– Ты встретила кого-то, и это не Марк, на лечении?

– Мы с Марком не так хорошо подходим друг другу. Он понимает.

– Так что ты спрашиваешь, хочу ли я поехать и жить с тобой и каким-то незнакомым мне типом в Берлине?

– Ты можешь съездить и решить сам, захочешь ли ты остаться там или вернуться сюда.

– Нет, – отвечаю я, не давая себе даже подумать о такой ситуации.

Очередной глубокий вздох. Пару секунд она не произносит ни слова, а самая дерзкая курица в загоне, Лулу, подходит ближе и клюёт меня в ногу.

– Дело в том, что здесь мне сложно оставаться трезвой. Я думаю, в Берлине будет легче, когда мой приятель тоже не пьёт.

– Так тебе будет лучше.

– Я думаю, что не должна ехать без тебя. Я всё ещё твоя мама, ты же знаешь.

– Спорный вопрос, – фыркаю, хотя я даже не подумал о жестокости тех слов, которые срываются у меня с языка.

– Ты имеешь полное право злиться.

– Здорово.

– Я хочу сказать, что собираюсь поехать, но не желаю ехать без тебя.

– Ты собираешься силой тащить меня в Германию?

Она опять замолкает, её взгляд перебегает с горизонта на меня и обратно.

– Я не поеду без тебя. Я останусь здесь.

– Не надо, пожалуйста. Только не из-за меня. Мне одному здесь будет хорошо.

– Меня не было рядом с тобой год, Вольф, и я вернулась, чтобы увидеть тебя, каким бы ты ни был, главное, живым.

Я начинаю подниматься, потому что мне уже надоело слушать её любительский анализ моей психики, но на какое-то мгновение она хватает меня за руку и останавливает.

– Мы ещё не закончили, – говорит она голосом наставника, который от неё редко услышишь.

Я плюхаюсь обратно, обхватываю руками колени и смотрю прямо перед собой, чтобы не встречаться с её многозначительным взглядом.

– Ты не можешь закрыться от всего мира. Это плохо заканчивается. Твой папа так сделал.

Сравнение меня с папой – это совсем не то, что я ожидал услышать сейчас.

– Существует огромная разница. Он накачивал себя наркотиками. А я нет.

– Рада, что ты так не делаешь. Ты сильнее, чем он, сильнее, чем я. Ты же знаешь, я горжусь тобой.

Мне становится неловко, но тут мне приходит в голову мысль. Может, она действительно решила принять обет трезвости на этот раз?

Может, она действительно говорит то, что думает?

Когда смотрю на Аннику, я вижу ту же женщину, которую всегда знал. Я прожил с ней жизнь, пытаясь спасти её от себя самой, пытаясь защититься от неё самому, но не сильно преуспевая в обоих делах.

– Я знаю, что сложно доверять зависимому человеку, Вольф. Я знаю, что никогда не давала тебе серьезного повода доверять мне, так что ты правильно делаешь, когда относишься ко мне с опасением. Но я не хочу бросать тебя снова.

Она говорит последние слова, будто бы она только сейчас осознала, что так всё и есть на самом деле. И я не знаю, достаточно ли этого для изменений.

– Решать тебе, – говорю, а в горле пересохло настолько, что я едва выдавливаю из себя звуки.

Она кладёт руку мне на плечо, и на этот раз я не убираю её.


* * *

Когда удушающая августовская жара продолжилась и в сентябре, никто не удивился. В воздухе всё ещё витает лёгкий запах дыма, хотя пожары более-менее удалось сдержать на севере. Иногда ночью дым настолько сгущается, что я всё ещё не могу спать в доме на дереве.

Меня тянет наружу, поэтому я столько брожу по тропинкам вокруг Юбы или вдоль её берегов, которые не задел огонь, сколько могу. Я плаваю в одиночестве, думая о Николь, о том, придёт ли она когда-нибудь к реке, чтобы отыскать меня.

А если она придёт, возьмёт ли она с собой ружьё?

Что она сделает? Как я отреагирую я на это?

Я представляю себе её такой, какой она была, когда целовала меня в домике на дереве, – бесконечно спокойной, как она раздевается и прыгает в ледяную воду за мной, но едва мой мозг начинает думать об этом, как сразу же прекращает, потому что действительно не хочет узнать продолжение. Что-то со мной явно не так, потому что я не могу мечтать о девушке, но всё дело в том, что не хочу мучить себя вещами, которых у меня нет. Я боюсь, что, если позволю себе желать Николь, по-настоящему желать её, ничто другое не сможет утолить мою страсть.

Я хочу прийти к ней, но не иду. Я понимаю, что после возвращения отца мой приход обернётся для неё только проблемами. Я прислушиваюсь, и до меня доносятся звуки выстрелов вдалеке, от которых я неизменно вздрагиваю. Стрельба, не сомневаюсь, идёт с их участка, потому что этот звук появился только после их приезда и редко когда раздавался раньше.

