Я подумала, каким благородным выглядел Фабиан, когда он их всех обдал презрением и взял вину на себя. Конечно, это он был ответственен за случившееся, но он представил все это так, будто ничего особенного не произошло, и с их стороны было довольно глупо устраивать такой переполох.

Я смиренно последовала за Лавинией в другую часть дома, которую до сих пор еще никогда не видела.

— Двоюродная бабушка Люси занимает западное крыло. Это восточное крыло, — сказала она мне. — Мы идем в комнату монахини. Будь осторожной. Монахиня не любит чужих. Со мной все в порядке, я один из членов семьи.

— Ну, а почему же ты боишься идти одна?

— Я не боюсь. Я подумала, что тебе захочется увидеть все самой. Ведь в пасторском доме нет призраков, не так ли?

— Кому нужны призраки? Что от них хорошего?

— В больших домах они есть всегда. Они предупреждают людей.

— В таком случае, если монахиня не хочет видеть меня, иди сама по своим делам.

— Нет, нет. Тебе тоже придется пойти со мной.

— Предположим, я не хочу.

— Тогда я больше никогда не позволю тебе снова приходить в этот дом.

— Неважно. Ты не очень-то приятна… и остальные.

— О, как ты смеешь! Ты всего лишь дочь пастора, и он обязан своим проживанием здесь нам.

Я боялась, что в этом что-то было. Возможно, леди Харриет, если будет недовольна мной, выкинет нас. Я понимала Лавинию. Она хотела взять меня с собой потому, что боялась идти в комнату монахини одна.

Мы пошли по коридору. Она повернулась и взяла меня за руку.

— Пошли, — прошептала она. — Это совсем рядом.

Она открыла дверь. Мы оказались в маленькой комнате, которая выглядела как монашеская келья. Обстановка там была аскетичной. В ней были голые стены, и над узкой кроватью висело распятие. Здесь стояли всего один стол и один стул.

Она быстро поставила кубок на стол, и мы вместе выбежали из комнаты. Мы поспешили по коридору. Ее обычное высокомерие и самообладание вернулись к ней. Она направилась обратно в ту комнату, где незадолго до этого Фабиан возлежал на софе, а я обмахивала его веером из павлиньих перьев.

— Понимаешь, — сказала Лавиния, — история нашего рода начинается еще со времен Завоевателя. Я считаю, что ваши предки были рабами.

— О нет, они ими не были.

— Да, были. Так вот, монахиня была одним из наших предков. Она влюбилась в неподходящего человека… Я думаю, он был викарием или пастором. Люди подобного рода не заключают браки с такими знатными людьми, как мы.

— Смею заметить, они должны были быть более образованными, чем ваши.

— Мы можем не заботиться об образовании. Об этом должны думать только люди вроде тебя. Мисс Эзертон говорит, что ты знаешь больше моего, хотя и на год моложе. Мне не надо быть образованной. Для меня это неважно.

— Образование — самое большее из всех имеющихся благ, — сказала я, цитируя своего отца. — Расскажи мне о монахине.

— Он был настолько ниже ее по происхождению, что она не могла выйти за него замуж. Отец запретил ей это и отправил в монастырь. Но она не могла без него жить, поэтому сбежала к нему. Ее брат отправился за ней и убил любовника. Ее привезли домой и поместили в этой похожей на келью комнате. В ней никогда ничего не меняли. Она выпила из кубка яд. Считают, что после смерти она вернулась в эту комнату и обитает здесь.

— Ты веришь этому?

— Конечно, верю.

— Ты, должно быть, очень боялась, когда пришла сюда за кубком.

— Когда играешь в игры с Фабианом, приходится это делать. Я думаю, что, поскольку меня послал Фабиан, призрак не мог сделать мне ничего плохого.

— Ты считаешь своего брата кем-то вроде Бога.

— Он такой и есть.

Казалось, все в доме считали его таким.

Когда мы возвращались домой, мисс Йорк сказала:

— Бог мой, какой устроили переполох с веером. Если бы за этим не стоял мистер Фабиан, была бы настоящая беда.

Я все больше восхищалась Домом. Я часто думала о монахине, которая из-за любви выпила яд и этим убила себя. Я говорила об этом с мисс Йорк, которая выяснила от мисс Эзертон, что, когда мисс Люси обнаружила пропажу веера из павлиньих перьев, она просто заболела.

— Неудивительно, — сказала она, — что вокруг него поднялась такая суматоха. Мистер Фабиан не должен был просить, чтобы вы взяли его. Вы же никак не могли знать всего.

— Как может веер иметь такое значение?

— О, это что-то связано с павлиньими перьями. Я слышала, они приносят несчастье.

Мне хотелось знать, имеет ли эта теория что-то общее с греческой мифологией, и, если да, мой отец наверняка должен об этом знать. Я решила спросить его.

— Отец, — обратилась я. — У мисс Люси из Дома есть веер из павлиньих перьев. В нем что-то особенное. Есть ли какая-нибудь причина, почему он имеет какое-то важное значение?

— Ну что ж, ты, конечно, помнишь эту историю, как Гера поместила глаза Аргуса на павлиний хвост?

Я не знала и попросила рассказать ее.

