– Вы думаете, она уснула? – Спрашивает Гамильтон.

– Да. Эмоциональная сторона этой женщины развита намного выше, чем у кого-то другого. Её сознание ярко и красочно показывает ей последствия, и она переживает их несколько раз. Сначала внутри, а затем в реальности. Никто не заметил её ранения из-за всплеска адреналина. Её вена проколота в двух местах. Она вколола себе вспомогательное средство защиты, чтобы выполнить обещание, данное Кьяре, которая была права – Бланш никогда не бросит тех, к кому испытывает симпатию, она будет бороться до конца. Она это и делала. Затем попросила Уилсона спрятаться, а сама, убедившись, что Кьяра в безопасности, поехала сюда. Она шла пешком, чтобы запутать следы. Действие адреналина закончилось, боль стала сильнее, слабость от потери крови отдавалась невыносимой тональностью в теле, а разум имел цель, и она добралась до неё. Отсюда обморок и долгий сон, – бросаю окровавленное полотенце в раковину и стягиваю перчатки.

– Она сказала вам, кто заказчик?

Слабо улыбаясь, киваю и дотрагиваюсь до её бледной щеки внешней стороной пальцев.

– И кто?

– Я.

– Но… сэр, это же… простите, но это невозможно. Это ложь, – тихо возмущается Гамильтон.

– Нет. Я видел правду в её глазах и в каждой слезе, скатывающейся по лицу. Я слышал правду в каждом слабом стоне и безмолвной мольбе остановиться. Я чувствовал правду. Она не лгала, – качая головой, медленно поглаживаю лицо Бланш.

– Как такое может быть? Вы же не могли забыть о том, что сделали такое?

– Нет, не мог. Встретив эту женщину хоть раз, я навсегда бы сохранил её в своём сознании. Её обманули. Возможно, она считала, что работает на меня. Кто-то прикинулся мной, вёл её по неверному пути и преподнёс всё так, словно я когда-то отдал такой приказ, находясь в неадекватном состоянии. Но она запомнила всё и начала работать над собой. Она развивалась, стремилась, наконец-то, познакомиться со своим заказчиком лично и боялась сказать правду. Опасалась за то, как я отреагирую на это. И я подтвердил все её мысли, вынудив испытать ещё больше той ужасной боли, которая никогда не превратится во что-то прекрасное. Я не умею её дарить. Я могу лишь наказывать ею до последнего вздоха моей жертвы. К сожалению, Бланш и стала этой жертвой, – вздыхая, убираю руку и достаю большой пластырь, чтобы заклеить рану.

– Но кому это нужно? Нейсон? Или кто-то ещё, сэр? Это же столкновение лбами на ринге и настоящий бой насмерть между вами, – шокировано шепчет Гамильтон.

– Это и предстоит узнать, почему она так уверена в том, что я её заказчик. И Бланш говорила. Она упоминала так часто, что живёт для меня, дышит для меня и совершила невозможное, чтобы быть достойным противником. Единственным противником, которого я буду бояться. Я был глух и слеп к её словам, ведь даже не представлял, насколько она больна несуществующим заданием, – аккуратно заклеиваю последний уголок и выпрямляюсь.

– Но, мистер Рассел, если бы не её задание, то вы бы не смогли узнать о том, что угрожает нескольким странам, – замечает он.

– Ищешь что-то хорошее в этой ситуации? А если я признаюсь, что меня не волнуют другие жизни, кроме её. Я настолько чёрств ко всем и зациклен на её пульсе, что готов навсегда отказаться от своей клятвы. Думаю о побеге, чтобы спасти Бланш и сестру. Для меня сейчас нет ничего важнее этого. Я собираюсь всё бросить, только бы она была жива. Проверь, как там дела у Молли и принеси мой халат из спальни. Я переодену её, здесь всё в крови. Всё в крови, – бросаю на него быстрый взгляд, и когда получаю кивок о согласии, снова поворачиваюсь к Бланш.

Когда убеждаюсь, что мы остались одни, пододвигаю стул и просто сажусь на него. То, что я сделал, непростительно. У людей, подобных мне, никогда не появляются мысли о том, чтобы покаяться, сходить в церковь или же поверить в Бога. Для нас этого не существует, ведь мы убиваем, порой даже не спрашивая, для чего всё это. Почему мы должны насыщать своё сознание насилием, а не чем-то другим, к примеру, чувствами? Я никогда не задумывался об этом. Моё прошлое имеет смутные и уже вычеркнутые из сознания картинки воспоминаний, которых я сам себя лишил, освободив место для работы. Но, выходит, и работать я уже не могу. Я потерял всё, за что мог ухватиться и найти разумное объяснение причин, по которым стал таким. Жалким. И мне не стыдно за это. Мне не стыдно больше принимать тот факт, что я могу ошибаться, посылая смертельные невидимые пули в грудь другого человека. А они, так и не достигнув сердца, рикошетом ударяют по моему, разваливая его на части. Я рассыпаюсь на мелкие атомы от разочарования во всём, что существует в этом мире. Секс не так важен в жизни. Моё мнение не изменилось, но я совершенно точно увидел, как сильно может женщина влиять на восприятие, заставляя мечтать. У меня нет будущего даже с Бланш, потому что никогда не стану нормальным человеком. Я уже психически сломлен. У меня нет границ. Нет чувства, что я должен остановиться. Нет минимума и максимума. Нет ничего, что я мог бы пообещать ей. Только кровавую дорожку из убийств до моей могилы.

