Разведчики знали друг друга слишком хорошо, чтобы совершить подобную ошибку. К тому же сипаи сражались винтовками с примкнутыми штыками, а два англичанина и оба индийских офицера были вооружены и саблями, и револьверами, и в кровопролитной рукопашной каждый выстрел поражал цель, поскольку, зная, что возможности перезарядить оружие у них не будет, солдаты эскорта стреляли лишь в самый последний момент и наверняка. Толпа же поступила иначе: во время первого броска на территорию миссии все до единого афганцы разрядили свои мушкеты (многие из них – в воздух), и теперь они могли противопоставить винтовочным и револьверным пулям своих врагов только холодное оружие.

Разведчики с максимальной выгодой воспользовались этим тактическим просчетом и принялись столь яростно орудовать штыками и саблями, что афганцы отступили под бешеным натиском неприятеля. Лишенные возможности обратиться в бегство из-за напирающих сзади людей, ничего толком не видевших и призывавших продолжать наступление, стесненные в движениях давкой и телами убитых и раненых, которых они топтали, перемещаясь в ходе схватки из стороны в сторону, афганцы в конечном счете повернулись кругом и бросились с оружием на тех, кто находился сзади. Внезапно толпу охватила паника, словно огонь полыхнул в сухой траве, и люди принялись отчаянно пробиваться назад, толкаясь и нанося удары друг другу в попытке покинуть поле боя. Отступление превратилось в беспорядочное бегство, и очень скоро на территории миссии не осталось никого, кроме убитых и раненых.

За время короткой схватки маленький отряд разведчиков произвел ровно тридцать семь выстрелов, и не менее четырех пуль – все крупнокалиберные, выпущенные из винтовок «ли-энфилд» с расстояния шести ярдов, – пробили навылет грудь вражеского солдата, убивая следующего за ним. Остальные выстрелы сразили по одному человеку каждый, а еще дюжину афганцев разведчики закололи штыками и девятерых зарубили саблями.

Последствия кровавой бойни не радовали глаз: десятки убитых валялись на пыльной, залитой кровью земле, там и сям какой-нибудь раненый с трудом поднимался на четвереньки и полз, точно умирающий зверь, с палящего солнца к благотворной тени.

Разведчики нанесли врагу страшные потери и почти уравняли положение. Но за свою кратковременную победу они заплатили дорогую цену, какую едва ли могли себе позволить, если учесть неуклонно сокращающуюся численность гарнизона. Из двадцати человек, участвовавших в третьей вылазке, назад вернулись лишь четырнадцать, из которых полдюжины еле держались на ногах, и ни один не вышел из боя целым и невредимым, хотя многие раны были поверхностными.

Сипаи на крыше казарм прикрывали возвращение товарищей винтовочным огнем, а остальные члены эскорта ждали под аркой, чтобы запереть за ними двери и проследовать вместе с ними в резиденцию. Но на сей раз победители шли усталой поступью, и на лицах у них было не радостное, а мрачное выражение. Мрачность людей, которые понимали: плоды тяжело доставшейся победы не удержать надолго, за них придется сражаться снова и снова, все меньшими и меньшими силами – или же сложить оружие, что равносильно самоубийству.

Они отсутствовали недолго, но за это короткое время пятеро из солдат, занимавших позиции на крышах двух зданий резиденции, были убиты и шестеро ранены: самодельные парапеты плохо защищали от стрелков, находившихся на более высоких крышах соседних домов, – казалось, с небес лился свинцовый дождь. Они помогли спустить раненых вниз, где охваченный отчаянием Келли и его единственный помощник, Рахман Бакш, в нижних рубашках, измазанные кровью с головы до пят, точно мясники на скотобойне, трудились как одержимые, промывая, зашивая и перевязывая раны, извлекая пули, накладывая шины, давая анестетики и опиаты в битком набитых комнатах, где раненые лежали, сидели или стояли, привалившись к стене, с перекошенными от боли и усталости лицами, но не жалуясь.

С мертвыми обращались более бесцеремонно: времени относить трупы вниз не было, и их использовали для укрепления ненадежных парапетов. Разведчики подходили к делу реалистически. Они не видели причин, почему бы в столь критический момент убитым товарищам не послужить своему корпусу до конца, – а конец казался близким, ибо теперь на двух крышах осталось меньше десяти человек, не считая мертвых. А враг не испытывал недостатка ни в людях, ни в боеприпасах…

– Пришел ли ответ от эмира, сэр? – спросил Уильям, когда, снимая на ходу окровавленную куртку, прохромал в кабинет и нашел там своего шефа, мертвенно-бледного от боли, но продолжающего методично стрелять сквозь проломанное в ставне отверстие.

– Нет. Надо послать еще одно письмо. Вы ранены?

– Всего лишь резаная рана. Ничего страшного. – Уильям сел и принялся разрывать свой носовой платок на полосы и связывать их вместе. – Но боюсь, мы потеряли шестерых, а еще несколько человек получили тяжелые увечья.

– С молодым Гамильтоном все в порядке? – резко осведомился сэр Луи.

