Были и новички. Месяц назад приехала к Людмиле Петровне женщина аж из соседней области. Сказала, что слышала про ее интернат. И если она берет за постой не слишком большие деньги, то не возьмет ли на некоторое время еще одного постояльца? Людмила Петровна своей широкой известности в узких кругах отнюдь не обрадовалась, объяснила, что денег ни с кого никогда не брала и теперь эти вопросы надо решать не с ней, а с дедом Семеном. Но чай гостье все-таки предложила… За чаем Люба – так звали гостью – рассказала нехитрую историю: с Геннадием познакомилась по переписке, стало быть, она «заочница». Он отбывал срок за ДТП, сидел тут, неподалеку, в колонии под Ивделем. Через два года освободился, приехал к ней. Больше ему ехать некуда… да и любят они друг друга.

Прямо «Калина красная», подумала скептически настроенная Людмила Петровна.

А она живет с матерью и сыном, продолжала Люба. И они оба категорически против уголовника. Вот она и подумала: пусть Гена какое-то время поживет в интернате, оклемается, к нормальной жизни привыкнет… А там видно будет.

– А что он умеет делать, ваш Геннадий?

– Все умеет, – заверила Люба. – И по слесарному делу, и шить даже. А вообще он кузнец.

В ее голосе прозвучала гордость, и Людмила Петровна, поколебавшись, согласилась сходить к деду Семену и спросить, не потеснятся ли они ради нового постояльца. Потеснились. И вот теперь за новогодним столом сидели еще и Люба с Геннадием. Сидели рядышком, молчали, время от времени посматривая друг на друга так, что сразу было видно – парочка.

Еще одну пару составляли самый настоящий американец Джон Спарроу и его переводчица, Анфиса Романовна, которая вольно или невольно стояла у истоков всей этой истории. Джон был давним приятелем Ивана Краева и две недели назад приехал к нему в гости из Айовы с ответным визитом. Жил у Ивана, к Людмиле Петровне и ее компании едва ли не каждый день приезжал в гости. Но то ли Анастасия Михайловна Краева показалась ему недостаточно гостеприимной, то ли хотелось ему широкого русского застолья, только сегодня с утра он оставил Ивана и его матушку и Новый год напросился встречать с обитателями интерната, сменившего место дислокации.

И, наконец, с краешку последнего стола сидела Наталья, соседка Людмилы Петровны по подъезду. Она зашла к ней накануне, долго мялась, не зная, как перейти к делу, а потом попросила: нельзя ли ей встречать Новый год с Людмилой Петровной и ее компанией? Одной невмоготу, который год уже проводит новогоднюю ночь вдвоем с телевизором, а у них людей полон дом и весело, наверное. Людмиле Петровной было не жаль, а только странно – оказывается, у нее такая бурная жизнь и такая интересная компания, что ей уже завидуют. Кто бы мог подумать. Насчет веселья пока было неясно, народ еще не разошелся, но в одном Наталье точно не повезло: гости как-то удачно разбились по парам (даже дед Семен тряхнул стариной и приударил за Евдокией Кондратьевной), а она оказалась в компании тринадцатой. И место досталось с краю, за столом во второй комнате, Людмиле Петровне со своего места ее и не видно. Как она там? Надо ее сюда поближе пересадить, что ли…

Ба-бах! Людмила Петровна подскочила, едва не опрокинув тарелку. Оказалось, пока она в задумчивости рассматривала гостей, уже и президент закончил свою речь, и куранты на Спасской башне отсчитали двенадцать ударов, а Юрий у нее под носом по-гусарски открыл шампанское и разливал по бокалам. На дальнем конце стола эхом бабахнула вторая бутылка, и по-девчоночьи взвизгнула Анфиса Романовна, которой расходившийся Джон ухитрился-таки облить рукав платья пеной.

Юрий подал Людмиле бокал. Смеясь и переговариваясь, все выпили и набросились на закуски, которые женщины строгали, варили и пекли с самого утра. Несколько минут только вилки стучали о тарелки, да опять заговорил телевизор. Потом сидевший во главе основного стола дед Семен поднялся, чтобы на правах хозяина произнести первый в наступившем году тост.

– Как правильно сказал наш президент, – дед Семен кивнул в сторону телевизора, – Новый год – семейный праздник. И вот все мы тут собрались как одна семья. Хотя у каждого, прямо скажем, порой и не так бывает, как хотелось бы. Потому что жизнь – она такая штука… хитрая. И я вот что хочу сказать – все зависит от женщины. Мужикам жить трудно, то война, то еще что…

Вредная Алевтина подскочила и открыла рот, чтобы возразить, но Петр Борисович дернул ее за руку, и она молча села на место.

– И в мирное время оно то же самое, – уточнил свою мысль дед Семен. – И вот если мужик оступился или еще что, так женщина должна ему помочь. А не орать, как не знаю кто…

Алевтина покраснела, Петр Борисович довольно улыбнулся. Верка под столом взяла Саньку за руку.

– Короче говоря, я предлагаю выпить первый тост в наступившем году за женщин. За таких, как, к примеру, Людмила. Она хоть и вредная, но на таких все держится. Если бы не она, мы бы неизвестно где сейчас были. Я лично, может, и вовсе уже помер бы. Я и собирался. Одному-то не сахар. А тут вы все… – Дед Семен сбился со своей и без того сумбурной мысли, махнул рукой и потянулся к Людмиле Петровне чокнуться. – Короче, за тебя, Людмила Петровна.

