В письмо был вложен сухой цветок дакх, символизирующий опасность; и при виде его Гобинд проникся ужасным подозрением, что первую рани, не сумевшую произвести на свет наследника, отравили – послухам, такая участь постигла предыдущую рани…

– Но что хаким-сахиб мог сделать? – пожав плечами, спросил Манилал. – Он никак не мог выполнить просьбу Каири-Баи. Даже если бы он сумел отправить подобное сообщение из Бхитхора, рана ни за что не позволил бы иноземке – врач она или нет – прорваться в занан и обследовать его жену, разве что она прибыла бы с эскортом вооруженных солдат и полицейских-сахибов или сам рана поддался бы на уговоры послать за ней.

Гобинд отважно попытался пойти последним путем, но рана не пожелал даже слушать об этом и страшно разгневался на хакима, посмевшего обратиться к нему с подобным предложением. Он глубоко презирал всех чужеземцев как варваров и, будь его воля, не разрешил бы ни одному из них соваться в свое княжество, а тем более входить в личное соприкосновение с ним самим. Он единственный из всех правителей соседних княжеств отказывался появляться на дурбарах раджа по случаю провозглашения английской королевы Кайзер-и-Хинд (императрицей Индии), ссылаясь на болезнь, не позволявшую ему путешествовать.

Предложение, чтобы он – он! – пригласил женщину-ангрези совать нос в дела его жены, просто оскорбительно. Кроме того, что может иностранка знать об индийской медицине и искусстве врачевания? У рани нет никакого недуга, какой не исцелили бы отдых и надлежащий уход, а если хаким сомневается, он может допросить дай, принимавшую роды.

Гобинд воспользовался этой неожиданной милостью и составил благоприятное мнение о дай, хотя она обнаружила странное нежелание говорить о своей предшественнице, старой Гите из Каридкота, и в ответ на вопрос о покойной пробормотала, что ничего не знает, совсем ничего, после чего поспешно перевела разговор на другую тему. В остальном она произвела на него впечатление здравомыслящей женщины, хорошо сведущей в повивальном деле.

Дай заверила Гобинда, что, вопреки ожиданиям, роды оказались легкими. Все прошло без осложнений, и рани находится в добром здравии. Разочарование, вызванное полом ребенка, пагубно сказалось на ее настроении, но этому удивляться не приходится: она страстно мечтала о сыне, а астрологи и прорицатели, не говоря уже о собственных ее служанках, по глупости своей укрепили в ней такую надежду, заверив, что она непременно родит сына. Однако рани скоро преодолеет уныние, и, если боги смилостивятся, второй или третий ребенок будет мальчиком. Времени у нее много, ведь она молода, а также гораздо крепче и выносливее, чем кажется по ее болезненному виду.

Дай сообщила Гобинду много специальных сведений, касающихся физического состояния рани после родов, и после разговора с ней он перестал беспокоиться о здоровье Шушилы-Баи. Он пришел к заключению, что до Каири-Баи, по-видимому, дошли отвратительные слухи о смерти предыдущей жены раны и она испугалась, что ее сестру, тоже родившую девочку, могут устранить таким же образом. Но это представлялось в высшей степени маловероятным, хотя бы по той причине, что Шушила-Баи чрезвычайно красивая женщина, снискавшая любовь раны, тогда как ее предшественница, по всем отзывам, была невзрачной, жирной, тупой и напрочь лишенной обаяния.

Гобинд написал второй рани успокоительную записку, но не получил ответа. А через неделю младенец умер.

По дворцу ходили слухи, что дай тоже умерла, хотя иные утверждали, что ее просто уволили после ссоры со сводной сестрой рани, которая обвинила ее в нерадивом отношении к уходу за ребенком. Говорили также, что рана, разгневанный вмешательством второй рани, запретил ей выходить из своих комнат и видеться с сестрой. Гобинд боялся, что этот запрет расстроит первую рани даже сильнее, чем вторую… если это правда.

Но с другой стороны, многие дворцовые слухи на поверку оказывались ложными. Рунг-Махал, сказал Манилал, погряз во зле и порождает слухи, как навозная куча порождает мух. Он полон праздных придворных, пролаз и прихлебателей, не говоря уже о толпах слуг, которые не особо обременены обязанностями и, чтобы рассеять скуку, враждуют между собой и творят разные пакости.

– Они болтаются без дела, жуют пан и сплетничают, – презрительно сказал Манилал. – И почти всегда врут. Каждый из них хочет сделать вид, будто знает больше, чем остальные, и придумывает какую-нибудь историю, чтобы привлечь к себе внимание и прослыть важной особой. Чем скандальнее история, тем лучше, ведь добродетель зачастую очень скучна.

Тем не менее слухи встревожили Гобинда, и он постарался выяснить, есть ли в них хоть доля правды. Но сколь бы охотно подданные раны ни сплетничали о делах занана между собой, они избегали разговаривать на эту тему с людьми из Каридкота, и Гобинду удалось лишь узнать, что в смерти новорожденного никто не виноват. Младенец был хилым болезненным существом, с самого начала еле цеплявшимся за жизнь, и первая рани безумно скорбит об утрате ребенка, которого горячо полюбила, когда оправилась от разочарования и свыклась с мыслью, что это дочь, а не сын.

О второй рани и дай ничего больше узнать не удалось, и Гобинду оставалось только надеяться, что, если Каири-Баи действительно снова отлучена от сестры, рана вскоре отменит приказ ради блага убитой горем матери, потерявшей ребенка, – если, конечно, он не потерял интереса к молодой жене и не хочет таким способом наказать обеих женщин: одну – за вмешательство не в свои дела, другую – за рождение дочери вместо долгожданного сына. Такое было более чем вероятно.

– Но эта служанка, Ними, или ее родственники наверняка могли сообщить тебе или твоему хозяину сведения о второй рани! И о дай тоже!

Манилал помотал головой и объяснил, что, хотя Ними была посредницей при передаче писем, возможности поговорить с ней ни разу не представилось, поскольку хаким-сахиб сообщался с ней через ее родителей, которым отдавал деньги для нее и свои послания к рани и у которых забирал редкие ответы. Но они либо ничего не знали о положении вещей в занане, либо считали нужным притворяться, что не знают, из соображений безопасности.

– Они уверяют, что ведать ничего не ведают, – сказал Манилал, – и у них мы не узнали ничего, помимо того, что Ними предана своей госпоже, второй рани, но жадна до денег и требует все большие и большие суммы за каждое следующее письмо, которое относит на женскую половину дворца.

– Если вы располагаете только словами родителей, – сказал Аш, – вполне возможно, она действительно помогает вам из любви к рани и ничего не знает о деньгах, которые они вытягивают из вас от ее имени.

– Будем надеяться, что это так, – серьезно сказал Манилал, – ибо во имя любви человек с готовностью идет на риск. Но тот, кто рискует ради денег, может предать, коли другой пожелает заплатить больше, а если станет известно, что хаким-сахиб состоит в тайной переписке со второй рани, всем нам не сносить головы – не только хакиму, но и рани, да и мне тоже, а также родителям служанки. Жизнь же самой служанки будет стоить не дороже пшеничного зерна.

Манилал невольно содрогнулся, и зубы у него застучали. Они так больше ничего и не узнали, сказал он, покуда состояние раны не ухудшилось и всем не стало ясно, что болезнь может оказаться смертельной.

– И только тогда мы узнали из случайно подслушанных шепотков во дворце, а позже из открытых разговоров в городе и непристойных шуток на базарах, что после смерти раны его жен сожгут вместе с ним, потому что до сих пор ни один правитель Бхитхора не отправлялся на погребальный костер в одиночестве, за исключением его отца, старого раны, умершего от холеры, – да и здесь так вышло потому, что его жены и любимая наложница заразились холерой и умерли раньше его. Но по слухам, когда умер предшественник старого раны – в год, когда Махададжи Синдхия снова захватил Дели, – за ним в огонь последовали четырнадцать женщин, жен и наложниц, а до этого на погребальном костре всегда сжигали не менее трех-четырех и зачастую свыше двух десятков женщин. Теперь остряки говорят, что на сей раз сожгут только двух, поскольку у раны нет наложниц, одни наложники.

Крепко сжатые губы Аша скривились от отвращения, и Манилал сказал:

– Да, мерзкая шутка. И при этом вполне заслуженная. Но важно одно: даже шутники, как и все в Бхитхоре, полагают само собой разумеющимся, что рани станут сати. Таков обычай, говорят они, хотя простой народ больше его не соблюдает и лишь немногие из знатных семейств совершили сати при жизни нынешнего раны. Однако люди по-прежнему считают, что княжеский дом обязан почитать древние законы, ради чести Бхитхора и всех жителей княжества, особенно таких, кто не следует им. Когда жены раны взойдут на костер, они станут символом и заменой всех вдов, которые уклонились от такой участи по собственной воле или по настоянию родственников.

– На самом деле, – яростно проговорил Аш по-английски, – просто до сих пор всем выгодно, чтобы один человек умирал за многих. В данном случае – две женщины. – Он поймал изумленный взгляд Манилала и снова перешел на местное наречие. – Что ж, они не умрут. На сей раз Бхитхору придется обойтись без своих козлов отпущения и жертвоприношений. Когда ты возвращаешься?

– Как только раздобуду голубей и еще шесть бутылок бесполезного лекарства в девай-кхане. А также свежую лошадь: моя еще несколько дней будет не на ходу, а я не хочу тянуть с отъездом. Я и так потерял уйму времени. Может ли сахиб помочь мне с лошадью?

– Конечно. Предоставь это дело мне. Вопрос с голубями и лекарствами тоже. Сейчас тебе необходим отдых, так что отоспись хорошенько, пока есть возможность. Дай мне пустые бутылки. Гул Баз купит все, что нужно, завтра утром, как только лавка откроется.

Манилал отдал Ашу бутылки, снова улегся на свою чарпаи и тут же заснул глубоким освежающим сном, от которого пробудился лишь после восхода солнца, когда вороны, голуби и попугаи громко ссорились из-за рассыпанного у конюшни зерна и пронзительный скрип колодезного ворота звучал аккомпанементом звону кастрюль и прочим знакомым звукам индийского утра. К тому времени Аш уже два часа как покинул бунгало, оставив Манилалу распоряжение приобрести все необходимое и встретиться с ним в доме Сарджи.