– Да, если не считать пары царапин. Он отличный воин, этот парень. Сражался за десятерых и, подумать только, безостановочно горланил гимны. Солдатам, похоже, это нравилось – интересно, они хоть догадывались, о чем он поет? Вероятно, они решили, что это какая-то воинственная песнь… впрочем, если подумать, так оно и есть: «Божий Сын ведет войну» и тому подобное…

– Так он это пел? – спросил Каваньяри, тщательно прицеливаясь. Он нажал на спусковой крючок и довольно хмыкнул: – Попал!

– Нет, – сказал Уильям, перевязывая самодельным бинтом поверхностную рану на левой руке. – Что-то типа «вперед, вперед за бога битвы, и в бегство обратим врага»… – Он крепко затянул узел зубами, надел куртку и спросил: – Вы хотите, чтобы я написал еще одно письмо, сэр?

– Да. Короткое. Скажите этому гнусному мерзавцу, что он дорого заплатит, если позволит нам погибнуть: сиркар пришлет армию, захватит его страну и… Впрочем, нет, такого писать не стоит. Просто настоятельно попросите этого малого во имя чести и священных законов гостеприимства прийти к нам на помощь, пока нас всех не перебили. Скажите, что мы в отчаянном положении.

Уильям принялся писать очередное послание эмиру, а Каваньяри отправил слугу выяснить, есть ли среди них человек, достаточно хорошо знающий Бала-Хиссар и готовый предпринять рискованную попытку доставить письмо во дворец, – только не из числа солдат, они все до единого нужны здесь. Риск был огромным: в ситуации, когда задняя дверь забаррикадирована, все крыши в пределах видимости заняты меткими стрелками, а подходы к территории миссии перекрыты мятежниками, шансы добраться до места назначения были ничтожно малы. Однако едва Уильям закончил писать, как слуга вернулся с одним из конторских служащих, пожилым тихим индусом, который имел родственников в Кабуле, знал Бала-Хиссар как свои пять пальцев и, относясь к смерти с индусским безразличием, вызвался попытать счастья.

Уильям спустился с ним во двор, а Уолли послал одного человека к казармам и еще двух на крыши резиденции с приказом джаванам отвлечь огонь противника на себя, пока посыльный пытается выбраться с территории миссии.

Индус с помощью своих товарищей перелез через баррикаду, возведенную в южном конце улочки между резиденцией и казарменным блоком, повернул направо и торопливо двинулся вдоль глухой задней стены мусульманской казармы, оставаясь невидимым для врага на крышах домов к северу. Но потом ему предстояло перебежать через хорошо простреливаемое открытое пространство, а некоторые афганцы успели незаметно пробраться обратно на территорию миссии и занять позиции в конюшнях и за низкой глинобитной стеной, огораживавшей коновязи. Два десятка мужчин, ведомые факиром, выскочили из укрытий и бросились вперед, чтобы преградить индусу путь к Кулла-Фи-Аранджи, а остальные отрезали ему отступление. И хотя он поднял над головой письмо и закричал, что безоружен и несет послание эмиру, они накинулись на него с ножами и тулварами и на глазах у гарнизона разрубили беззащитного человека на мелкие куски.

Жестокое убийство не осталось неотомщенным. Сипаи на крыше казарм повскакали на ноги и стали стрелять частыми залпами по убийцам, а Уолли, наблюдавший за происходящим с крыши офицерского собрания, послал джамадара Дживанд Сингха с двадцатью солдатами выбить противника с территории миссии. Это была четвертая вылазка, предпринятая с утра разведчиками, и они снова оттеснили афганцев назад и страшно отомстили за искромсанного, чудовищно изуродованного человека, отрубленная рука которого по-прежнему сжимала пропитанную кровью записку с отчаянной мольбой о помощи, обращенной к ничтожному трусу, сидевшему на троне Афганистана.


В последний год Уолли видел много жутких зрелищ и думал, что стал невосприимчив к ним. Но при виде зверской расправы над несчастным индусом – который, будучи безоружным посыльным, несущим письмо правителю Афганистана, должен был пользоваться неприкосновенностью, – ему стало дурно, и он бросился вниз по лестнице, чтобы лично возглавить атаку. Но во дворе Уолли сообщили новость, что враги в тылу, не сумев выломать маленькую дверь в задней стене двора, теперь пробивают саму стену и уже пробили в двух местах.

Угроза была слишком серьезной, и потому, послав джамадара возглавлять вылазку, Уолли взялся за устранение новой опасности. Они и так с трудом держались, вынужденные отражать атаки на передней линии обороны и с правого фланга под огнем с соседних крыш, но если враг прорвется с тыла и хлынет во двор, гарнизону вместе с ранеными придется покинуть резиденцию и отступить в казармы – на последнюю оставшуюся у них позицию. Причем позицию, не подходящую для обороны: как только они сдадут резиденцию, удержать казармы от наступающего противника станет невозможно, поскольку тогда он откроет по зданиям массированный огонь с расстояния нескольких ярдов, а они, загнанные туда, не смогут видеть территорию миссии и следить за действиями афганцев.