Аш дал мальчишке ану и двинулся дальше, и через несколько минут они приблизились к месту, где от главной дороги отходила боковая, ведущая направо, в сторону озера. Тропу, как и дорогу, покрывал толстый слой пыли, но следов от тележных колес на ней не было. Однако совсем недавно по ней проезжала туда и обратно группа всадников: оставленные здесь отпечатки конских копыт замел бы даже легчайший ветерок.

– Они приезжали, чтобы выбрать место для погребального костра, – сказал Сарджи.

Аш молча кивнул, пристально глядя на темнеющие впереди деревья. В вечернем воздухе у него за спиной разносились неумолчные звуки: блеянье коз, мычание коров, резкие возгласы пастухов, голубиная воркотня, громкие крики перепелок, пронзительный скрип и погромыхивание телег, катящихся в сторону города. Приятные для слуха повседневные звуки, столь непохожие на оглушительный гул тесно сбившейся, воющей, жадно глазеющей толпы, которая слишком скоро соберется здесь, встанет сплошной живой стеной по обеим сторонам вот этой самой пыльной тропы…

Если он приедет сюда верхом, ему придется оставить Дагобаза на привязи где-то поодаль, потому что помимо великого множества зрителей, которые стекутся сюда наблюдать за кремацией, еще тысячи будут сопровождать похоронные носилки с эскортом, в толкотне и давке медленно двигаясь вперед приливной волной людского моря, неодолимой и ужасной. Нарисовав в воображении эту картину, Аш понял, что в данной ситуации единственным преимуществом для него будет анонимность. Никто не обратит на него внимания, если он присоединится к толпе. Он будет просто одним из многих, очередным зевакой, самым обыкновенным и ничем не примечательным – если только придет пешком. Всадник будет слишком бросаться в глаза, и к тому же Дагобаз не привык к таким шумным толпам и неизвестно как себя поведет.

– У нас ничего не получится, – пробормотал Сарджи, чьи мысли, очевидно, текли в том же направлении. – Если бы площадка для сожжения находилась по другую сторону от города, у нас еще был бы шанс. Но нам будет не скрыться отсюда, даже если мы сумеем пробиться через толпу: с одной стороны путь преграждают горы, с другой – озеро, а там, – он кивком указал на восток, – вообще нет никакой дороги. Значит, нам придется возвращаться к городу, и всем здесь будет об этом известно.

– Да, я знаю.

– Тогда что мы здесь делаем?

В голосе Сарджи слышались беспокойные нотки.

– Я хотел собственными глазами увидеть место, прежде чем принять решение. Я надеялся найти здесь что-нибудь… какую-нибудь особенность ландшафта, которой можно воспользоваться в своих интересах или которая наведет меня на какую-нибудь мысль. Не исключено, что мы еще найдем таковую. Если же нет, хуже нам не станет.

Следы лошадиных копыт обрывались на опушке густой рощи: здесь всадники оставили лошадей на привязи и двинулись дальше пешком. Аш и Сарджи прошли по тропе между тесными рядами деревьев и, снова выйдя на открытую местность, оказались на широкой площадке в центре своеобразного покинутого города – города из дворцов и храмов, расположенного посреди рощи.

Повсюду вокруг высились здания. Мемориальные чаттри. Огромные пустые символические гробницы, построенные из местного песчаника и украшенные восхитительной затейливой резьбой; иные имели высоту в три или четыре этажа, и их воздушные, крытые куполами павильоны со сквозными узорчатыми стенками поднимались один над другим подобием фантастического карточного домика, возвышаясь над верхушками деревьев.

Каждая чаттри была надгробным памятником одному из ран Бхитхора и стояла на месте, где сожгли его тело. И каждая, на манер храма, располагалась вокруг водоема или фасадом к нему, чтобы любой пришедший помолиться мог совершить ритуальное омовение. Судя по всему, люди редко сюда наведывались: водоемы с зеленой стоячей водой изобиловали водорослями и ильной рыбой, а многие чаттри лежали в руинах. Голуби, попугаи и совы свили гнезда в расселинах между камнями и среди источенного непогодой резного орнамента, украшающего цоколи, арки и купола; стайка обезьян прыгала по стенам, и в кронах деревьев гомонили, переругиваясь друг с другом, бесчисленные птицы, устраивающиеся на ночлег. Похоже, кроме птиц, обезьян и одинокого жреца, который читал молитвы, стоя по пояс в одном из водоемов, здесь не было ни души, и Аш осмотрелся по сторонам сосредоточенным взглядом генерала, составляющего план сражения.

Вон тот свободный участок определенно выбран под площадку для нового погребального костра: судя по многочисленным следам, испещряющим пыль, накануне его обследовала большая группа людей, которые исходили его вдоль и поперек, потом собрались вместе и довольно долго стояли и разговаривали, а затем ушли, не наведавшись ни в какую другую часть рощи. Эти следы свидетельствуют, что именно здесь кремируют очередного рану и впоследствии построят чаттри. Здесь достаточно места для нескольких тысяч зрителей помимо главных участников представления, а также имеются превосходные условия для ведения прицельного огня, если стоять над толпой, например, на террасе находящейся поблизости чаттри…

Сарджи дотронулся до руки друга и сказал шепотом, невольно понизив голос под влиянием царящей здесь тягостной атмосферы:

– Смотри, они повесили там чики. Как ты думаешь, зачем?

