Джейми Каейн - Инструкция на конец света

Мне удаётся вспомнить, что мне четырнадцать. И я девственница.

Потом наши тела, мокрые от пота, прижимаются друг к другу, и я осознаю, что я должна намекнуть на презервативы, или на то, чтобы притормозить, или о контроле рождаемости, или о том, что я не хочу продолжать, но я не могу выдавить ни слова, потому какая-то часть меня хочет продолжить.

Из-за того, что частичка моего тела охвачена пламенем, я не в состоянии принимать решения. Эта же сила толкает нас всё ближе и ближе друг к другу, пока он не прижимается вплотную к моим бёдрам, и я чувствую острую боль, когда его тело с нажимом давит на моё.

Ни презерватива, ничего между нами, а я кричу, потому что боль оказалась в разы сильнее, чем я ожидала. Пока он продолжает, боль не утихает, и где-то на моих губах застыло слово «Хватит», но я не знаю, произнесла ли я его хоть раз. В любом случае, я не сделала этого вслух.

Приподнявшись на локтях, он двигается и смотрит на меня. Я ощущаю себя каким-то заданием, которое ему дали, рутиной, с которой надо разделаться, а остановиться, пока всё не будет готово, нельзя.

Глупые слёзы катятся по моему лицу и теряются в волосах, но они, наверно, выглядят, как пот, потому что он их не замечает.

Я девственница, должна сказать я.

Нет, я была девственницей. До этого момента.

По его телу пробегает дрожь и он обрушивается на меня, а я лежу, прижатая им, и думаю о беременности, и ЗППП, и смерти просто потому, что я была слишком глупа, что не подумала про презервативы. Про то, что надо носить с собой один просто на всякий случай. Но кто знал, что это случится?

– Прости, – говорит он. – Я собирался выйти заранее. Наверно, я немного увлёкся.

Николь

Я слышу подъезжающий автомобиль, выглядываю и вижу фары и очертания минивена Паули в темноте ближайших деревьев. Машина останавливается перед домом. Иззи выходит через пассажирскую дверь и стучит в дом. Минивен уезжает.

Когда она входит, вид у неё ужасный, волосы растрёпаны, лицо бледное в красных пятнах, глаза странно слипаются. Её шатает. Качаясь из стороны в сторону, она идёт мимо меня на кухню, где падает на стул и кладёт голову на стол.

Я иду за ней, наливаю стакан воды, ставлю рядом с ней.

– Ты в порядке? – я чувствую, как от неё пахнет алкоголем, так что я думаю, что ответ «Нет».

– Нет, – говорит она.

Иззи рассказывает о случившемся, изрыгая отдельные фрагменты, комкая их. Я удивлена её искренности. Удивлена, что она хочет говорить. Она рассказывает мне о сарае, о спиртном, о том, что произошло потом.

– Он заставил тебя? – спрашиваю я.

– Нет. То есть, я так и не сказала ему прекратить.

– Но ты была пьяна.

Я сажусь за стол и кладу ей руку на плечо, она не вырывается. Не так я представляла себе её первый раз.

Она начинает плакать.

– Всё в порядке, – уверяю я её. – С тобой всё будет в порядке.

– Он никак не предохранялся, – говорит она.

Желудок у меня сводит, и я вижу, как она морщится, как делала это в детстве. Для меня она всё ещё та маленькая девочка, слишком маленькая, чтобы справится с такими взрослыми проблемами, как эта.

Я злюсь на родителей за то, что это случилось этим летом, когда они оставили нас одних. Я злюсь, потому что я не защитила Иззи. И я злюсь, потому что, кроме меня, здесь некому это сделать.

– Мы можем поехать в клинику и сдать анализы, согласна? И купить тебе противозачаточную таблетку, чтобы быть уверенными, что ты не забеременеешь.

Я даже не знаю, о чём говорю, потому что я сама с этим никогда не сталкивалась. Разрешены ли противозачаточные после полового акта в Калифорнии? Я слышала об этом, но не знаю точно. Мне это было не надо.

– Что, если мама с папой узнают? – прохрипела она.

– Их здесь нет. Как бы они узнали?

Она шмыгает носом.

– Ты им расскажешь?

– Я считаю, что, если они хотят, чтобы мы сами о себе позаботились, это не их дело, как мы это делаем, – медленно говорю я, осознавая, что это правда, только после того, как нужные слова сами по себе возникают на языке.

После того, как я помогла Иззи вымыться, вылив на неё канистру воды, и уложила её спать, я осталась одна в гостиной и стала смотреть в темноту окна, чувствуя себя более одинокой, чем до того, как мы сюда переехали.

Я убедила сестру, что с нами всё будет в порядке. По крайней мере, я так думаю.

Но так ли это?

