Марина Полетика - Интернат для брошенных мужчин

– Ты, Людмила, извиняй, картоху мы всю прибрали, а вот огурчик попробуй. Сам солил, – похвастался дед.

– Замечательно! – воскликнула Людмила Петровна. – Меня в моей бане принимают, угощают да еще и песни поют. Красота!

– То-то же, – расцвел улыбкой дед, приняв все за чистую монету. – А то взяли моду орать, чуть что. Мужик – он ласку любит, душевный разговор. Ты вот спроси у Юрки про его жизнь, за что сидел. Я вот…

– Людмила Петровна, а вот Семен Никифорович говорил, что вы собираетесь что-то вроде турфирмы открыть, если я правильно понял, – перебил его Родин, явно не желавший углубляться в детали собственной биографии.

– Ох и болтун вы, Семен Никифорович! – укорила его Людмила Петровна.

– Да что такого-то?! – вскинулся дед. – Ты не Гитлер, я не партизан на допросе! Что мне с людями-то не поговорить?! Я, сама знаешь, сколько лет один живу, мне без людей скучно. А они тоже люди, хотя и в бане! Ты бы их, Людмила, в дом пустила! Пустой же стоит! Летом пускала и сейчас пусти, не убудет.

– Сам и пусти! – рассердилась на митингующего деда Людмила Петровна. – Один живешь, скучно тебе, вот и пусти, станет веселее!

– Ну… ты это… Я один привык, – растерялся дед. – Комната опять же одна. Не… Это я не могу.

– Во-от! И нечего тут! – победно завершила обсуждение Людмила Петровна.

Родин стоял рядом, хлопал глазами и молчал. Она, так и не попробовав предложенный дедом огурец, встала, в два шага пересекла крохотный предбанник, открыла дверь. Но не ушла, понимая, что должна сказать что-то мужикам, недоуменно смотревшим ей в спину.

– Пойдемте! – приказала Родину.

Оставляя следы на нетронутом снегу, они прошли через огород к дому. Людмила Петровна достала ключи и открыла дверь.

– Не разувайтесь, печь не топлена, – предупредила она.

На крылечке обмели веником обувь: она – валенки, он – свои летние кроссовочки. Прошли в дом.

– Вот. Здесь мои дед и бабушка жили, Солдатовы Анна Алексеевна и Николай Кондратьевич, – пояснила Людмила Петровна. – Дом пустой стоит. Летом только дачники вдруг приехали. Правду дед Семен говорит: дом стоит пустой, а вы, как собаки, в бане. Живите. До весны можно. Только чтобы чисто было и курить в сенях. Дрова там с лета остались, мало только.

– Спасибо, – растерянно пробормотал Родин. – Дров нам Семен Никифорович обещал.

– Скажите честно, – набралась храбрости Людмила Петровна, испытывая душевный подъем от своего несомненно благородного поступка. – И не врите, я у участкового все равно поинтересуюсь, он проверит. Вы за что сидели? Если за… То я вас не пущу.

– Да что вы! – испугался Родин. – Я – год за незаконное использование бюджетных средств. А Володя – два с половиной за мошенничество с акциями. То есть это суд так посчитал.

– Оба за воровство? – уточнила она. – Как Ходорковский примерно?

– Да, – не сдержал улыбку Родин. – Только у нас труба пониже и дым пожиже. Ну и сроки поменьше соответственно. И так получилось, что вернуться пока некуда ни мне, ни ему. Нам сказали, что можно в деревне найти дом без хозяев и зиму перекантоваться. А там видно будет.

– До весны живите. А весной я буду ремонт делать, сюда туристы приедут.

– Людмила Петровна! – уже на пороге окликнул Родин. – Мы с Володей оба кое-что в этих делах понимаем, можем вам помочь договоры составить, с бухгалтерией разобраться, если что…

– Нет уж, спасибо! Вы уже наразбирались. На три года с лишним. Избави бог! Я сама как-нибудь. Да мне и так помогает родственник мой, фермер. Он все знает. Мне многие хорошие люди помогают.

– Хорошие люди – это замечательно, – кивнул Родин, и Людмила Петровна сообразила, что сказала что-то обидное.

Ну и подумаешь! Она и так сделала доброе дело, которое как бы не вышло ей боком. Надо завтра к участковому зайти, рассказать, что и как, посоветоваться. Они с Родиным вышли из дома. Возле крыльца стоял дед Семен. Поняв по их лицам, что высокие договаривающиеся стороны достигли компромиссного решения, он молча, старясь не сильно шататься, показал Людмила Петровна поднятый вверх большой палец – молодец, мол!

…И опять она шла по берегу океана, по самой границе песка и воды. Был вечер, и близился закат, поэтому океан уже стал не бирюзовым, а сиренево-серым. И небо было не безмятежно-голубое, оно переливалось всеми оттенками серого, оранжевого, красного. От самого горизонта к ее ногам тянулась солнечная дорожка. И ее собственная тень тоже стала тонкой и длинной-предлинной, теперь тень двигалась вслед за ней по розовому песку, доставая до стоявших вдалеке кокосовых пальм.

Впереди на влажном песке лежала раковина. Та самая, о которой она мечтала. Та самая, про которую была уверена, что найдет ее. Бордово-коричневая, с белыми полосками, размером с крупное яблоко. Ее с шипением обнимала волна, но потом вода уходила, а тяжелая, яркая, влажно блестящая раковина оставалась на месте, будто ждала, когда она протянет за ней руку.

