Она смотрела просительно, и Людмила Петровна согласилась: как только дела немного наладятся, она непременно к себе возьмет Веру. Потом спросила – отчасти из бабьего любопытства, а отчасти как ответственное лицо:

– Что у вас с Саней-то? Он ведь и пить бросил, и работает, считай, в двух местах?

– Боюсь я, Людмила, – округлив глаза, призналась Верка. – Он теперь такой правильный стал, что не дай бог…

– В каком смысле?

– Ну, он же сказал, что теперь выбирать будет, – скривила губы Вера, будто собираясь заплакать. – И ведь правда: баб одиноких много, мужиков хороших, непьющих и работящих, как мой Санька, по пальцам сосчитать. Вон и Наталья приперлась. Чего, думаешь? На Саньку виды имеет. Видала, как хвостом метет? Зараза!

– Вера, уймись, – едва сдерживая смех, посоветовала Людмила Петровна. И приврала для Веркиного успокоения: – Наташу я сама пригласила, хочу ее с Юрой познакомить. А Саня только тебя любит, он мне сам об этом говорил. Он ведь тоже видит, как ты изменилась: скандалить перестала… почти. И относишься к нему с уважением, не то что раньше. Все будет хорошо, уверена.

– Спасибо, Людмила, – произнесла Вера и добавила от полноты чувств: – А если теперь про тебя кто что плохое скажет, так я ему в глаза плюну, честное слово!

– Эй, вы чего там? – зычно крикнул из комнаты дед Семен. – Давайте в коллектив! И горячее пора подавать!

После горячего еще выпили. И решили устроить танцы. Юрий сунул в оставленный Володей ноутбук какую-то маленькую штучку, что-то понажимал, и компьютер заиграл не хуже магнитофона.

– Все подружки по парам… разбре-лися! – скомандовал дед Семен и, прихватив поясницу, склонился в поклоне перед Евдокией Кондратьевной.

Однако мать Людмилы Петровны танцевать наотрез отказалась, сославшись на больные ноги и преклонный возраст, чем весьма обидела деда Семена, своего ровесника. Тогда он стал пробираться вдоль стола, чтобы пригласить скучавшую на чужом празднике Наталью. Конечно, ползти под столом он счел ниже своего достоинства и пошел напролом. Но поскольку выпил уже изрядно, то возможностей своих не рассчитал и застрял в дверном проеме. Столь же веселые и уже нетрезвые помощники получили массу удовольствия, вызволяя деда, перенося столы и освобождая место для танцев. Людмила Петровна мудро решила не идти поперек общего движения, однако потихоньку спрятала в сенях последние две бутылки водки. Осторожность никогда не помешает.

Танцевать стали четыре пары: Вера с Александром, Люба с Геннадием, неугомонный дед Семен с повеселевшей от выпитого Натальей и Людмила Петровна с Родиным. Евдокия Кондратьевна о чем-то беседовала с Анфисой Романовной. Петр Борисович пристроился смотреть телевизор. Там сегодня был огромный выбор красивых и почти не одетых женщин, глаза художника радовались и разбегались в разные стороны, стремясь к максимально возможному охвату. А его супруга села рядом и стала смотреть на мужа, как на телевизор: Петр Борисович смеялся, и она улыбалась, он хмурил брови, и она сердилась. Оставленный без присмотра Джон попытался разбить пару и перехватить Людмилу Петровну, но едва не упал, потому что ноги непоправимо запутались в домотканых половичках и наотрез отказались служить хозяину. В глазах у него двоилось, изображение плыло, и теперь он лежал на скамейке у печки, с детским удивлением рассматривая окружающих и пытаясь понять феномен русской народной избы, в которую при кажущейся тесноте вмещается такое количество народа.

Людмиле Петровне сначала неловко было: она Родина и ростом выше, и весом поболее. Словом, та еще парочка. А потом забыла. Потому что думала только о том, что его рука лежит у нее на талии (ну хорошо, просто на спине). А в другой руке он держит ее ладонь – и это так странно, непривычно… что больше ни о чем и думать нельзя. И музыка хорошая, спокойная, словно лето, утро, еще нежарко, но уже истома кругом и такая прелесть, такое счастье, что голова кружится!

– Ты сегодня очень красивая, – сообщил ей Родин в ухо, прижавшись виском к ее виску.

Она засмеялась от щекотки и от смущения и неожиданно для себя сказала:

– А знаешь, Юра, у меня ведь внучка родилась.

– Поздравляю! Когда?

– Да ей уже пять месяцев, – вздохнув, призналась Людмила Петровна.

– И ты молчала?

– Понимаешь… Сашка женился, меня не спрашивая, только на свадьбу пригласил. А она уже беременная. Родила вот через полтора месяца после свадьбы.

– И ты до сих пор дуешься, что парень у тебя разрешения не спросил? Ну ты даешь, Людмила! Так бы все у мамы и спрашивали. Вымерли бы давно.

– Нет, понимаешь, она… невестка… мулатка. Креолка, с Кубы. Коричневая.

– Здорово! – восхитился Родин. – Красивая? Я на Кубе был, они там все красивые.

– Вот я и боюсь, что внучка у меня тоже… негритенок. Понимаешь?

– Нет. Она же внучка. Родная кровь. Какая разница, какого она цвета? Железная ты женщина, Людмила Петровна.

– Да не железная я. Думаю все. Теперь неловко как-то ехать. Да и не зовут уже, – пробормотала Людмила Петровна. До сих пор она никому в этом не признавалась, даже матери.