Я плаваю, пока терпеть холодную воду я больше не могу ни секунды, тогда я выхожу на берег и растягиваюсь на тёплых скалах у реки, подставляя тело жгучим лучам. Я ведь решил вернуться в школу – не для того, чтобы нагнать выпускной год, о котором я вспомнил в последний момент, – но я заставляю себя задуматься о выпускном проекте, который должен быть чем-то вроде итога всего того, чему я научился за школьные годы. Я изучаю жизнь местных пчёл. Последние два года я высаживаю растения, благоприятно влияющие на пчелиную популяцию, и призываю остальных к этому же. Теперь мне надо собрать данные, отражающие плоды моих стараний, оформить их в исследовательской работе, сделать выводы, учитывая всё факторы, которые могли бы повлиять на результаты, а факторов предостаточно. Лесные пожары, например. Мигрируют ли из-за них пчелы в другое место?

Хруст щебня от чьих-то шагов привлекает моё внимание, я сажусь, и не могу поверить в то, что открылось моим глазам.

С холма по тропинке спускается Николь. Она движется так же естественно, также не подозревая о своей грациозности, как она двигалась, когда я впервые её увидел. По животу растекается тепло нетерпения. Я не знаю, видит ли она меня отсюда, потому что она смотрит под ноги, чтобы не упасть, но у подножия она понимает взгляд и направляется ко мне.


Николь

Когда я не нашла Вольфа у дома на дереве, угадать, где он мог бы быть в такой жаркий день, как сегодня, не составило труда. Сверху, под прикрытием деревьев, я смотрю, как он плавает, его обнажённый торс блестит на солнце. Слишком яркие воспоминания о прикосновениях к его коже, его тепло и запах – это всё, что мне надо, когда мы рядом.

Я не знаю, чего я жду. Я пришла, чтобы поговорить с ним, но я не знаю, что ему сказать.

Наконец, когда он лежит на солнце на берегу реки, я собираю волю в кулак, чтобы пойти к нему и уже там сказать то, что придёт в голову.

Я не уверена даже, захочет ли он меня видеть после того, как я прогнала его месяц назад и пробила в стене дыру, чтобы отпугнуть его.

– Эй, – окликаю я его, подойдя достаточно близко, чтобы меня было слышно за гулом потока.

– Сама ты эй.

Плотные пряди мокрых волос обрамляют его лицо, делая его ещё более прекрасным, чем обычно. Сначала я не могу подобрать слова, поэтому я сажусь рядом с ним и смотрю на воду.

– Пришла поплавать?

– Нет, но сейчас, когда я уже тут, это звучит привлекательно.

– Я по тебе скучал.

Я смотрю на него, подозревая, что он шутит, но он говорит серьёзно.

– Папа вернулся, – говорю я.

– Я знаю.

– Это было ужасно.

– Ты в порядке?

– Да, – говорю я, и это правда. Мне становится лучше.

– Что с мамой?

– Думаю, что она правильно поступила, уехав от нас. Это похоже на безумие, что ли. С какой-то точки зрения это – верный шаг.

Я рассказываю ему о родителях, о том, какие они разные, о конце папиной карьеры, о решении мамы уехать, пока не поздно. Раскрыв все карты, я чувствую, что в этом нет ничего постыдного. Просто такова жизнь. Неприятности случаются, а ты из них выпутываешься.

Вольф, сидящий рядом, молчит, он из тех людей, которые слушают всем своим существом. Ему не надо издавать звуки, которые делают другие, чтобы показать, что они слушают, потому что и так ясно, что всё его внимание сосредоточено на мне.

Это его качество, как и все остальные, убеждает меня в том, что он один из тех редчайших людей, которых я когда-либо встречала, из тех экзотических, вымирающих видов.

– Так твой папа смирился с тем, что твоя мама уехала, чтобы спасти всех?

Я усмехаюсь.

– Насколько маме сейчас хорошо, настолько папе – плохо.

Какое-то время мы оба молчим. Ястреб парит над нами и приземляется на ветку дерева поблизости, а мы смотрим, как он останавливается на пару мгновений, потом вновь взлетая и улетая за реку.

– Слушай, – начинаю я. – Мне жаль, что так вышло во время эвакуации.

– В меня тогда впервые в жизни стреляли.

– Я не стреляла в тебя. Я стреляла в стену. Чтобы отпугнуть тебя.

– Зачем?

Потом я рассказываю ему о том, что произошло между Иззи и Кивой, что она ни в коем случае не могла сесть в ним в автобус и уехать.

Вольф слушает, а его молчание так ощутимо, будто кто-то третий сидит рядом с нами. В итоге он произносит:

– Вот бы ты сказала мне это раньше. Этот проклятый идиот…

– Не говори ничего, пожалуйста. Она просто хочет идти дальше, и мне это кажется единственным выходом. Ладно?

Пару мгновений он молчит, а потом кивает.

– В любом случае, хотя папа съехал с катушек из-за маминого ухода, он разрешил нам ходить в школу в городе, и всё стало немного налаживаться с началом учебного года. Он ремонтирует дом, а мы весь день проводим вне дома.