новой России осталось – на одной руке хватит пальцев пересчитать? Неужели облажался, как мальчишка, на самой последней, самой главной комбинации?! За десятки лет работы он узнал и хвалу, и опалу, и уважительное восхищение, и намекающее нетерпение пришедших к власти молодых: мол, пора, пора, и лучше «по собственному», не дожидаясь…

Он и согласился «по собственному», зная, что от подобных предложений не отказываются. Попросил год отсрочки. Мол, что хочет выполнить обещания, данные избирателям: достроить ветку метро, новую развязку на въезде в город и микрорайон на окраине. Прозвучало вполне достойно, его поняли: да, его избирал народ, он не наемный топ-менеджер, как почти все нынешние, которым безразлично, чем управлять – городом, областью, банком или заводом. На одном месте не справился – на другое переведут, если будешь себя правильно вести. Стоп, опять занесло старого дурака. Соберись, черт возьми, ведь от этого все зависит. Благополучие жены, которая вместе с тобой еще со студенческого стройотряда. Дочери, которая по большой любви вышла замуж за какого-то хлыща в Германии, и, как пить дать, хлыщ имел в виду не дочкины прелести, а папины капиталы, поэтому зятя он ненавидел. Внука и внучки, они еще только начинают жить. В итоге он все всегда делал ради них. Для страны, конечно. Но и для них. И это, последнее, тоже. Да, он отдал москвичам лицензию на разработку двух никелевых рудников. Да, изменил себе, потому что всегда старался не пускать москвичей в ущерб своим – ни в строительство, ни в торговлю, ни в банковское дело. Но свои не потянули бы: надо строить железнодорожную ветку, создавать инфраструктуру. Вероятно, отселять некоторых жителей села со смешным названием Большой Шишим, потому что экология там однозначно накроется медным тазом.

Но главный пункт договора – место в Совете Федерации. Почетное место для престарелых политических тяжеловесов и тяжеловозов, вытащивших на себе страну из такого болота, которое еще долго будет о себе напоминать. Место, дающее неприкосновенность. А это значит, что ближайшие несколько лет никто не станет копаться в его заграничных счетах, на которые прошлой весной перевели очень солидную сумму. Там и было немало, а теперь уж наверняка хватит и жене, и дочери, и хлыщу, и внукам. А ему самому уже ничего не нужно, он старик и жизнь прожил не зря.

Он все просчитал: гарантии, риски, возможные накладки. «Закрыл» суд, прокуратуру, прессу. Пусть тявкают в Интернете, собака лает – караван идет, никому нет дела до Озерков и Большого Шишима. Главное, чтобы было тихо. В рамках. Без криминала, избави боже. А пока тихо и в рамках – он хозяин положения. И все шло по плану. Шишимские да еще один фермер местный поорали, побегали по судам, помахали руками, да и заткнулись. Правильно, сколько ни бодайся теленок с дубом, результат предсказуем.

Но того, что произошло, не мог предвидеть ни он, ни его верный друг, кореш, соратник, собутыльник и серый кардинал, безусловно преданный, с которым они вместе не один пуд соли и сахара умяли, нынешний глава администрации губернатора Пашка Волин. У Паши и жена, и дочь, правда, в Париже, и внуков пока нет, но он тоже своей задницей рискует. Сейчас или оба в Москву, или… нет, такой вариант даже не рассматривается.

Именно Пашка, Павел Сергеевич, надо отдать ему должное, успел ухватить последний камушек, грозивший столкнуть огромную лавину на их головы. Именно ему час назад свои люди позвонили из администрации президента. И сообщили: там у вас село Большой Шишим почти в полном составе отказывается от российского гражданства. И если вы не хотите стать посмешищем на весь мир и, что еще хуже, выставить на посмешище нашего уважаемого начальника, главного во всех отношениях, то коллективное письмо мы, так и быть, придержим до завтра. А завтра пеняйте на себя. Но мало вам точно не покажется.

От резкого толчка пресс-папье пролетело по столу, шлепнулось на пол и осталось лежать на ковре. У него есть всего один день. Точнее, уже полдня. Он успеет. Должен успеть. Волин, который чувствовал хозяина, как хорошая собака, нарисовался в дверном проеме.