Наконец, она вроде бы осознала, в какой мы западне, одни здесь, она садится и тянется рукой под кровать, где теперь хранит охотничье ружьё.

Она проверяет, есть ли патроны, и внезапно я понимаю, как мне повезло, что моя сестра – такой же чудаковатый Рэмбо, как наш отец.

Внизу всё затихло, но для меня это плохой знак. Кто бы там ни был, он, скорее всего, нас услышал и теперь только ждёт, чтобы мы спустились, и он нас убьет.

Ники встаёт и идёт через всю комнату к двери, я спешу за ней.

– Что ты делаешь?

– Иду выяснять, что это за звуки.

Прежде чем я успеваю её остановить, она щёлкает выключателем, и на лестнице загорается свет.

– Кто здесь? – громко спрашивает она, и мне хочется влепить ей пощёчину.

Тишина.

– Пап? Мам?

Вместо ответа до нас доносится едва различимый скребущийся и шаркающий звук.

Она глубоко вдыхает и спокойно выдыхает.

– Ты, стой тут и ищи место, чтобы спрятаться. Если что-то случится, спускайся по пожарной лестнице из своей комнаты и беги за помощью в Садхану.

Я смотрю на неё, как на полоумную, но голова ничего не соображает, и я не могу ничего сказать в ответ. Не помню, чтобы мне когда-то было настолько страшно.

– Стой тут, – шёпотом повторяю я через какое-то время, но она уже спускается по лестнице. – Ник! – зову я её. Она не оборачивается, и я подхожу ближе к коридору и всматриваюсь в её спускающуюся фигуру.

Она исчезает за поворотом на лестничной клетке. Через пару секунд раздаётся выстрел. Я чуть штаны не намочила. Во рту пересохло, адреналин пульсирует в венах, я забываю про предосторожность и бегу вниз, не в силах оставить там сестру одну.

Что, если Николь мертва?

Но она жива. Она стоит в проёме двери, ведущей на кухню, и держит ружьё дулом вниз. Она оборачивается и смотрит на меня.

– Крысы, – говорит она. – Грызут нашу еду. Я попала в одну, а остальные разбежались от звука выстрела.

Сначала, как мне кажется, я чувствую облегчение, а потом меня охватило отвращение, потому что, оглядывая кухню, я натыкаюсь на останки крысы, размазанной по плитке над разделочным столом.

– О Боже, я это отскребать не буду.

Она заходит на кухню, кладёт ружьё на стол и садится на корточки перед дырой под шкафчиками с посудой.

– Вот как они пробрались, – говорит она.

Я думаю о скребущемся звуке, который мы слышали ночью над потолком, и в моём воображении появляются не милые мышки, а крысы, серые и жирные, как та, у которой разнесло выстрелом голову. Она размером почти с кошку. Или была размером с кошку. От этого вида и запаха пороха к моему горлу подступает тошнота.

– Вдруг их тут ещё больше?

– Ещё две скрылись в этой дыре.

Я складываю руки на груди и внимательно оглядываю комнату и коридор. Я не хочу жить бок о бок с огромными крысами, которых можно спугнуть только оружейным выстрелом.

– Ты проверишь все шкафчики и оставшиеся комнаты, пока я попытаюсь закрыть дыру?

Я не собираюсь заходить на кухню, если есть малейший шанс, что там притаилась какая-то крыса, но молчу. Я просто наблюдаю, как она идёт к входной двери и отпирает её. Она берёт со стола во дворе фонарь и включает.

– Куда ты?

– В сарай за досками.

– Прямо сейчас?

– Мне что, красную ковровую дорожку им постелить?

– Иди ты.

Она выходит, а я стою, как дура. Следы крысиного помёта виднеются через всю кухню. Раньше я бы их смела, не думая, что это на самом деле. Но сейчас от одной мысли, что я знаю, откуда они появляются, меня вот-вот стошнит.

В животе урчит, я достаю пару шлёпанцев, надеваю, осматривая кухню и остальные помещения в доме. Следов крыс больше нигде нет, так что я беру метлу и совок из кладовой в коридоре и сметаю весь помёт, который могу найти. Потом я нахожу баллончик с хлорной водой и распыляю его по всем поверхностям. Николь возвращается с молотком, гвоздями и досками и начинает заделывать дыру.

Не могу поверить в то, что это теперь моя жизнь. Пока мои друзья из школы, в которой я училась в прошлом году, отдыхают на Гавайях, плавают в составе сборной, отрываются на пляже, я оттираю остатки крысиного помёта с пола на кухне посреди ночи. Даже если бы я могла поговорить с кем-то из старых друзей, я бы не стала говорить об этом. Я бы переврала каждую мелочь из того, что со мной произошло этим летом.

Крысы вытащили из шкафа огромную пачку хлопьев «Cheerios» и прогрызли в коробке дырку. Теперь её содержимое высыпается на стол. Я беру её и выбрасываю, но Николь, закончив латать дыру в полу, встаёт и останавливает меня.

– Мы всё ещё можем их съесть, – говорит эта ненормальная.