Я бы мог сказать, что оживаю, когда она рядом, но в то же время умираю. Мой лексикон не обогатился словами и эпитетами, многие я хотел бы забыть. Я хотел бы навсегда прекратить замечать нюансы и стать примитивным. Это лишь фантазии. Они бессмысленны. Они мертвы. Они мои. От этого ещё больнее, ведь я не понимаю, за что меня можно любить, вообще. Молли говорит об этом и стремится заставить меня признаться, что вся эта боль, мука, злость, желание спрятать её и запечатлеть в своём разуме, как единственную женщину, о которой я мог бы заботиться – любовь. А как часто люди используют это слово, чтобы обмануть? Как часто они прикрывают свои преступления, считая, что, манипулируя им, можно получить амнистию? Нет. О любви не говорят. Ей дышат. Это не одно слово, и я не чувствую его. Но я мечтаю о будущем, о самом тихом и простом, хотя это невозможно. Ни я, ни Бланш не сможем жить дальше именно так. Мы изначально неверное строение природного выброса. Мы тот опасный вид животных, которых необходимо истреблять. Никогда мы не будем иметь сил подавить в себе жажду повышения адреналина. Мы больны. И зараза эта никогда не исчезнет из нашего сознания. Мы всегда будем помнить о том, что привело нас к разрушению. А прощение – пыль, из-за которой мы не сможем быть честны даже в случае опасности. Но я дышу терпким ароматом пристрастия к её болезни и готов сказать всё что угодно, только бы помочь ей понять – мы обмануты и находимся в одной клетке, а из неё выберется только один. И я буду настаивать на том, чтобы это была она.

– Сэр, спальня готова. Ваш халат, – Гамильтон возвращается и вешает одежду на стул.

– Я подготовлю капельницы для мисс Фокс, пока вы её переоденете, – добавляет он и, подхватывая коробку, выходит из кухни.

Поднимаюсь со стула и аккуратно снимаю с Бланш футболку. Вероятно, её старая одежда пропиталась кровью, а сил, чтобы найти что-то ещё, не хватило. Неужели она, действительно, чувствует себя защищённой рядом со мной? По выводам, которые я хотел бы сделать, это правда. Она пришла ко мне, хотя уже знала о том, что я подставил её. Чёрт. Теперь на неё будут охотиться, пытаясь выманить отсюда, чтобы понять – какую информацию она передала мне. Она стала мишенью из-за меня, и я не желаю себя оправдывать. Пришло время думать в пользу жизни.

Обтерев все кровавые мазки на теле Бланш, осторожно запахиваю халат и поднимаю её на руки. Надо же, я ещё не носил никого так. У меня и женщин-то не было, чтобы сделать это. И действительно, таким способом проще передвигаться. Так я буду уверен, что она добралась до места назначения. Мне проще представлять, что Бланш лишь утомилась, а причина её бледности – долгие ночи рядом со мной, безустанные дни, наполненные шёпотом и стонами, но никак не потому, что я заставил её испытать физическую боль, переживая свой собственный ад.

Положив Бланш на кровать, отхожу, чтобы Гамильтон поставил ей две системы. Я ожидаю, что тут же отойдёт от неё, а он смотрит. И это меня злит даже сейчас. Я хотел бы насытиться тишиной рядом с ней, подготовиться и остудить все свои чувства, которых до сих пор боюсь, но это невозможно. Если кто-то долго находится рядом с ней, то я превращаюсь в безумца, готового разорвать руками того, кто не позволяет мне дотронуться до её кожи и услышать её дыхание.

Гамильтон, наконец-то, поднимается с кровати, освобождая мне место. Но я, будучи до сих пор потерянным в том, что на самом деле ощущаю и не имеющим представления, как это назвать, пододвигаю стул и сажусь на него.

– Сэр, я могу у вас кое-что спросить? – Интересуется он.

– Можешь.

– Каково это – любить такую женщину? – От его слов резко поворачиваюсь и хочу заорать, чтобы пошёл вон отсюда. Всё меркнет, когда вижу в его глазах не издёвку, а мягкое желание помочь мне разобраться в себе.

– Ты считаешь, я влюблён в неё? – Сухо спрашиваю, возвращая свой взгляд к Бланш.

– По вам трудно сказать, мистер Рассел. Но ваши поступки говорят именно об этом. Раньше вы бы её уничтожили, не позволив даже и слова сказать. Раньше бы вы настояли на своём, и этой женщины никогда не было бы в доме. Раньше вы бы не смеялись и не вели себя, как ревнивый мужчина, считающий, что вам принадлежит чьё-то сердце. Всё изменилось, когда вы углубились в попытки изучить мисс Фокс. Наверное, если бы это был мужчина, то он бы давно уже рассказал всё вам. Но женщины, они могут быть неподвластны даже самой природе. Их интуиция развита намного острее, чем у нас. Женщины живут и насыщаются чувствами. Ради них они могут умереть. К тому же тот крик из вашей спальни убедил меня в том, что мисс Фокс не просто женщина. Она ваша. Простите меня за то, что вновь влез в вашу жизнь, сэр. Я узнаю, изменилось ли что-то за пределами дома, а затем до семи утра буду отдыхать. Если что-то будет нужно…