Светлана Лубенец - Интерьер для птицы счастья

– А-а-а! – беспечно махнула рукой Салтыкова. – Всю ее все равно не упомнишь. Арбенин – он где был? В «Войне и мире»?

Молодой человек почувствовал, что Лиде совершенно не важен его ответ, и кивнул головой. Саше это понравилось. И весь он понравился тоже: смуглолицый, пышноволосый, с очень яркими сочными губами.

– В общем, так! – уже во всю распоряжался Шурик. – Сейчас за вами ухаживает Юрик, потом я подменяюсь, и мы вчетвером закатываемся ко мне на квартиру! Заметано?

– Заметано! – хихикнула уже пьяненькая Лида.

– Заметано, – утвердительно кивнул головой Юра и вопросительно посмотрел на Сашу.

В его взгляде ей почудилась просьба. Даже не просьба, а мольба – тоже согласиться на предложение Шурика. И она, прямо глядя в его темные глаза, тоже кивнула головой.

В «Дерби» не танцевали, поэтому молодые люди без устали занимались этим у Шурика. Он снимал комнату в двухкомнатной квартире, где жила еще одна молодая пара. Очень скоро пара присоединилась к их веселью, но Саша на следующий день не могла даже вспомнить их лиц, потому что смотрела только на Юру. Юра тоже смотрел только на нее. Это устраивало и Салтыкову с Шуриком, и соседей.

Саша чувствовала себя уже сильно опьяневшей, когда вдруг сообразила, что они с Юрой в комнате одни. Соседи удалились в собственную опочивальню, Лида с Шуриком, очевидно, выкатились на кухню. В комнате было полутемно, из магнитофона неслось «The Show Must Go On» Фредди Меркьюри. Атмосфера была настолько интимной, что губы Арбенина на ее шее показались Саше очень уместными. Она не имела ничего и против того, чтобы соединить свои губы с его. Они целовались под закордонного Меркьюри, потом под отечественных исполнителей до тех пор, пока у Саши не заболела откинутая назад шея.

Комната Шурика имела одно спальное место в виде поставленной прямо на пол, без ножек, широкой двуспальной тахты. В этот вечер Юра мог сделать с Сашей, что угодно. Она не смогла бы противиться алкоголю, музыке и красивому молодому человеку с яркими и такими вкусными губами. Но он ограничился только поцелуями и скромными стыдливыми ласками на Шуриковой тахте. Он же не позволил ей уснуть в этой квартире и отвез домой. Это и решило все дело.

Утром Саша с нежностью вспоминала смуглого парня с яркими губами и классической фамилией, который не воспользовался ситуацией и, пафосно говоря, сберег ее девичью честь. Ей где-то даже жалко было, что сберег. Она зябко поеживалась, когда вспоминала его поцелуи и руки, ласково поглаживающие ее тело через одежду.

Днем Саша поняла, что Юра Арбенин ей очень понравился, а вечером она уже честно призналась себе, что влюбилась. Она как раз раздумывала над тем, не поговорить ли на предмет него с Салтыковой, когда он сам позвонил ей по телефону и пригласил на свидание. Положив трубку, Саша сладко поежилась. Они с Юрой в этот день оба думали друг о друге и оба собирались позвонить Салтыковой. Арбенин успел первым. И это было здорово!

Они встретились на Дворцовой площади у Ангела. Увидели друг друга и оба мучительно покраснели. И очень долго не могли разговориться. И кто знает, когда бы еще разговорились, если бы не хлынул дождь.

– Бежим! – крикнул Юра, взял ее за руку, и они бросились под арку Главного штаба. Там уже набилось приличное количество прячущегося от дождя народа, и Арбенин обнял ее, как бы отгораживая и пряча от всех. Она уткнулась лицом ему в грудь, и его запах показался ей до того родным, что она сама подняла к нему лицо для поцелуя. И они целовались у стены арки Главного штаба, никого не стесняясь. Все люди тоже казались родными и такими же счастливыми, как они.

Через некоторое время под арку забежала группа насквозь промокших молодых людей. У одного парня болталась на груди гитара, и он тут же принялся на ней бренчать и даже что-то негромко петь. Сначала Саша с Юрой, занятые собой и своими новыми ощущениями, не прислушивались, а потом вынуждены были отвлечься друг от друга. Притихли и обернулись к молодым людям вообще все, кто спасался от дождя под аркой. Парень пел очень хорошо. Мелодия была незамысловатой, но очень трогательной, а слова, очевидно, были написаны для девушки, которая стояла рядом с парнем и застенчиво улыбалась.

Парень пел:

В те времена еще не так часто можно было услышать уличных музыкантов, и восторженные горожане вместо денежных знаков осыпали юного менестреля аплодисментами, а одна женщина даже отдала его девушке свой букет из красных гвоздик. Саше тоже очень понравилась молодая пара и песня. И только тогда, когда была уже «глубоко» замужем, она вдруг поняла, что песня того парнишки была ей как бы предупреждением. «Ревновал тебя я к небу, всяким ангелам случайным», – эти слова можно было сделать эпиграфом ко всей ее семейной жизни с Арбениным. Саше надо было бежать от Юрия, как героине песни, может быть, даже вскочив на коня клодтовского укротителя, но она не смогла распознать в случайном уличном музыканте провидца.