– Ты всё ещё можешь их съесть. Я не ем то, на чём есть крысиная слюна.

– Крысы не облизали все те хлопья, которые ещё в коробке. У нас не так много запасов.

Я наблюдаю, как она достаёт дырявый ящик и заклеивает пробоину куском серебристой изоленты.

– О, Господи. Отвратительно.

Она не обращает на меня внимания и ставит ящик обратно в шкаф. На полу под столом лежит солонка. Должно быть, я проснулась именно из-за того, что она упала.

Я продолжаю подметать под столами, но мне так противно от такой жизни, что хочется кричать.

– Это – жестокое обращение с детьми, – говорю я. – Может быть, нам разрешат пожить в Садхане, пока родители не вернутся?

– Мы остаёмся здесь. Так нам велел отец.

– Его здесь нет! И он вовсе не идеальный папочка, и вообще тебе не следует вести себя так, будто он таким является, – на одном дыхании выпаливаю я.

Я никогда не рассказывала Ник о вещах, которые подслушала в ссоре родителей перед переездом. Мне нравилось, что я знаю то, чего не знает она. Но, в самом деле, если она собирается позволить отцу разрушить наши жизни, я хочу, чтобы она знала, какую паршивую задницу она так защищает.

– Что ты хочешь этим сказать?

Я кладу тряпку и хлорную воду и ухожу. Я слишком взбудоражена, чтобы адекватно мыслить, так что я поднимаюсь к себе и ложусь на кровать напротив горящей лампы. Несмотря на открытое окно и вентилятор, здесь всё равно около сотни градусов по Фаренгейту, поэтому я просто лежу, вдыхая тяжёлый воздух и обливаясь потом, и пытаюсь думать.

Что я ей наговорила? Какую кашу я заварила? Подходящее ли сейчас время?

Я думала, что она оставила свои повадки странной девочки с «промытыми» мозгами. В последнее время с ней стало намного приятнее находиться рядом. Но, как я и думала, как только она теряет самообладание и не знает, что ещё сделать, она снова становится «Папиным Маленьким Роботом».

Я слышу, как она поднимается по лестнице, и собираюсь с духом, чтобы напрямик поговорить с ней об отце, но она не заходит в мою комнату. Она просто идёт в свою спальню и закрывает за собой дверь.


Глава 14

Николь

Стирка белья – та ещё пытка, когда дома не работает водопровод, а, значит, не работает и стиральная машинка. Я стараюсь носить вещи до тех пор, пока они не становятся окончательно и бесповоротно грязными, и пытаюсь убедить Иззи поступать так же. Если ей хочется постирать что-то до того, как оно станет грязным, она должна стирать сама, таково правило.

Итак, прежде чем идти к вялотекущему ручью стирать бельё, я копаюсь в корзине в поисках того, что ещё можно носить. Выхожу из дома я рано, до дневной жары. Я тру каждую вещь – одежду или полотенце – по-отдельности, полощу их в холодной воде, мылю крошечным кусочком оливкового кастильского мыла. Наверно, это не очень полезно для экосистемы, но, когда я попробовала стирать одежду без мыла, пахла она невыносимо.

После этого я приношу все домой и развешиваю на верёвках, высохнув, одежда становится тяжёлой и будто одеревенелой.

Когда подхожу к входной двери, Иззи сидит на крыльце в тени, обмотав голову футболкой наподобие тюрбана. Cклонившись над пальцами ног, она красит их блестящим красным лаком.

Я ещё не говорила с ней после ночного нашествия крыс и, могу поспорить, что она в ещё более паршивом настроении, чем обычно, но так я этого оставить не могу. Она лентяйничает, пока я драю её грязное бельё. Я шумно роняю корзину с мокрыми вещами рядом с ней.

– Тебе надо развесить это, пока всё не покрылось плесенью.

Она на меня даже не смотрит.

– Мне некогда.

– Педикюр может подождать.

– Может быть, я займусь бельём, когда закончу с лаком.

Я хочу есть, моя футболка пропиталась потом, пока я стирала вещи, и мне не хочется разжигать печь и готовить что-то из наших бесконечных запасов овсянки. Я также не хочу есть погрызенные крысами хлопья Cheerios даже больше, чем Иззи. Но этого я ей никогда не скажу.

Хочется влепить ей пощёчину, так всё бесит.

Я слишком долго стою неподвижно, потому что она начинает на меня смотреть.

– Что?

– Займись бельём сейчас. Я пошла готовить завтрак.

– Я не буду ничего есть с кухни, где гуляли заразные крысы, так что на меня можешь не готовить.

– Ты просто избалованная мерзавка.

Мышцы её лица, безумно похожего на лицо мамы широкими скулами и тёмными линиями бровей, сводит от ярости, так напрягалось и лицо мамы в минуты гнева. От этого кажется, что оно вот-вот лопнет, как воздушный шарик.

– Я не избалованная мерзавка в отличие от тебя. Только ты постоянно ведёшь так, будто отец тебя назначил венцом вселенной.