У меня глаза на лоб полезли. Я разворачиваюсь и ухожу.

Она кидает мне в спину:

– Ты понятия не имеешь, какой он на самом деле. Хочешь знать правду об отце? Он обманщик, лгун, возможно, даже преступник.

Я моргаю. Я чувствую, как по спине стекает капля пота, и меня это приводит в такую ярость, что я едва держу себя в руках.

– О чём ты говоришь? – я резко поворачиваюсь и спрашиваю так спокойно, как только могу.

Иззи наносит последний штрих красного лака на мизинец, закрывает флакон. Она внимательно на меня смотрит.

– Отец не просто ушёл в отставку. Его заставили подать заявление, потому что кто-то обвинил его в преступлении, которое он совершил вместе с одним из своих подчинённых, его должны были отправить под трибунал.

– Только потому, что кто-то что-то сказал…

– Не без оснований сказал. Преступление было. Точно. А он отделался отставкой вместо того, чтобы сесть за решётку, потому что у военного суда не было достаточно доказательств.

– Откуда ты всё это знаешь?

– Неважно, как я это узнала.

– В таком случае, я тебе не верю. Ты всё выдумываешь, чтобы меня одурачить.

– Мама с папой ругались по этому поводу последние несколько месяцев. Если бы ты не бегала с высунутым языком за папой, ты, наверно, заметила бы, что старина папаша – тот ещё двуличный подонок.

Я вдруг почувствовала, как у меня душа ушла в пятки.

– Я тебе не верю, – повторяю я. Но на самом деле я и себе не верю.

– Потому что ты идиотка. Мама согласилась приехать сюда только, чтобы избежать того скандала. Но когда она приехала сюда и увидела эту дыру, она смылась.

– Прекрати! Не хочу слушать твои бредни.

Мне хочется избавиться от жары и от Иззи. Я поднимаюсь по ступеням в дом, обходя сестру, но она идёт за мной. А когда я беру из холодильника кувшин, наливаю себе стакан воды и оборачиваюсь, она всё ещё рядом, ждёт, что я отвечу.

– Папа даже не может оправдаться, потому что его здесь нет, – говорю я. – Нам не следует об этом разговаривать. Если то, что ты сказала, правда, тогда ты можешь лично это узнать у него, когда он вернётся.

– Он лжец, Ники! Не доходит? Он не собирается так запросто признаться в своих ошибках, потому что это не вписывается в ложную картину мира, которую он нам пытается внушить.

Мои глаза наполняются слезами, но я не собираюсь плакать перед Иззи. Я пью воду и ставлю стакан рядом с раковиной.

Хочется верить, что папа не такой, каким она его описывает. Хочется верить, что он не стал бы обманывать нас и он не мошенник. Я убеждаю себя в этом, а между тем начинаю осознавать, что Иззи – единственный человек здесь, который не врет сам себе.

В конце концов, как связать это с тем, что он хотел детей, а мама – нет? Может быть, из-за этого и из-за аборта отношения дали трещину, которую никогда не срастить. Может быть, с ними происходили такие вещи, которые мы никогда бы себе не смогли представить.

Я думаю о мамином письме, которое Иззи всё ещё не видела. То, что она говорит, противоречит письму. Стало ли то, о чём она рассказала, причиной, по которой мама добивалась развода?

Я спрятала письмо в поваренную книгу, которая стоит на полке рядом с холодильником. Я иду за ним и даю Иззи.

Она смотрит на мамин почерк на конверте.

– Что это?

– Письмо от мамы.

Она подозрительно на меня смотрит, но достаёт письмо и начинает читать. По безразличному выражению её лица невозможно догадаться, что происходит у неё в мыслях, но, судя по тому, как перебегает её взгляд от строчки к строчке, к этому моменту она должна быть так же расстроена, как и я.

Прежде чем я успеваю её остановить, она комкает письмо в руке и швыряет в другой конец комнаты. Не знаю, почему я хочу поднять это письмо. Я уже читала его, и его содержание совсем не похоже на изящную памятную записку, которую можно перечитывать снова и снова.

Я тупо пялюсь на письмо, не в состоянии мыслить разумно. Худшая часть меня хотела сделать больно сестре, и у меня получилось. Даже не сомневаюсь.

– Иди ты в жопу! – говорит она, обращаясь то ли ко мне, то ли к письму, то ли в пустоту, и выбегает из дома, хлопнув дверью.

После её ухода дом будто содрогнулся в тишине, и я осталась один на один со своими проблемами и сомнениями.

Возможно ли то, что после стольких лет всех папиных лекций о справедливости, всех нравоучений о достоинстве, и семье, и морали, и добре и зле, он был способен обманывать маму?

На меня наваливается волна тошноты.

Это не может быть правдой, говорю я себе.

Это не может быть правдой.

Может быть, его подставили, или подчинённый соврал, или…

Нет.