Она не ожидала такого оборота и растерялась. Учитывая, что в последнее время с дедом Семеном они часто ссорились, она не могла предположить, что вредный дед питает к ней нежные чувства. На сей раз заботливый Родин подал ей рюмку с вишневой наливкой, все зашумели и тоже потянулись к ней чокаться. Расчувствовавшись, Людмила Петровна едва не всплакнула, но вспомнила, что все же праздник. Опять выпили и закусили, и разговор распался на мимолетные диалоги, которыми виртуозно руководил дед Семен, хотя вообще-то до сих пор считался глуховатым.

– Ты заметила, как Семен Никифорович изменился? Все ходил сердитый такой, ни с кем не разговаривал. Вроде даже моложе стал, – наклонившись к матери, спросила Людмила Петровна.

– Что ты хочешь – он теперь большой человек, – тихо ответила мать. – Всему делу начальник. Он, может, всю жизнь мечтал. Вот и ходит петухом. Бабу вон себе какую завел. – Мать кивнула в сторону обнаженной деревянной красотки, любующейся на свое отражение в деревянном зеркале. – Одному, дочка, знаешь, и правда несладко. Человеку люди нужны.

Дед Семен, заметив, куда, улыбаясь, смотрят обе женщины, тут же бросился на защиту своей красотки:

– А чего? И ничего! Пусть стоит красота! Вон Юрий, умный человек, городской, больше вас понимает. Как ты ее сначала назвал, Юра?

– Ню, – серьезно пояснил Родин, накладывая себе холодец.

– Вот оно самое. Я ее так и зову – Нюша. Юра сказал, что искусство должно принадлежать народу. Я народ? – спросил сам себя дед Семен и гордо подтвердил: – Народ. Самый что ни на есть. Вот я и взял себе одну Нюшу. Петр разрешил. С ней, понятно, веселее. Мужикам особенно.

Джон, сидевший на другом конце стола, затеял политическую беседу с Геннадием, желая выяснить отношение простого народа к президенту, которого недавно все с таким трепетным волнением слушали. Но у Геннадия своего мнения на этот счет не было, он вообще пропустил момент рокировки бывшего и нынешнего президентов и искренне считал, что у руля все еще тот, при котором он последний раз по-хорошему встречал с семьей Новый год. Джон был разочарован. Но ситуацию спасла Люба, заявившая, что оба президента – мужики что надо.

– What does it mean – «что надо»? – уточнил у Анфисы Романовны Джон, только открывавший для себя все возможности русского языка.

– Ну, крутые, короче, они, – блестя глазами, пояснила Люба. – И рыбу ловят, и на машине могут. На коньках и на лыжах. И этих министров своих как начнут чихвостить – любо-дорого!

– What does it mean – «чихво…» Sorry, what did she say? – окончательно растерялся Джон.

– Да наплюй ты, Джон, на этих баб, – посоветовал через весь стол дед Семен. – Они тебе наговорят. Ты лучше наливай да пей, как у нас положено, и я тебе точно говорю: к утру начнешь все понимать не хуже меня.

У Людмилы Петровны зазвонил телефон, но из-за шума ничего не было слышно, и она побежала в кухню.

– Людмила? Алло? Поздравляю с Новым годом! Желаю счастья в жизни и успехов в бизнесе! – Голос Ивана с трудом пробивался сквозь шум. – А чего у вас там крик такой?

– У нас не крик, у нас праздник! – тоже прокричала Людмила Петровна. – Знаешь, Ваня, тут вдруг столько народу собралось, прямо как в телевизоре. Жаль, что ты не приехал!

– Как там Джон? Он к тебе не пристает? – озаботился Иван.

– С какой такой радости?

– А он про тебя мне все уши прожужжал, – проворчал он. – Джон от тебя без ума, говорит, что таких женщин, как ты, у них в Америке нет. И что он хочет на тебе жениться.

– Потрясающе! – обрадовалась Людмила Петровна. – На мне давно никто не хотел жениться! Он очень милый! Но мне ничего подобного не говорил. И вообще они сидят на другом конце стола, оттуда можно только под столом выбраться, представляешь, смех какой?

– Смешно, – уныло согласился Иван.

– Ладно, Ваня, побегу я! Привет матери передавай и поздравления! – воскликнула Людмила Петровна, которой не терпелось вернуться в комнату и повнимательнее рассмотреть Джона.

Но, оказывается, ее поджидала Верка. Она сидела на полешке возле печки и лениво подкидывала туда валявшиеся рядом бумажки и бересту. Верка вскочила, поманила Людмилу Петровну в уголок за печку и там шепотом спросила, не говорил ли о ней Родин. И согласна ли Людмила Петровна взять ее на работу?

– А кафе твое как же? – удивилась та. – Ты же там больше получаешь, мы тебе столько платить не сможем.

– А что кафе? – махнула рукой Верка. – Там люди разве? Шофера. Дальнобои. Нагавкаешься с ними, а потом как собака целый день. Мне девки-то мои говорят: правильно от тебя отец ушел, твою ругань кто стерпит. Мы, говорит, школу окончим и тоже уедем, с тобой не останемся. Чего же мне – одной потом пропадать? А у вас народ культурный. Саня одобряет. Да ты не думай, я и готовить согласна, и в доме убираться, и на огороде могу. А?