Я иду спать и достаю ружьё из-под кровати. Я провожу ладонью по холодному стволу и прижимаю его к груди, как ребёнка. Это меня успокаивает. Хотя ты не можешь помочь, ты чувствуешь себя более могущественным, когда у тебя есть ружьё. Если не помочь, то хотя бы позаботиться о себе, если знаешь, как с ним обращаться. Может быть, я где-то заблуждаюсь, но сейчас я благодарна папиной одержимости катастрофами.

Я не стала бы стрелять в человека без необходимости – только если не было бы другого выхода – но сделала бы предупреждающие выстрелы. Я могла бы до смерти напугать бестолкового мальчишку, который на собственной шкуре не ощутил жара огнестрельного оружия, если бы он осмелился подойти к моей сестре ещё раз.

Выживание, уклонение, сопротивление и бегство

Третье сентября

Всё, чему меня научил папа, воспитало меня не совсем так, как он рассчитывал. ВУСБ – это одна из первых аббревиатур из речи подготовленцев, которые он мне преподал: Выживание, Уклонение, Сопротивление и Бегство.

В выживании я вижу историю, которую человек сам себе рассказывает, чтобы справиться с трудностями.

Уклонение – это всё, что связано с избеганием врагов. Но что делать, если враг – это человек, от которого ты зависишь? Что, если враг в вашей же голове?

Сопротивление – это не взведённый курок ружья. Это знание собственного сознания. Знание того, с чем ты смиришься, а с чем – нет.

Бегство не всегда возможно в реальном физическом мире, но никто не знает, куда направлены твои мысли. Никто не может убедить тебя в истинности чего-то, если ты знаешь, что это ложь.

Николь

В конце августа лесные пожары всё ещё полыхают на засушливых холмах севера, этим летом они подобрались особенно близко. Перемена ветра могла бы перебросить их к нам. Кто-то уже эвакуируется сам, но между нами и огнём протекает река, так что я уверена, что мы в безопасности. Мы получаем последние сводки новостей только по радио, я не выключаю его до поздней ночи, хотя едва различаю смысл сообщений, которые слышу.

Иззи изменилась после происшествия в сарае, побледнела. Я тоже чувствую себя совершенно другим человеком. Теперь я никому не доверяю, будто бы наш дом – это полуразвалившаяся крепость, которая противостоит целому миру. Мне не хочется её покидать, и Иззи тоже. Когда я хожу за водой, меня охватывает тревога, возрастая по мере того, как я отдаляюсь от дома, и угасая, только когда я возвращаюсь и закрываю дверь на ключ. Я сплю с ружьём под подушкой, вскакиваю от каждого шороха, просыпаюсь снова и снова среди ночи, устаю ещё больше с каждым новым днём.

Я не знаю, чего я жду, какую опасность вижу за каждым углом. Это не Кива, который ходит где-то поблизости, а, если даже он пришёл, я на самом деле не верю, что он так опасен.

То, чего я боюсь, не описать словами, я чувствую что-то опасное, глядя на опушку леса, какую-то силу, которая, как хищник, знает о нашей уязвимости и ждёт подходящего момента, чтобы напасть.

Через два дня после инцидента с Кивой, у Иззи начались месячные, и теперь она отказалась ехать на обследование и делать тест на ЗППП. У меня не было ни сил, чтобы её заставить, ни желания ловить попутку или просить кого-то нас подвезти. Мне просто кажется, что всё это слишком хлопотно.

Я попросила её держаться подальше от ребят из Садханы, и, к моему удивлению, она меня слушается. И всё же я беспокоюсь за неё, потому что, как и я, она почти не хочет выходить из дома.

Когда я готовлю бобы с рисом на ужин, не знаю даже в какой сотый раз за это лето, я слышу стук в дверь. Не глядя на гостя, я знаю, что это Вольф. Он – единственный, кто приходит к нам пешком, а не приезжает на машине, и я не слышала, чтобы автомобиль поднимался на гору.

Я избегала его после истории с Иззи и Кивой. Вовсе не потому, что это случилось по его вине. Я не могу избавиться от чувства, что то, что было с ней, могло произойти со мной – может быть, это должна была быть я, если должно было случиться такое.

Может быть, я хотела этого. Когда мы целовались с Вольфом в домике на дереве, я, наверно, позволила бы ему всё, о чём думала постоянно. Но он проявил себя джентльменом. Мы только целовались, и ещё целовались, а когда мы лежали рядом друг с другом, он не позволял своим рукам слишком увлекаться.

Но теперь я думаю, что то, что не произошло между нами, не произойдёт никогда. Что бы я ни чувствовала к Вольфу, всё это вытеснено страхом за благополучие сестры. Теперь я понимаю, что значит играть с огнём, а я не люблю рисковать. Я не из тех людей, которые гонятся за опасностями.

Я выключаю горелки на плите и вытираю руки полотенцем, сердце бьётся с глухим стуком, ожидая, что скоро я увижу Вольфа. Когда я открываю ему дверь, он выглядит лучше, чем во время последней нашей встречи.