Вскоре мне повезло: я услышала какой-то шорох около упавшего дерева. Достаточно близко я увидела коричневатого зайца и вскинула ружье.

Я уже прицелилась, когда услышала голос, воскликнувший: «Стой!».

Держа зайца на прицеле, я вздрогнула и чуть было не выстрелила, но отец хорошо тренировал меня.

Только я, ослабив давление на курок, опустила ружье, как заяц спрятался в зарослях, и я повернулась на звук голоса.

Там был парень, моего возраста, с довольно длинными вьющимися волосами, он слезал с дерева. Он был так одет (всё выцветшего коричневого и зеленого цвета), что если бы он не заговорил, то я бы его и не заметила.

– У этой крольчихи есть детеныши! – крикнул он, как только очутился на земле. Он смотрел на ружье и медлил. Поэтому я совсем опустила его.

– Это мой ужин, – без эмоций пробормотала я.

Он подошел ближе, и я напряглась, но было интересно, кто он и почему он здесь, на нашей собственности.

На дереве.

Судя по всему, он наблюдал за мной.

Но как только он приблизился, я увидела в нем что-то привлекающее меня: он был такой открытый, честный, совсем не опасный. У него были золотисто-коричневые глаза, которые светились, как и его кожа, как будто его что-то подсвечивало изнутри. Он выглядел довольно симпатичным, но слишком мелкие черты лица делали его похожим на девушку.

Я рассматривала его, во рту все пересохло, и я не могла что-либо сказать, пока он не остановился в нескольких шагах от меня и не протянул руку, но подал ее как-то неловко, будто никогда не делал этого раньше.

– Я Вольф, – сказал он.

Я посмотрела вниз, на протянутую руку, и мне показалось это странным, как будто мы начали бизнес-сделку здесь, в деревьях.

Тем более, что он не был похож на человека, которого заботят формальности.

И когда я не протянула руку в ответ, он заулыбался и повернул кисть ладонью вверх.

– Я без оружия, – сказал он. – Рукопожатие должно было просто помочь нам познакомиться.

Я опустила ружье и положила его прямо на землю.

– Я охочусь, – ответила я.

Как глупо.

«Какая нормальная шестнадцатилетняя девушка будет охотиться, чтобы добыть себе ужин?» – этот вопрос возник в моей голове, когда я посмотрела в глаза Вольфа.

Обычно меня не волнуют подобные вещи, потому что мне вообще было строго запрещено встречаться или даже знакомиться с парнями (и что это должно было сказать обо мне, ведь я спокойно смирилась с этими правилами?), но это парень, которого я раньше не видела.

– Верно, – сказал он и так выгнул бровь, как будто я рассказала какую-то шутку. – Как твое имя?

– Николь. Что ты делал на нашем дереве? – вдруг спросила я.

– Приятно познакомиться, Николь, – он посмотрел наверх, как будто там, в ветвях, он мог найти ответ на мой вопрос. – Я не знал, что это твое дерево.

Я покраснела и растерялась, даже не зная, что сказать. В воображении случайно возникла карикатура странной деревенщины, которая стоит вот здесь с моим ружьем и приглядывает за границами своих владений.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Я наслаждался тишиной. Там, где я живу, иногда слишком людно.

– И где это?

– Деревня Садхана, – сказал он, кивнув в сторону востока. – Знаешь, где это?

Видимо, мое отсутствующее выражение на лице ответило за меня, потому что, после того как я ничего не ответила, он продолжил.

– Она находится по соседству с вашей собственностью – там центр духовной терапии.

– Ты имеешь в виду то здание для йоги? Мы проезжали мимо указателя. Я и не думала, что там живут люди.

– Ага, это деревня на самообеспечении. Там постоянно проживает около сотни наших.

Я моргнула, вспомнив, как отец прокомментировал указатель, когда мы выехали на дорогу. Он пробормотал что-то о хиппи и сказал мне держаться подальше от «этих людей».

От этого парня.

– Ааа, – сказала я. – Насколько я помню, мы тогда говорили о хиппи, об их настоящей жизни, не как о персонажах из фильма или человека на Вудстоковском фото в моей тетрадке по истории.

Тут мой живот издал какой-то странный звук и я, как обычно, почувствовала себя не самой классной девушкой на планете.

А ещё я немного вспотела, осознав, что я осталась наедине с этим взъерошенным парнем среди леса. Я бывала среди парней – нормальных парней, носящих майки с надписями и джинсы и говорящих о футболе – но никогда не оставалась с ними наедине. Никогда.

У этого парня, Вольфа, был такой взгляд, как будто он заглядывает мне прямо в душу. Он смотрел мне в глаза не моргая, и это меня начинало нервировать. Меня никогда не разглядывали так пристально.

Я отвела взгляд первая и стала изучать землю под ногами, а потом снова посмотрела на него узнать, пялится ли он на меня еще. Как будто ему не говорили, что смотреть так, в упор, неприлично.

– Мне нужно идти, – сказала я.

Он кивнул и его взгляд остановился на ружье.

– Точно, твой ужин.

Я даже не сказала «пока». Просто повернулась в направлении убежавшего зайца. Я знаю, что не найду его уже. Даже если бы и нашла, мне бы не хватило духу его убить.

Иногда мне кажется, нет ничего отвратительнее меня, когда я держу в руках заряженное ружье – силу, направленную на разрушение, но с нажатием на курок, все путается и начинается работа воображения.

«Такова жизнь, – сказал бы мой отец, – и наша задача – быть первыми в игре на выживание».

Но что, если он ошибается?

Что, если он неправ во всем этом?

Именно эти вопросы мучили меня с каждым днем всё больше и больше.


Глава 2

Изабель 

Я не собираюсь жить в этом тараканьем мотеле с привидениями. Нет, нет и ещё раз нет.

Мой отец – король страны сумасшествия.

Он надевает свою странную шляпу и произносит свои непонятные речи, и столько, сколько я себя помню, моя тупая сестра ему верит.

Я замечала его странности еще до того, как стала достаточно взрослая, чтобы ездить на велосипеде, но Ник? Ей точно промыли мозги.

Я помню его разговоры о том, как закончится еда и вода, еще тогда, когда я была совсем маленьким ребенком, и мне ведь тогда было интересно, блин… Мы могли ходить по магазинам и покупать кучу всего. Вы когда-нибудь видели супермаркет «Сейфвей»? В нем хватило бы еды нам на всю жизнь. Я даже была уверена, что отец никогда не был внутри продуктового, потому что мама накупила и приготовила еды на все ближайшее время.

А сейчас я была просто нереально возмущена тем, что моей спальней будет самая отвратительная и вонючая комната, и я уверена, что в своей неадекватности отец вышел на новый уровень, вместе с иллюзиями, которые он питал по отношению ко мне.

Это началось где-то после девятого ноября. Когда весь мир сходил с ума, у моего отца был ментальный перерыв. Но этот дом, эта спальня стали последней каплей для меня.

С чего бы начать?

Всё вокруг в темно-коричневой деревянной обивке, а на полу лежит лохматый зеленый ковер, от которого пахнет так, будто на нем выкуривали как минимум по пачке сигарет в день и... я не пойму, это всё всерьёз? Нет, правда, серьёзно?

И я не имею права возражать, потому что в этом случае мне прочитают часовую лекцию и выдадут дурацкий список заданий типа порубить дрова или почистить туалет зубной щёткой.

 Поэтому я стою, жую жвачку и громко лопаю пузыри – единственный возможный протест в этой ситуации.

 В этой жаре мои волосы стали очень пушистыми и превратились в какую-то странную прическу. Это и неудивительно, тут даже нет кондиционера, хотя сейчас мне бы хватило просто найти зеркало и попытаться спасти свои волосы, пока они не «канули в Лету».

Где-то тут я уже мельком видела ванную, но я не собираюсь ей пользоваться.

Там стоит зеленая раковина, зеленая ванна и… вы готовы к этому? И зеленый (!) туалет.

И совсем не того оттенка зеленого, о котором вы могли бы подумать.

Я слышала, мама пробормотала что-то об уродливом авокадо, но нет, это скорее цвет болота или чего-то противного, такой цвет вы бы выбрали, если бы хотели нарисовать огра или показать кому-то оттенок уродства.

Пока отец повел показывать Ник ее комнату, я улизнула на заднее крыльцо, спустившись по лестнице и пробежав через коридор. Там я достала компакт-диск из кошелька, поставив его на крыльцо таким образом, чтобы было видно мое отражение, и стала заплетать косички.

Получились две тугие косы, и они не имели права еще раз распушиться. А потом я заметила, что мой блеск для губ пропал.

Отец запрещал нам наносить макияж, но иногда у меня получалось убеждать его в том, что блеск для губ не является частью макияжа, потому, что он прозрачный (ну почти) и он нужен исключительно для того, чтобы уберечь губы от трещинок и сухости.

Естественно, отец не одобрял нанесение блеска, но, как правило, он и не замечал, что я его использую.

Он постоянно ограждал нас от вещей, нормальных для девушек, например, запрещал прокалывать уши (да и любую часть тела), потому что нельзя было хоть как-то выделяться, нельзя было носить милую одежду и даже носить туфли пусть и на самом маленьком каблуке.

Будь его воля, он бы вырядил нас с ног до головы, как девочек-пионерок: тусклые длинные волосы до колен (которые бы очень сильно секлись, так как отец не понимает, зачем нужно вкладывать деньги в такую бесполезную штуку как стрижка); какие-нибудь старенькие туфли на шнуровке, будто созданные для того, чтобы заставить парней обходить меня стороной.