Оказалось, что это очередная история о Зевсе, соблазняющем кого-то. На этот раз это была дочь царя Аргоса, и Гера, жена Зевса, узнала об этом.

— Она не должна была удивляться. — сказала я. — Он постоянно соблазнял, кого только мог.

— Верно. Он превратил прекрасную девушку в белую корову.

— Это что-то новое. Обычно он превращался сам.

— На этот раз было по-другому. Гера была ревнива.

— Не удивительно… с таким-то мужем. Но она должна была привыкнуть к его выходкам.

— Она заставила следить за ним чудовище Аргуса, у которого было сто глаз. Узнав об этом, Зевс послал Гермеса усыпить его своей лирой и убить спящим. Узнав, что случилось, Гера рассердилась и поместила глаза убитого чудовища на хвост своего домашнего павлина.

— И поэтому перья приносят несчастье?

— Разве? Признаюсь, что когда-то я слышал что-то в этом роде.

Но ничего больше он сказать мне не мог. Про себя я подумала: «Это из-за глаз. Они все время следят… потому что Аргус потерпел неудачу. Почему мисс Люси должна так беспокоиться из-за того, что там не стало глаз, чтобы следить за ней?»

Тайна углублялась. Что это был за удивительный Дом! Там жил призрак в виде давно умершей монахини и был магический веер с глазами, следящими за своим владельцем. Было ли это, размышляла я, предупреждением о приближающейся катастрофе?

Я чувствовала, что в доме может что-то случиться; там было еще так много загадочного, и, несмотря на то, что я была некрасивой и меня приглашали только потому, что другой подходящей для Лавинии компании не было, я хотела продолжать ходить в этот Дом.

Это произошло примерно через неделю после инцидента с веером, когда я стала замечать, что за мной следят. Когда я скакала в паддоке, я почувствовала непреодолимое желание взглянуть на то окно, высоко на стене. Мне показалось, что за мной следят именно оттуда. За окном была тень, которая на мгновение появлялась и затем исчезала. Несколько раз мне казалось, что я там кого-то вижу. На меня это произвело жуткое впечатление.

Я спросила как-то у мисс Эзертон:

— Какая часть дома смотрит прямо на паддок?

— Это западное крыло. Им мало пользуются. Там живет мисс Люси. Его считают ее частью дома.

Я предполагала, что это так, а теперь подтвердилось.

Однажды, когда я поставила лошадь в стойло, Лавиния убежала вперед, и, когда я собиралась вернуться в дом, увидела Айшу. Она быстро подошла ко мне и, взяв за руку, посмотрела мне в лицо.

— Мисс Друзилла, я ждала, когда вы останетесь одна. Мисс Люси очень хочет поговорить с вами.

— Что? — вскричала я. — Сейчас?

— Да, — ответила она. — Тотчас же.

— Лавиния будет ждать меня.

— Сейчас это неважно.

Я последовала за ней в дом и далее вверх по лестнице и по коридору в комнату в западном крыле дома, где меня ждала мисс Люси.

Она сидела в кресле у окна, выходящего на паддок, откуда она могла за мной наблюдать.

— Подойди сюда, детка, — сказала она.

Я пошла к ней. Взяв меня за руку и посмотрев мне в лицо, она приказала:

— Айша, принеси стул.

Айша принесла и поставила его совсем рядом с мисс Люси.

Затем она удалилась, и мы остались наедине.

— Скажи мне, что заставило тебя это сделать, — сказала она. — Что заставило тебя унести веер?

Я объяснила, что мы играли: Фабиан был благородным римлянином, а мы с Лавинией его рабами. Он испытывал нас, давая трудные задания. Мое заключалось в том, чтобы принести ему веер из павлиньих перьев, и я знала, что такой был в этой комнате, поэтому я пришла и взяла его.

— Так, значит, и Фабиан втянут в это. Вас двое. Не только ты брала его. Значит, некоторое время он был в твоем распоряжении… был твоим. Это не пройдет бесследно, она это запомнит.

— Кто запомнит?

— Судьба, моя дорогая детка. Мне очень жаль, что ты брала веер. Ты могла брать что-то другое для своих игр без всякого вреда, но в павлиньих перьях есть что-то такое… мистическое и угрожающее.

Я вздрогнула и оглянулась.

— Они несчастливые? — спросила я.

Она выглядела печальной.

— Ты — милая маленькая девочка, и я сожалею, что ты их трогала. Теперь ты должна быть осторожной.

— Почему? — взволнованно спросила я.

— Потому что этот веер приводит к трагедии.

— Как это возможно?

— Я не знаю, как, я только знаю, что приводит.

— Если вы знаете это, зачем вы держите его у себя?

— Потому что я заплатила за владение им.

— Как заплатили?

— Я заплатила счастьем своей жизни.

— Не выбросить ли вам этот веер?

Она покачала головой.

— Нет. Это нельзя сделать. Сделать это — значит, передать проклятие.

— Проклятие, — Это становилось все более и более фантастичным. Это казалось еще более диким, чем рассказ моего отца о девушке, превратившейся в белую корову.

— Почему? — спросила я.

— Потому что это записано.

Она покачала головой, а я продолжала: