Может, Махду сумел бы отговорить сахиба? Гул Баз сильно в этом сомневался. Но он впервые был рад, что старик уже умер и он, Гул Баз, избавлен от необходимости объяснять, почему он стоял столбом, глядя, как Пелам-сахиб уезжает на верную погибель, и ничего толком не предпринял, чтобы помешать этому.

39

Сначала Аш заехал домой к начальнику полиции округа, которого застал в халате и шлепанцах на веранде, за чота хазри[12]. Солнце еще стояло низко над горизонтом, но мистер Петтигрю, человек радушный, похоже, ничего не имел против столь раннего гостя. Взмахом руки он пресек извинения Аша и велел слуге принести вторую чашку, тарелку и еще кофе.

– Ерунда, дружище. Разумеется, вы можете задержаться на несколько минут. Зачем торопиться? Возьмите, пожалуйста, кусочек папайи… а как насчет манго? Нет, увы, от старины Тима по-прежнему никаких известий. Понятия не имею, почему он молчит. По идее, я уже должен был бы получить от него ответ. Полагаю, он слишком занят. Однако вам нет нужды волноваться: он не из тех, кто может сунуть телеграмму в ящик стола и забыть о ней. Скорее всего, он отправился в Бхитхор проверить, не творятся ли там какие темные дела. Еще кофе?

– Нет, спасибо, – сказал Аш, поднимаясь на ноги. – Мне пора. Надо еще сделать кое-какие дела. – И после минутного колебания он добавил: – Я уезжаю на охоту на несколько дней.

– Счастливчик, – с завистью сказал мистер Петтигрю. – Я бы тоже с удовольствием махнул куда-нибудь. Но у меня отпуск только в августе. Что ж, удачной вам охоты.

В телеграфной конторе Ашу повезло не больше. Дежурный телеграфист сказал, что для него нет никаких телеграмм, и снова заверил, что, если бы таковые пришли, их немедленно доставили бы к нему в бунгало.

– Я уже говорил вам, мистер Пелам-Мартин: мы никогда не теряем телеграмм, поверьте. Если ваши корреспонденты не удосужились вам ответить, – что я могу поделать? Когда бы они послали вам ответ, вы бы мигом его получили.

Телеграфист был явно раздражен, и Аш извинился и удалился. Отсутствие ответов не особо беспокоило его. Он понимал, что, поскольку открытым текстом практически ничего нельзя сказать, он может лишь рассчитывать на сухое подтверждение того, что его сообщения получены. Но он все же надеялся хотя бы на такое подтверждение, по опыту зная, что даже самые срочные донесения порой кладутся под сукно по ошибке или нерадивости, как в случае с отчаянной телеграммой из Дели, предупреждавшей о начале Великого восстания: она была вручена во время званого обеда высокому должностному лицу, которое сунуло ее в карман, не потрудившись прочитать, и вспомнило о ней только на следующий день, когда было уже слишком поздно предпринимать какие-либо действия.

При данных обстоятельствах Аш обрадовался бы любому ответу, сколь угодно краткому: тогда у него стало бы спокойнее на душе. Но, как указал мистер Петтигрю, тот факт, что он ничего не получил, вовсе не означал, что никакие меры не принимаются. Напротив, он скорее свидетельствовал, что они именно принимаются и у людей просто не было времени отправлять ненужные сообщения.

Поместье Сарджи находилось в двадцати с лишним милях к северу от Ахмадабада, на западном берегу Сабармути, и, когда Аш добрался до дома своего друга, солнце поднялось уже высоко. Слуги, хорошо знавшие Аша, доложили, что хозяин с самого рассвета наблюдал за родами ценной породистой кобылицы и только недавно вернулся. В данный момент сирдар трапезничает, так что не изволит ли сахиб подождать немного? Дагобаз, чья черная атласная шкура стала желто-серой и шершавой от пыли, позволил одному из конюхов Сарджи увести себя, а Ашу дали воды умыться и любезно провели за колышущуюся стеклярусную штору в боковую комнату, куда вскоре подали еду и питье.

Он не получил приглашения присоединиться к Сарджи и не рассчитывал получить. Хотя Сарджи был человеком широких взглядов и в походах, вдали от дома, позволял себе отступать от многих правил, здесь, на своей территории и под бдительным оком семейного жреца, он вел себя совершенно иначе. Домочадцы ожидали от него строгого соблюдения законов, и, поскольку кастовая принадлежность запрещала ему принимать пищу в обществе человека, имеющего статус парии, его друг ангрези должен был есть в одиночестве, причем из тарелок и чашек, державшихся в доме специально для него.

Сарджи был близким другом, но нарушать суровые кастовые законы не подобало. И все же Аш испытывал болезненное чувство обиды и удивления всякий раз, когда сталкивался с этими законами в действии. То, что он понимал их лучше подавляющего большинство фаранги, не уменьшало невольной горечи от сознания, что к нему относятся как к парии – как к человеку, с которым даже близкий друг не может разделить трапезу, не рискуя подвергнуться остракизму, потому что этим простым и естественным действием он осквернит себя и, покуда не очистится от скверны, никто не пожелает с ним общаться.

