Бонкимчондро Чоттопаддхай - Индира

Она кричала, а мальчик хлопал в ладоши и, приплясывая, повторял:

— Моя секловь, моя секловь!

Успокоился он, лишь когда я посадила его к себе на колени и поцеловала.

В тот же день, к вечеру, Шубхашини взяла меня за руку и увела в укромный уголок.

— Сестра, — сказала Шубхашини, — помнишь, ты обещала рассказать о том, что случилось с тобой у Черного озера? Ну говори, я слушаю.

Я задумалась.

— Это будет рассказ о моем несчастье, — начала я. — Я уже говорила тебе, что мой отец очень богатый человек, богаче твоего свекра. И он жив. А в кухарки я нанялась потому, что попала в беду. У Черного озера на меня напали разбойники… — Я умолкла, молчала и Шубхашини.

— Не продолжай, раз тебе тяжело, — первой нарушила она молчание. — Я ведь ничего не знала.

«Открою ей всю правду», — решила я.

— Ты сделала мне столько добра, так помогла мне, что тебе я легко могу поведать все.

И я принялась рассказывать. Утаила лишь имена отца, мужа, свекра и название родной деревни.

Выслушав меня, Шубхашини разрыдалась. Излишне говорить о том, что и сама я не сдержала слез.

На следующий день Шубхашини снова уединилась со мной.

— Ты должна назвать имя своего отца, — потребовала она.

Я назвала.

— И еще, мне надо знать деревню, где он живет.

— Он живет в Мохешпуре.

— А как называется почта?

— Почта? — удивилась я. — Так и называется, почтой.

— Глупенькая! Мне нужно знать, в каком она селении.

— Вот этого я не знаю, — растерянно ответила я. — Знаю только, что почта есть.

— Но она в той же деревне, где ваш дом, или в другой?

— Понятия не имею.

Шубхашини явно опечалил мой ответ, хотя она и промолчала.

На третий день, когда мы снова остались одни, Шубхашини спросила:

— До каких же пор ты собираешься оставаться кухаркой? Мне будет очень скучно без тебя. Но я не вправе ради собственного удовольствия портить тебе жизнь, и не хочу брать такой грех на душу. Мы посоветовались…

— Кто мы?

— Я и Ро-бабу.

Так Шубхашини в разговоре со мной называла своего мужа.

— Мы посоветовались и решили сообщить твоему отцу, что ты живешь у нас. Вот зачем мне понадобилось название вашей почты.

— Значит, ты все рассказала Ро-бабу?

— Да. А что в этом плохого?

— Ничего. И что же вы потом сделали?

— Отправили письмо в Мохешпур. Будем надеяться, что почта именно там.

— Уже отправили?

Трудно передать, как я обрадовалась. Я прикинула даже, на какой день должен прийти ответ. Но ответ не пришел. В те далекие времена почта была не в каждой деревне. Но я не знала, что в Мохешпуре нет почты, потому что росла избалованной, словно царская дочь, и о многих вещах не имела никакого представления. Письмо Ромона-бабу вернулось обратно.

Я снова начала проливать слезы, но Ро-бабу был человеком настойчивым.

— Ты теперь должна назвать нам имя твоего мужа, — сказала мне как-то Шубхашини.

Я была грамотной и написала его.

— А как зовут твоего свекра?

Я написала и имя свекра.

— А где они живут?

Я и на это ответила. Не знала я лишь одного: есть ли там почта.

Позднее Шубхашини сказала мне, что Ромон-бабу и туда написал.

Но это письмо тоже осталось без ответа.

Я совсем отчаялась, и в голову мне пришла ужасная мысль… Зачем, окрыленная надеждой, я допустила, чтобы отправили письмо в дом свекра? Узнав, что я попала в руки разбойников, муж, наверное, стал считать меня оскверненной, и решил от меня избавиться.

Я поделилась своими сомнениями с Шубхашини, но она ничего не ответила мне, и я поняла, что надеяться больше не на что. Глубоко опечаленная, ушла я к себе.

Проснувшись однажды утром, я обнаружила, что в доме идут какие-то приготовления. Ромон-бабу занимался адвокатской практикой, и среди его многочисленных клиентов был один очень богатый человек. Последние два дня в доме только и говорили, что о его приезде в Калькутту. Ромон-бабу и его отец часто встречались с этим клиентом. Старый хозяин вел с ним какие-то дела, и потому нередко его навещал.

И вот сегодня этого богача ждали к нам в гости. На кухне поднялась суматоха. Обед должен был удаться на славу, и готовить его поручили мне. Я старалась как могла. Принимать гостя решили на женской половине. Вместе с ним сидели Рамрам-бабу и Ромон-бабу. Я никогда еще не прислуживала гостям, и для этого, как всегда, позвали старую кухарку.

Сидя на кухне, я вдруг услыхала шум: Ромон-бабу ругал старуху брахманку.

— Все нарочно подстроили, — сообщила одна из служанок, заглянув ко мне.