Аш перевел взгляд в сторону, куда указывал Сарджи, и увидел, что один этаж ближайшей чаттри действительно закрыт чиками, которые висели между всеми колоннами, превращая второй сверху павильон в подобие маленькой комнаты.

– Наверное, для соблюдающих пурдах женщин, желающих посмотреть представление. Для жены и дочерей визиря или кого-нибудь вроде. Оттуда им будет отлично видно, – сказал Аш и быстро отвернулся, содрогнувшись от омерзения при мысли, что не только невежественные женщины низкого происхождения, но и изнеженные высокородные дамы жаждут увидеть, как горят заживо две представительницы их пола, и почтут за великое благо присутствовать при сожжении.

Он обошел рощу по кругу, проходя между тесно стоящими чаттри и безмолвными водоемами, в которых отражались стены, террасы и купола, возведенные задолго до эпохи Клайва и Уоррена Гастингса[15]. Когда он вернулся, центральную площадку уже накрывала густая тень.

– Пойдем отсюда, – настойчиво попросил Сарджи, зябко поеживаясь. – Это дурное место, а солнце почти зашло. Я не соглашусь задержаться здесь до ночи даже за все золото из сокровищницы раны. Ты увидел все, что хотел?

– Да, все, – ответил Аш. – И даже больше. Теперь можно идти.

На всем пути до ворот Мори он не проронил ни слова, и Сарджи тоже не тянуло на разговоры. Пустынный, тесно окруженный деревьями город из гробниц нагнал на него больше страха, чем он хотел признаться, и он снова жалел, что ввязался в это дело. Похоже, Ашок понял тщетность любой попытки спасти женщин в последний момент, но все же Сарджи не покидало тревожное ощущение, что у него на уме еще что-то – какой-то план, который он намерен осуществить один, не обращаясь ни к кому за советом или помощью. Ну, если так, ничего не попишешь. Помешать ему невозможно. Но все кончится катастрофой, а в случае неудачи, как указал хаким, они все неминуемо погибнут. «Интересно, – подумал Сарджи, – сколько времени прождет Букта, прежде чем поймет, что хозяин и сахиб не вернутся?..»

Тем вечером на городских улицах было больше народа, чем обычно. Слухи о скорой смерти раны дошли до всех селений и деревушек княжества, и подданные Бхитхора стекались в столицу, чтобы увидеть погребальный обряд, посмотреть на двух сати и возвыситься душой от своего присутствия при их переходе в ранг святых. На улицах только и говорили, что о предстоящих церемониях, все храмы были битком набиты, и с наступлением темноты на площади перед дворцом собралась несметная толпа горожан и крестьян, глазевших на главные ворота Рунг-Махала в ожидании известий.

Даже угольщик и его тихая жена, похоже, заразились всеобщим возбуждением, потому что встретили своих постояльцев оживленной болтовней и градом вопросов, обнаружив неожиданную словоохотливость. Где они были и что видели и слышали? Правда ли, что они навещали чужеземного врача раны, хакима из Каридкота, и если да, то сообщил ли он им какие-нибудь новости?

Знают ли они, что, когда умирает рана Бхитхора, принято бить в большие бронзовые гонги, висящие в башнях на стенах Рунг-Махала, чтобы оповестить всех о кончине правителя? Если гонги загудят сегодня, в двух охраняющих город крепостях зажгут сигнальные огни, сообщая таким образом новость жителям всех селений и деревень Бхитхора, а в самом городе сразу же откроют все наружные ворота, чтобы душа правителя могла улететь прочь в любом угодном ей направлении – на восток или на запад, на север или на юг.

– А также чтобы город заранее могли покинуть все, кто хочет занять место у дороги, по которой понесут похоронные носилки, – сказал угольщик.

И добавил, что это разумная мера предосторожности, иначе люди, желающие оказаться в передних рядах, перед рассветом соберутся в великом множестве у ворот, устроят страшную давку и, вероятно, затопчут насмерть многих женщин, детей и стариков, когда стражники поднимут засовы.

– Я вот собираюсь пойти к Воротам сати и занять место во рву под стеной, – сказал угольщик. – Оттуда все будет хорошо видно, и я бы посоветовал вам сделать то же самое: тогда вы будете смотреть снизу и вам не придется вставать на цыпочки и вытягивать шею, пытаясь разглядеть что-нибудь поверх голов более высоких людей. Ах, зрелище будет поистине достойное внимания! Нечасто представляется возможность увидеть рани с открытым лицом, а эта, говорят, красавица из красавиц. Хотя вторая, ее сестра по прозвищу Каири-Баи, неуклюжа и уродлива – во всяком случае, я так слышал.

– Да, конечно, – сказал Аш, машинально заполняя паузу, но столь явно поглощенный своими мыслями, что Сарджи пристально посмотрел на него, а угольщик обиделся, отвернулся и принялся сердито кричать на придурковатого сына.