– Давай завтра сами съездим. Подумаешь – не зовут. Незваный гость лучше татарина. Вот у меня мать наполовину татарка. Бабка – цыганка, дед – белорус. Я, по-твоему, кто? Вот именно. А между прочим, говорят, что чем больше в ребенке намешано разных национальностей, тем он талантливее. Вот видишь, какой я талантливый?

– Да ладно! – засмеялась Людмила Петровна и шутливо взъерошила его волосы.

И только теперь заметила, что музыка закончилась, а они вдвоем топчутся посреди комнаты, как два идиота. Она оглянулась по сторонам: мать с Анфисой Романовной хлопотали за занавеской на кухне, дед Семен с Натальей весело чокались рюмочками и над чем-то глупо, но дружно хихикали. Санька с Веркой куда-то подевались, а Люба с Геннадием сидели рядышком и тихо разговаривали. Джон, угревшись возле печки, спал на лавочке младенческим сном и улыбался во сне. А в дверях стоял злой как черт Иван и смотрел на Людмилу Петровну и Родина сузившимися глазами.

– Ваня! Как хорошо, что пришел! – обрадовалась Людмила Петровна. – Чего ж не предупредил? А мы тут…

– Я вижу, что вы тут, – со злостью произнес ее Иван. – Танцы-шманцы-обниманцы. Понятно, дело молодое. Короче, я за Джоном приехал. Мать беспокоится.

– Да ладно врать-то, – встрял дед Семен. – За Джоном? Ночью из Сосновки? И чего ей беспокоиться, матери-то? У нас все в лучшем виде – вон, сам посмотри. Не будить же его, хоть и из Америки, а тоже человек, умаялся. Заходи давай, Иван, выпьем за Новый год.

– Вань, не сердись. Хорошо, что ты приехал. У нас тут весело, – подхватила Людмила Петровна и потянула его за рукав, усаживая к столу.

Наталья вскочила, бросив своего ухажера, сбегала на кухню за чистой тарелкой и принялась накладывать Ивану на тарелку еду. Несмотря на выпитое с дедом Семеном, она сохранила ясность мысли и сразу поняла, что ее план еще может реализоваться. Дуться в такой ситуации было неудобно, и Иван не стал ломаться: и выпил, и закусил, и потанцевать согласился, причем на Людмилу Петровну даже не посмотрел – пригласил Наталью.

Разошлись под утро. То есть кто мог идти и кому было куда, ушел сам, а Людмилу Петровну с матерью Родин увез домой на машине, приговаривая, что село не город, тут в пять утра первого января гаишники не пасутся. И, уже проваливаясь в блаженный сон, счастливая и переполненная впечатлениями Людмила Петровна, вдруг вспомнила: а что-то ведь было неприятное, неправильное. Надо вспомнить, чтобы на ночь не оставлять… Ах да… Уже когда разъезжались, подошла к ней разрумянившаяся, веселая Наталья и тихо спросила, улучив момент, когда никого рядом не было:

– Людмила, я ведь не какая-нибудь шалава. Я совесть имею. Ты скажи, который из них твой. И я тогда – ни в коем случае. Понимаешь?

– А никоторый не мой! – лихо ответила захмелевшая от выпитого и от усталости Людмила Петровна. – Забирай любого! А хочешь – обоих бери, мне без надобности!

Зря сказала. И на Юру кокетливо посмотрела – мол, слышал? Вот дура.


Бескрайняя бирюзово-зеленая гладь приятно ласкала глаз. Интересно, что в ее океане никогда не было не только штормов, но даже пасмурной погоды: только синее небо, торжествующее солнце, немного идеально-белых, как взбитые сливки, облаков. Песок на видневшемся на горизонте островке был тоже белым, а пальмы – зелеными. Ни серого, ни черного и прочих неприятных оттенков. Да и стайка дельфинов, конечно.

На сей раз… Нет, минуточку, вот еще вдалеке проплыла белоснежная яхта под огромным белым парусом. Вот теперь все.

Людмила Петровна полулежала в удобном шезлонге в сине-белую полоску и любовалась на океан издалека. Зонтик из пальмовых листьев создавал ажурную ненавязчивую тень. Ногой она лениво поддевала теплый белый песок. А в руках держала большой кокосовый орех со срезанной верхушкой. В отверстие вставлена трубочка для питья и еще зачем-то трубочка, на которую надет этакий фонтанчик из фольги, и в придачу воткнута длинная деревянная палочка с бумажным зонтиком. Короче говоря, просто прелесть, а не кокос.

Она лениво потягивала кокосовое молоко через трубочку и думала, что вот другая сторона земли, можно сказать, а молоко на вкус – ни дать ни взять березовый сок. Один к одному. И только она это подумала, как сразу захотела домой. Немедленно, аж слезы на глаза навернулись! Она тут сидит, а там, дома, как? Без нее-то?!

Так в слезах и проснулась, такой вот получился

            Третий сон Людмилы Петровны.

А куда, скажите на милость, деваться? Если уж выпускницы филфака, полжизни посвятившие преподаванию русской литературы, становятся героинями какой-нибудь истории, то полагается им время от времени видеть сны. Которые, во-первых, способствуют раскрытию замысла автора. А во-вторых, так уж повелось в отечественной литературе, что именно из снов романтически настроенные и социально активные героини узнают о грядущих событиях их личной жизни и России в целом. А что сны эти иносказательные и утопические, так это не к нам, а к основоположнику, Николаю Гавриловичу.