Я вспоминаю последний год и вижу, как всё изменилось. Напряжение между родителями росло, отец внезапно ушёл в отставку, ему в голову пришла безумная идея переехать сюда, чтобы спасти от конца света. Всё складывается, если добавить ещё одну деталь. Паззл собран, но на нём вырисовывается вовсе не милая картинка.

Всё, во что я так искренне верила в своей жизни, оказалось ложью.


Изабель

Я не знаю, куда я собиралась пойти, когда сбежала из дома. Я просто хотела вырваться из этого ада.

Я хочу, чтобы этот чёртов дом просто исчез. Я хочу прокрутить свою жизнь, как видеоплёнку, и оказаться там, где я буду подальше отсюда.

То, что мама не вернётся, ничего не меняет. Это письмо ни на что не влияет.

Я пробираюсь через лес к короткому пути до Садханы, разрываясь от злости. Как она могла бросить меня здесь? Как она вообще могла подумать, что всё наладится?

У меня самые непутёвые родители в мире, меня вконец измотало притворяться, что мне наплевать на то, что они думают и хотят. Я подхожу к двери дома, где, насколько я знаю, живёт Кива, но его здесь нет. Какой-то парень с нелепой белокурой бородой, заплетённой в косу, говорит мне, что я могу найти Киву в сарае, так что иду в том направлении, которое он показал.

Я вижу, как Кива тащит стог сена для коз на поле рядом с сараем. От коз ужасно пахнет, но они мне кажутся милыми, смотрят на тебя глупыми глазами и трясут жирными круглыми боками. Как только он опускает сено на землю, один из козлят тут же запрыгивает сверху и начинает блеять.

– Эй, – окликает он, когда видит меня.

Я с противоположной стороны загона, но чёрно-белый козлик, заинтересовавшись, пошёл в мою сторону.

– Сам ты эй. Не время для шуток.

– Ты очень вовремя пришла. Я как раз закончил дела в сарае.

– Клёво. У тебя есть время прогуляться?

Он улыбается.

– Конечно. Иди сюда, я покажу тебе своё секретное место.

Я вхожу вслед за ним в открытую дверь сарая. Он поднимается по лестнице с другой стороны от входа на чердак, и я тоже иду за ним. Там мы остаёмся одни. Здесь есть всё для отдыха: матрас, одеяла, вентилятор, радио…

Он пробирается в противоположный угол чердака, нажимает кнопку вентилятора и включает радио, выбрав станцию, по которой передают песни, напоминающие по стилю старый рок. Из-за приёмника Кива достаёт пузатую бутылку с какой-то прозрачной жидкостью.

– Познакомься с моим другом, Доном Хулио, – говорит он. – Он поможет нам отметить конец тяжёлого трудового дня.

Он вынимает большую круглую пробку из горлышка и приносит две стопки, которые потом наполняет текилой.

Я подползаю к нему, сажусь на край матраса и смакую возбуждение от того, что я наконец-то погружаюсь в мир, который для себя выбрала, мир, до которого не могут добраться родители, мир, в котором я сама устанавливаю правила.

Когда он протягивает мне стопку, я знаю, что я никогда не пробовала текилу, даже лучше, чем то, что я никогда раньше не напивалась по-настоящему. Я чётко осознаю, что это то, чего я хочу, так что я залпом выпиваю, изо всех сил стараясь не обращать внимания на острый едкий запах.

Когда Кива замечает моё выражение лица, которое я невольно сделала, он улыбается.

– Стоящая вещь, правда?

– Ага, – соврала я.

Он осушает свой стакан одним глотком и наливает нам обоим снова. Потом ещё раз, стаканы опять пусты.

Я слушаю, как он рассказывает о поездке в Мексику, где он впервые попробовал текилу, и тут мой разум начала затмевать пелена тумана, а меня – охватывать чувство головокружения от собственной беззаботности о будущем.

Когда я пытаюсь рассказать ему, как уехали мои родители, что теперь мы с Ники живём одни – я не знаю, как много я уже выпила – четыре, может? – кажется, что слова застревают на моём глупом языке, и я начинаю смеяться.

– Что ты сказала? – спрашивает он, смеясь вместе со мной.

– Мои родители. Они уехали, – выдавливаю я в итоге из себя.

– Куда уехали?

– Не знаю.

– Надолго?

Я пожимаю плечами, обмякшими, будто они вот-вот скатятся на пол.

– Может быть, через месяц.

– Так ты сама по себе теперь? Круто.

Я смотрю на него и думаю обо всех ситуациях, когда это было бы круто, но на самом деле это вовсе не так. Но я молчу. Вместо этого я придвигаюсь ближе и наклоняюсь, пока мои губы не соприкасаются с его губами, и мы целуемся.

От него пахнет потом, а на его губах вкус соли с текилой. И после того, как мы поцеловались, мы уже не останавливались. В итоге мы оказались на матрасе, он сверху, и это лучшее из того, что я когда-либо испытывала в своей жизни.

Но в какой-то момент я поняла, что происходящее совершенно не остановить. Он обвивает меня руками, на пол летит одежда, а мысли растекаются, как патока.