– Это всё для твоей мамы? – спрашивает она.

– Ага, интересно да? То есть, вечеринка – это скорее искупление вины, но эти люди любят Аннику, так что я уверен, что они рады её возвращению.

– Судя по твоему голосу, сам ты не рад.

Я чувствую её взгляд на себе, и на мгновение поднимаю на неё глаза, потом снова смотрю в сторону, не зная, что сказать.

Правильно ли желать, чтобы мама не приезжала вовсе? Та ли это вещь, которую я могу доверить девушке, с которой едва знаком?

– Не всё так просто, – говорю я.

– Так какая твоя мама? – спрашивает меня Николь, и я пытаюсь подобрать слова.

Пропащая, разбитая, непостижимая для других, но я понимаю, что это не вся правда.

Она ещё харизматичная и притягательная, и множество людей не смогло перед ней устоять.

– У неё зависимость, – говорю я. – Ты когда-нибудь видела зависимых людей?

Я знаю ответ ещё до того, как она мотает головой. Конечно, не видела. Её тщательно распланированная и воплощённая жизнь до сих пор содержала только те элементы, которые её отец считает подходящими, судя по тому, что я о ней знаю.

Я пытаюсь представить детство в армии, с военачальником вместо отца, но это так не похоже на мою жизнь, что я могу думать только стереотипами. А Николь – не стереотип.

– Она принимает наркотики? – спрашивает она.

– Иногда. Ещё она выпивает. Сейчас она трезвая, но это никогда не длится долго.

– Звучит печально.

Её левый глаз скрыт за прядью волос, и я борюсь с искушением отбросить волосы с лица. Возможно, она специально её так сделала. Может быть, с ней, Николь чувствует себя защищённой. Я знаю, как необходимо это чувство.

Вообще-то я не хочу говорить об Аннике. Сегодня ночью надо веселиться, так что я улыбаюсь и пожимаю плечами.

– Эй, родителей не выбирают. Что же тут поделать, верно?

Она улыбается:

– Верно.

– Ты когда-нибудь танцевала в кругу под бой барабанов?

– Нет.

– Ты знаешь, как крутить обруч?

Она хмурится.

– Хм, вроде как.

– Тогда пойдем, покрутим немного обруч, – говорю я и начинаю спускаться по лестнице, прежде чем она находится с ответом. Я знаю, что это беспроигрышный способ помочь человеку расслабиться на таких деревенских вечеринках.

Рядом с костром мы замечаем сестру Николь, которая смеётся и танцует в компании детей, с которыми я вырос, и я облегчённо вздыхаю – по крайней мере, она не в каком-то тёмном углу, прижатая каким-то чуваком. Я отыскиваю два обруча, а в стороне уже собралась группа, проделывающая забавные трюки, и мы тоже отходим к краю.

Я бросаю взгляд на Николь, а она старается не смеяться. Это одно из тех трогательно нелепых мгновений, которые почти никогда не случаются, – те мгновения, когда ты знаешь, что прямо здесь и прямо сейчас, по меньшей мере, всё в порядке.

Больше, чем в порядке. Всё замечательно.


Николь

Радость после первой в жизни настоящей вечеринки омрачает чувство вины. Но вернувшись за полночь домой незаметно, я совершенно успокаиваюсь. Иззи бóльшую часть ночи провела, приклеившись к парню по имени Кива. Она танцевала, сражая страстью. Половину ее движений я совершенно не знала, а вторую – не решилась бы повторить. Всё же я никогда не выпускала её из виду больше, чем на полчаса, а она на удивление спокойно восприняла мою просьбу вернуться домой, когда около двух часов ночи вечеринка, наконец, стала сворачиваться.

Она согласилась пройтись пешком по ночному городу, а утром проснулась веселой и бодрой и даже предложила помочь мне с уборкой.

Да и сама я чувствовала себя лучше, чем обычно. Я не знаю, как относиться к Вольфу и его странной жизни, но симпатия и сильнейшее взаимное влечение заставляют разум отступить. Пытаюсь представить, что сказал бы отец, если бы увидел, как Вольф забирает меня на свидание? Это слишком много даже для фантазии. А что, если бы он представился просто другом? Папа прогнал бы его со словами, что мне нельзя находиться в обществе дегенератов.

И это в лучшем случае!

От мысли о столкновении двух столь разных миров у меня болит живот, и я надеюсь, что папа не вернётся в ближайшее время. Вот только, конечно, как долго мы можем протянуть здесь без воды, кондиционера, почти без денег, без машины?

Не так уж долго.

Я иду по шоссе проверить почту, про которую я совершенно забыла в последние несколько дней. Но часть меня хочет пойти ещё дальше, прямо к домику Вольфа на дереве и посмотреть, там ли он. Но я не решилась.

Открывая старый проржавевший почтовый ящик, я ожидаю найти счета на адрес дедушки, макулатуру и рекламные листовки, приходящие каждый день. Но на самой вершине стопки лежит какой-то конверт, поперёк лицевой стороны синими чернилами выведен знакомым аккуратным почерком адрес. Я беру конверт и осматриваю, мгновенно узнав мамин почерк.

На лицевой стороне нет обратного адреса, проверяю другую сторону, но не вижу его даже на обороте. Самое обычное письмо, на нём печать с американским гербом, почтовый штамп с датой наверху и надпись «Барстоу, Калифорния» над датой.

Барстоу?

Зачем ей туда возвращаться?

Это ближайший к военному посту город, в котором мы когда-либо жили. Насколько я знаю, это не то место, куда она хотела бы когда-нибудь вернуться. В то же время, именно там пересекаются дороги на Лас-Вегас, Аризону, Луизиану и Мексику на юге.

Я пробую предположить, куда мама направилась бы, но не могу. Я пытаюсь представить, как она прячется в каком-то захудалом мотеле посреди пустыни, и это напоминает бегство девушки, которая мечтает стать танцовщицей в Лас-Вегасе.

Тут я понимаю, что забыла как дышать, так что медленно наполняю легкие воздухом. Потом ещё раз, пока руки не перестают дрожать.

Я хотела подождать и открыть письмо дома не на солнцепёке, но я уже надрываю конверт, а что, если это не письмо вовсе? Что, если там какая-то глупость, вроде рецепта любимого ананасового пирога Иззи?

Я не знаю, почему я думаю о такой возможности, но это так.

В конверте только листок в линейку, сложенный втрое. Я достаю его и различаю нечёткие синие буквы даже сквозь бумагу. Я разворачиваю письмо и вижу слова «Дорогие Николь и Изабель» вверху страницы.

Рядом на опушке поваленное дерево, так что я сажусь в его тень, укрываясь от солнца, и читаю.


Я не знаю, получите ли вы это письмо. Может быть, ваш папа увидит его в ящике и спрячет от вас. Я надеюсь, этого не случится. Я хочу, чтобы вы обе знали, что я и не думала вас покидать. Просто мне кажется, что прямо сейчас вам с папой будет лучше, а я пока разберусь с некоторыми вещами. Я считаю, что мне надо сказать вам, если папа ещё не сказал, что я не вернусь жить с вами снова. Я бы сказала вам это лично, что я не хочу, чтобы вы питали надежды, что произойдёт какое-то чудо, а потом ещё одно. Я приеду забрать что-то из своих вещей может быть, но я не намерена жить в том доме.

Всё же дело не только в доме. У нас с папой более серьёзные проблемы, и мы собираемся разводиться. Я надеюсь, что вы не впервые об этом слышите или хотя бы думали, что такое возможно. Всё будет хорошо. Папа вас любит и позаботится о вас, в любом случае, вы уедете из этого дома через несколько лет. Когда я устроюсь где-нибудь, то узнаю, когда и где мы можем встретиться. Пока что помните, что я вас люблю, и всё это никак не связано с вами. Это моя и папина проблема.

С любовью, мама.


Я смотрю на письмо невидящим взглядом. Всего лишь одна страничка, написанная так прозаично, будто она рассказывает мне о походе в бакалею. Я, конечно, допускала мысль о разводе, но я не могла представить, что это действительно случится. До этого письма я верила, что все наладится. Я никогда не думала, что это может случиться всерьёз. Я пытаюсь представить, как я запросто передам письмо Иззи, как она отреагирует, и что я буду с этим делать.

Она придёт в ярость. Может быть, убежит. И тогда я не выполню самое важное задание, которое поручил мне папа. Я даже вообразить не могу, как Иззи может сама о себе позаботиться на улице. Она умрёт или ещё хуже.

Я бережно складываю письмо и кладу обратно в конверт. Встаю, отряхиваюсь и иду по грунтовой дороге домой, в животе такой тяжёлый ком, что его почти невозможно вынести.

Если Иззи увидит письмо, то что произойдёт? Это единственная моя мысль. Как ответить на более сложный вопрос о маме и папе, о будущем нашей семьи, я не могу сейчас даже предположить.


Глава 10

Николь

На девятый день рождения один друг подарил мне блокнот, и с того дня я бережно его храню. Ещё давным-давно я назвала его дневником. Он был фиолетового цвета с надписью «Мой дневник» на обложке и запирался на такой золотой замочек, к которому идеально подходил крошечный золотой ключик. Я любила этот подарок больше всех остальных, которые я когда-либо получала, в основном благодаря замку и ключу. Я прятала его в разных местах, чтобы никто не совал в него нос без спроса, и писала там каждую ночь, а когда заканчивались листы, мне приходилось тратить накопленные деньги на ещё один, и ещё один, и ещё.

Мне нравилось, что мне не надо было записывать, что говорит мне папа. Я могла писать всё, что захочу. Я могла думать обо всём, что захочу. Меня охватывало дразнящее чувство свободы.