Потягивая охлажденный льдом шербет и жуя овощное рагу, качорис и халву кела в прохладной комнате с земляным полом в доме Сарджи, Аш задавался вопросом, знает ли семейный жрец, что Сарджи частенько нарушает это табу во время их совместных походов. Почему-то он сомневался в этом. Когда блюда унесли и Аш снова остался в одиночестве, он закурил сигарету и сидел, пуская в потолок кольца дыма и предаваясь размышлениям.

Он вспоминал о том, что сказал ему однажды на охоте шикари Букта, провожавший Гобинда и Манилала в Бхитхор. Аш завел речь об этом путешествии, и Букта упомянул о существовании другого, более короткого пути к Бхитхорской долине – этот тайный путь, шедший в обход фортов и пограничных постов и приводивший к месту всего в одном косе от самого города, много лет назад был показан ему одним другом-бхитхорцем, который утверждал, что сам нашел его, и пользовался им для контрабандной доставки ворованного добра из владений раны в соседние княжества и обратно.

«Главным образом лошади, – сказал Букта и улыбнулся, вспомнив о прежних временах. – В Гуджарате или Бароде можно спокойно запросить хорошую цену за лошадь, украденную в Бхитхоре: бывшему владельцу никогда не придет в голову искать ее здесь, поскольку никто больше (во всяком случае, так утверждал мой друг) не знает о дороге через горы. В молодости я не особо почитал законы и часто помогал другу с большой выгодой для себя. Но потом он умер, а я стал человеком уважаемым. Минуло много лет с тех пор, как я ходил тайным путем, но я по-прежнему ясно его помню и знаю, что при необходимости прошел бы по нему с такой легкостью, будто пользовался им только вчера. Я не говорил о нем хакиму-сахибу, ибо ему не стоило прибывать в Бхитхор такой дорогой».

Когда через десять минут хозяин дома появился в дверном проеме, Аш был так глубоко погружен в свои мысли, что не услышал тихого стука стеклярусной шторы.

Сарджи вошел с извинениями, что заставил гостя ждать, но, увидев лицо Аша, осекся, не закончив вежливой фразы, и резко спросил:

– Киа хогья, бхай?

Аш, вздрогнув, вскинул на него взгляд и поднялся на ноги.

– Да ничего не случилось – пока. Но мне необходимо попасть в Бхитхор, и я пришел просить тебя о помощи, так как мне нельзя появляться там в своем обычном обличье. Я должен изменить внешность и выехать по возможности скорее. Нужен проводник, который знает тайные тропы через джунгли и горы. Ты дашь мне на время своего шикари, Букту?

– Конечно, – не раздумывая, ответил Сарджи. – Когда мы выступаем?

– Мы? О нет, Сарджи! Это не вылазка на охоту. Это дело серьезное.

– Знаю. Я понял это по твоему лицу, едва вошел. К тому же если тебе нельзя появляться в Бхитхоре иначе как переменив внешность, значит, тебе опасно вообще соваться туда. Очень опасно.

Аш нетерпеливо пожал плечами и ничего не ответил, а Сарджи задумчиво проговорил:

– Я никогда не задавал тебе никаких вопросов о Бхитхоре. Мне казалось, что ты не желаешь разговаривать на эту тему. Но с тех пор как ты попросил меня дать Букту в проводники какому-то хакиму, направляющемуся туда, а позже затеял историю с голубиной почтой, признаюсь, я частенько ломал голову над этим делом. Ты можешь ничего не рассказывать, но, если тебе грозит опасность, я отправлюсь с тобой: два меча лучше, чем один. Или ты считаешь, что мне нельзя доверить тайну?

– Не болтай глупости, Сарджи, – рассердился Аш. – Ты прекрасно знаешь, что это не так. Просто… ну, это дело касается только меня одного… и я не хочу ни с кем говорить о нем. Но ты уже здорово помог мне и теперь снова готов помочь, не задавая никаких вопросов. Я очень тебе благодарен, и ты вправе ожидать от меня каких-то объяснений… насчет ситуации.

– Не говори мне ничего, о чем говорить не хочешь, – быстро сказал Сарджи. – Я все равно не передумаю.

– Не знаю. Возможно. Но может, и передумаешь, а потому будет лучше, если ты узнаешь о цели моей поездки, прежде чем решить, помогать мне или нет. Дело касается обычая, который твои соотечественники соблюдали на протяжении многих веков. Нас может кто-нибудь подслушать?

Сарджи удивленно поднял брови, но коротко ответил:

– Нет, если мы выйдем в сад.

Он провел друга в сад, где розы, жасмины и лилии увядали на жаре, и здесь, вне пределов слышимости для любого праздношатающегося слуги, выслушал историю о молодом британском офицере, которому два с лишним года назад поручили эскортировать двух принцесс Каридкота на бракосочетание в Бхитхор, историю о невзгодах и вероломстве, с которыми они столкнулись по прибытии туда, и о страшной участи, ожидающей обеих.

История была неполной и не вполне точной. Аш не счел нужным упоминать о своей прежней связи с княжеством Каридкот, а поскольку он не собирался рассказывать о своих отношениях со старшей принцессой, он привел не главную причину собственного желания возвратиться в Бхитхор, а второстепенную: ему необходимо лично убедиться, что принимаются меры к тому, чтобы жены раны не стали сати, когда рана умрет. Сарджи же, будучи индусом, едва ли пожелает участвовать в такой истории, ведь обычай сати свято чтился веками и даже в настоящее время, вероятно, приветствуется жрецами и соплеменниками Сарджи как похвальное деяние.