Они с Арбениным через месяц подали заявление в загс. Лида Салтыкова, узнав о наметившейся свадьбе, раз сто повторила: «Ну вот! А ведь не хотела идти в „Дерби“! Если бы не я, где бы вы сейчас были с Юриком?» – и потребовала, чтобы их с Шуриком непременно взяли в свидетели.

Первая брачная ночь молодоженов была настоящей первой у обоих. Выяснилось, что тогда, у Шурика, Юра не столько щадил Сашину девичью честь, сколько боялся своей неопытности и возможной в связи с этим неудачи. После того как отношения были узаконены, он посчитал, что жена не имеет права сбежать от него даже в том случае, если у него ничего не получится. Против печати в паспорте не попрешь.

У него все получилось. Саша взвыла от боли, а Арбенин глубокомысленно изрек, что женщинам всегда в первый раз бывает больно. Саша это тоже слышала и даже читала, а потому решила перетерпеть первую брачную ночь, как судьбоносный поход в бар «Дерби». И она терпела все восемь лет брака, а Юрию даже никогда не приходило в голову, что у них что-то не так. Ему с женой было хорошо. Других женщин он не желал и считал, что Саша с жиру бесится: он ее любит изо всех сил, а она, вместо того чтобы стонать от наслаждения, глупо и упрямо каменеет, стиснув зубы. Он призывал ее расслабиться, отбросить в сторону всякие предрассудки и наслаждаться его телом так же, как он наслаждается ее. У Саши ничего не получалось.

Женщины отдела учета и анализа инспекции Федеральной налоговой службы, в которой Саша наконец закрепилась после того, как сменила несколько других неудачных мест работы, тоже не были в восторге от своих мужей. Марьяна Валерьевна Терехова не поддерживала подобных разговоров, поскольку вообще старалась держать в отношениях с подчиненными некоторую дистанцию, но однажды все-таки обмолвилась. Сказала она нечто противоположное: что даже не может представить такого, чтобы женщина в интимные моменты ничего не чувствовала, и что мужчина – не мужчина, если не может доставить женщине удовольствие. Когда Терехова вышла в коридор, Тамара Ивановна, старший инспектор и многоопытная мать троих детей, глубокомысленно изрекла:

– Врет и не краснеет. Цену себе набивает, мол, у нее все самое-самое, и даже мужик, как в кино.

После этого ценного замечания Саша удостоверилась, что у всех на сексуальном фронте примерно так же, как у нее, и продолжала терпеть изощрения своего мужа, которые все больше и больше отдавали садизмом…

Со сладкими от пирога губами Саша уселась за письменный стол, где лежала деревянная дощечка, выкрашенная черной тушью. Посреди черного поля белел гуашевый подмалевок фантастической птицы с женской головой…

Когда Саша училась в третьем классе, мама отвела ее в кружок народного творчества при соседнем ЖЭКе. В те достопамятные времена при ЖЭКах еще существовали бесплатные кружки для детей и прочих желающих. В кружке народного творчества маленькая худенькая женщина Галина Петровна Завадская учила грунтовать деревянные заготовки разделочных досок, пасхальных яиц, шкатулок и матрешек, расписывать их гуашевыми красками, темперой и покрывать лаком.

Саша оказалась одной из самых терпеливых и талантливых учениц. В кружок к Галине Петровне она ходила четыре года, освоила и прописную, и мазковую техники. Из-под ее кисточек выходили вполне профессиональные работы, которые не раз побеждали на всяческих конкурсах детского творчества. Возможно, после восьмого класса Саша поступила бы в какое-нибудь художественное училище, если бы Галина Петровна внезапно не умерла и кружок не закрылся.

Вообще-то она умерла совсем не внезапно. Она долго болела и с большим трудом вела свой кружок, но дети, разумеется, об этом и не догадывались. Саша училась тогда еще только в седьмом классе, а в девятом уже пришло другое увлечение – математикой, и она всерьез стала готовиться к поступлению в финансово-экономический институт.

Но страсть к росписи у нее осталась. Саша продолжала покупать на рынках деревянные заготовки, грунтовала их, как учила Галина Петровна, и с замиранием сердца расписывала, никогда не зная в начале работы, что выйдет из-под ее кисточки в конце. Саша одарила всех родственников, знакомых и подруг своими досками, шкатулками и матрешками, вполне отдавая себе отчет, что они никому не нужны. В современных квартирах не было места ее народному искусству. Даже несмотря на то что Саша выработала свой стиль и расписывала доски фантастическими птицами, зверями и цветами, каких никогда не было не только в природе, но и в практике ни одной из школ росписи по дереву, ее работы не смотрелись в хайтековских интерьерах. Для стиля минимализма они были инородными и слишком яркими пятнами.