С замиранием сердца она приблизилась к раковине, нагнулась, осторожно перевернула. Раковина была пуста, но она испуганно отдернула руку: нижняя часть раковины окрасилась в тревожный красно-оранжевый цвет с черными бороздками, и вход в узкое, как пещеру, устье защищали мощные притупленные зубы. Ее сокровище оказалось страшноватым, угрожающим, совсем не таким, как она мечтала.

Она беспомощно оглянулась по сторонам. И увидела, что буквально в десяти шагах какой-то мужчина моет в воде не то буйвола, не то быка. Откуда они взялись, ведь еще минуту назад пляж был пустынным до самого горизонта? Огромное серое животное лежало в воде, опустив голову с длинными, загнутыми книзу рогами, а худосочный черноволосый мужичок, немного похожий на Родина, ждал, когда спину быка накроет волна, и энергично тер бока и спину животного половинкой кокоса, как мочалкой. На шее у быка была веревка, к концу которой было привязано короткое тяжелое бревно.

Она присмотрелась внимательнее: батюшки, да никакой это не буйвол! Это же их с мамой корова Машка, она самая, черная, с белым треугольником на лбу. Но как она здесь оказалась? И почему их корову моет какой-то чужой мужик? Зачем привязал к их бедной послушной Машке дурацкое бревно?! Забыв о раковине, она рванулась к мужику, к Машке… И конечно, проснулась, сразу же вспомнив, что никакой Машки нет, продали ее два года назад, когда матери стало тяжело ходить за скотиной, а ей ведь тоже на два дома не набегаешься… Значит, это был

            Второй сон Людмилы Петровны.

Из него она сделала неожиданный вывод: а почему бы ей не взять опять по весне телочку? Или хотя бы козу, с той еще проще. А будут туристы приезжать – дом живой, огород и скотина в хлеву, то есть все, как положено по заложенной ею в проект бизнес-плана концепции интерактивного музея.

Наступила весна. И опять – запах талого снега и первой травы, радостный птичий крик, солнечные зайчики на подоконнике и первый весенний дождь, смывающий все старое, уходящее. Дождь, после которого непременно надо все начинать заново. А потом – сирень и черемуха, и почти белые ночи, и соловьи до самого рассвета! Но на сей раз Людмила Петровна ничего этого не заметила. Потому что нынешнюю весну встречала уже не учитель словесности Людмила Петровна Мумрикова, а индивидуальный предприниматель с образованием юридического лица, сидящий на вмененном доходе, директор туристической фирмы «Малахитовая шкатулка», то есть совсем другая Людмила Петровна Мумрикова. В бабушкином доме только что закончился ремонт, почистили и отремонтировали колодец, привезли и отстроили сруб новой бани – самой большой во всем Большом Шишиме. Шли полным ходом посадки аж в двух огородах: в мамином сажали что положено, чтобы прокормиться (бизнес – он еще то ли пойдет, то ли нет, а своя капуста-морковка всегда пригодится), а в бабушкином – цветы для красоты пейзажа и вишневые деревца с намеком на грядущее возрождение России и как дань светлой памяти филологическому прошлому Людмилы Петровны.

Но в то утро – о, она его запомнила навсегда! – все как сговорились непременно пробудить в ней романтические чувства. Первым начал Краев: позвонил и напросился вечером к ней в гости на собственный день рождения. В ответ на ее резонное удивление туманно сообщил, что мама плохо себя чувствует, а он уже бутылочку ликера купил «и все такое». Что скрывалось за этим «и все такое», Людмила Петровна по телефону выяснять не стала, согласилась, великодушно пригласив именинника на его же день рождения.

Положив трубку, взглянула в зеркало, между прочим, впервые за много недель. Увиденное ее не то чтобы повергло в шок, а, скажем так, расстроило. Ну ничего, до вечера время есть, с утра она навестит рабочих «на объекте» – они должны поставить новый забор, – затем маму, потом в администрацию нужно заглянуть. А огород сегодня без нее обойдется. Руки она сама в порядок приведет, и никакого лака, ей и в первый раз хватило Ванькиных подковырок. Но в парикмахерскую придется зайти. Маму надо попросить испечь пирог, она не откажет, а торт придется делать самой, у них в магазине все больше вафельные без срока давности, она такую гадость в рот не брала.

Озабоченная Людмила Петровна, наспех позавтракав, спустилась вниз и едва не пробежала мимо почтового ящика. Вернулась, ругая себя: хороша мамаша, а вдруг там письмо от Владьки? Письмо лежало, но не от сына. На нем аккуратным незнакомым почерком были выведены ее адрес и фамилия, а вместо обратного адреса стояло непонятное «и/к 256-13». «Неужели по работе что?» – испугалась она и, торопясь, распечатала конверт, едва выйдя из подъезда на солнечный свет.

«Глубокоуважаемая Людмила Петровна! Пишет вам незнакомый вам Денис Александрович Неустроев…»

С трудом пробившись сквозь цветистый стиль рассказчика, рисовавшего свой автопортрет в самых лучезарных красках, она убедилась, что незнакомый ей Денис Александрович Неустроев является честнейшим и трудолюбивейшим человеком из до сих пор ей встречавшихся, а также вместилищем прочих многочисленных добродетелей. То же самое Денис Александрович, по его словам, слышал и о ней, Людмиле Петровне Мумриковой, которая по зову сердца и доброте душевной помогает жестоко обиженным судьбой, но глубоко порядочным людям вернуться к нормальной жизни. Далее Денис Александрович сообщал, что его незаслуженно полученный, но честно отбытый срок подходит к концу через месяц, и в связи с этим интересовался, не позволит ли и ему глубокоуважаемая Людмила Петровна остановиться у нее на некоторое время.