— Что подстроили? — поинтересовалась я.

— Старуха хотела положить молодому господину гороху. А он, как будто нечаянно, толкнул ее, и весь горох высыпался ему на руку.

Даже на кухне было слышно, как Ромон-бабу бранит кухарку:

— Зачем берешься, раз не умеешь? Могла отдать поднос кому-нибудь другому!

— Пошли сюда Кумо, — приказал Рамрам-бабу.

Только старая госпожа могла возразить Рамраму Дотто, но ее здесь не было. Я же не смела ослушаться приказа, хотя знала, что навлеку на себя гнев старой хозяйки. Я попробовала было уговорить кухарку вернуться к господам, но она и слушать не стала.

Пришлось идти мне. Я тщательно умылась и накинула на голову покрывало.

О, если бы я знала, чем это кончится!

Я и не подозревала, что Шубхашини сумеет так ловко провести меня. Я была закутана в покрывало, но какая женщина удержится от того, чтобы бросить взгляд на незнакомого мужчину. И я украдкой досмотрела на гостя.

Это был светлокожий, очень красивый господин лет тридцати. Такие обычно нравятся женщинам. Словно сраженная молнией, я застыла на месте с блюдом мяса в руках. И гость заметил это. Я же невольно (такого греха я никогда не взяла бы на душу) впилась в него глазами. Но ведь и змея, вероятно, раздувает свой капюшон бессознательно. Едва ли у нее появляются грешные желания. Я надеялась, что гость заметит меня, — ведь, по мнению мужчин, взгляд женщины, брошенный из-под покрывала, обладает особой притягательной силой — он подобен яркой вспышке света в темноте. Господин слегка улыбнулся — кроме меня, этого никто не заметил — и опустил голову. Не помня себя, я положила все мясо на тарелку гостя и покинула комнату.

Боль и стыд терзали меня.

Мое замужество было равносильно вдовству с рождения. Я видела мужа всего раз, на свадьбе, я жаждала любви, но жажда эта не была утолена. Этот незнакомый господин взволновал мою душу. Так от камня, брошенного в глубокие воды, по зеркальной поверхности расходятся круги.

С этой минуты я чувствовала себя еще более несчастной. Я проклинала судьбу за то, что родилась женщиной, презирала себя за свою нескромность и очень страдала.

Придя на кухню, я вдруг подумала, что уже видела где-то этого господина. Тогда я вернулась и, спрятавшись за дверью, стала разглядывать его.

«Он!» — пронеслось у меня в голове.

Между тем Рамрам-бабу велел подавать следующее блюдо. На этот раз я убедилась в том, что гость обратил на меня внимание.

— Передайте вашей кухарке, Рамрам-бабу, — сказал он, что кушанья ее превосходны.

— Да, она отлично стряпает, — ничего не подозревая, согласился хозяин.

«Неплохо бы зажарить твою голову!» — разозлившись, подумала я.

— Странно, — продолжал гость, — но в вашем доме некоторые блюда готовят так, как у нас.

«Он!» — повторила я про себя.

Несколько соусов я действительно приготовила так, как принято в наших местах.

— Возможно, — отвечал Рамрам-бабу, — наша кухарка нездешняя.

— Откуда вы? — улучив удобную минуту, спросил гость, глядя мне прямо в глаза.

Я растерялась, не зная, ответить мне или промолчать. Потом решила ответить, но сказала неправду. Зачем я солгала, ведомо только тому, кто сотворил женщину коварной и лукавой.

«Правду успею сказать, — подумала я, — а сейчас нарочно скажу другое. Посмотрим, что будет». И я ответила:

— Я родом с Черного озера.

Гость вздрогнул, помолчал немного и тихо спросил:

— С какого Черного озера? Разбойничьего?

— Да.

Больше он ни о чем не спрашивал.

А я продолжала стоять с подносом в руках, совсем позабыв, как полагается вести себя служанке. Забыла я и о том, что только что раскаивалась в нескромности. Гость ел уже без прежнего удовольствия.

— Ешьте, Упендра-бабу, — угощал Рамрам Дотто.

Вот и все, что мне нужно было услышать! Упендра-бабу! Я еще раньше поняла, что гость не кто иной, как мой муж!

Вернувшись на кухню, я бросила поднос и опустилась на пол. Невыразимая радость переполнила мою душу.

— Что там случилось? — раздраженно крикнул Рамрам Дотто, услыхав, как грохнул об пол брошенный мною поднос.

С этой главы мне часто придется упоминать о моем муже. Может быть, несколько умных читательниц составят комитет и, посоветовавшись, решат, как мне величать его. Ведь когда я пятьсот раз подряд повторю слово «супруг», читателям станет тошно! А может быть, по примеру некоторых, называть мужа по имени, Упендро, или разбросать по всему повествованию «повелитель моей жизни», «возлюбленный моей души», «господин судьбы моей», «властелин моего сердца», «тот, кто мне дороже жизни»?