Задумавшись о том, что же вызвало трещину в отношениях между этим наемником и Дунканом Страйкером, Хоуг помедлил.

– Весной восемьдесят первого года ваш отец заболел, и вскоре после этого его жена изменила свое завещание. Теперь оно было составлено так, что если бы что-нибудь случилось с мистером Страйкером-старшим, вы становились единственным наследником всего имущества.

– Старик знал об этом?

– Нет, не думаю. – Хоуг окунул ручку в чернильницу, стоящую на углу стола, и передал ее Калебу. – Будьте добры, распишитесь тут. И еще тут.

Хоуг снова откашлялся. Ему уже не терпелось поскорее закончить дело Страйкера и забыть о нем.

– Ну вот, теперь все улажено. – Он промокнул обе подписи, аккуратно сложил один экземпляр документов и положил в большой коричневый пакет, лежавший в общей папке. – Вы найдете здесь все бумаги по дому и ранчо, тут же ключи и копия завещания вашей матери. Джо Бригмэн все еще работает управляющим на ранчо. Он там за всем присматривает с тех пор, как ваша матушка умерла.

– Благодарю.

– Советую заглянуть в банк. Без сомнения, вексель «Рокинг-С» в этом году значительно поднялся в цене. Вам лучше навести справки по этому вопросу.

– Вексель?

– Да. Ваша мать взяла деньги под залог ранчо и выслала их в Вашингтон. – Хоуг удрученно покачал головой в знак величайшего неодобрения того, что женщины иногда берутся заниматься делами, в которых ничего не смыслят. – А еще прошлым летом она отправила в резервацию больше сотни голов скота. Кое-кто пытался ее отговорить, но она сказала, что индейцам очень нужно свежее мясо.

Коротко кивнув, Калеб сгреб со стола пакет и вышел из офиса. «Молодец, мамочка, – думал он, – какая же ты умница!»

Некоторое время Орвилл Хоуг смотрел вслед Страйкеру. Итак, это и есть наследник. Раньше он много слышал об этом человеке, да и что удивительного – все в городе слышали о нем. Работая на правительство, он за последние восемь лет заслужил неплохую репутацию. Поговаривали, что в случае опасности он хватается за ружье с быстротой молнии и что ему безразлично, доставит ли он преступника в седле или же перебросит его через конскую спину, только уже мертвого.

Хоуг покачал головой. Парень больше смахивал на индейца, чем на белого. Кожа смуглая, длинные черные волосы падают до плеч, глаза холодные и серые, как ружейная сталь. Хоуг снова качнул головой. Да, глядя в такие глаза, поверишь всему, что о нем рассказывали.

Выйдя из нотариальной конторы, Калеб остановился на дощатом тротуаре, размышляя, что делать дальше. Привлекательней всего показалась идея чего-нибудь выпить. Он взял коня за поводья и перешел дорогу к салуну «Три королевы». Торопиться незачем, он еще успеет в свой дом.

Он привязал жеребца к выступающему каркасу, сделал глубокий вдох и вошел внутрь.

Салун «Три королевы» располагался в большом прямоугольном здании. При входе Калеб остановился, поразившись, что все здесь осталось, как до его отъезда из города.

Тускло мерцающая стойка бара красного дерева обхватывала всю стену против дверей, над баром висел портрет рыжеволосой женщины, задрапированной в полупрозрачный голубой пеньюар, трехъярусные стеклянные полки ломились от обилия всевозможных бутылок и бокалов самой причудливой формы. Имелась здесь и небольшая сцена, слева от входа, на которой стояло пианино, справа – стол для игры в фараон, а между ними – около дюжины столиков для покера.

Удовлетворенно кивнув, Калеб подошел к стойке, заказал порцию виски и одним глотком осушил стакан. Отличное виски, такого он уже давно не пробовал.

Купив целую бутылку, он направился к столику у противоположной стены. Уселся, налил виски в стакан и стал медленно, маленькими глотками попивать пахучий напиток, оглядываясь по сторонам. По телу начало разливаться приятное тепло.

Недалеко от него, сдвинув головы, сидели Эразмус Нэйгл, И.С.Уиппл и У.Роббинс. Интересно, что эта троица замышляет на этот раз?

Нэйгл появился в Шайенне в 1868 году и вскоре стал известен под кличкой Вайомингский король лавочников. В семьдесят пятом он вместе с У.И.Хаббардом основал Телеграфную компанию Шайенна и Блэк-Хиллз. Все эти люди были сказочно богаты.

Калеб сухо усмехнулся. За последние восемь лет он и сам немало заработал. Чертовы деньги, как говаривала его мать. Но раньше у него никогда ничего не было, только добрый конь да хорошее ружье. Все деньги тратил на виски и женщин, а иногда с легкостью проигрывал в кости.

Наполнив доверху свой стакан, он негромко хмыкнул. Как все изменилось! Теперь у него есть дом, ранчо, и все потому, что маме удалось пережить отца.

Старик наверняка переворачивается в гробу и умоляет черта выпустить его из преисподней, чтобы поджечь ранчо и отравить колодцы, прежде чем сын вступит во владение.

– Слишком поздно, старый распутник, – пробормотал Калеб сквозь зубы, – слишком поздно.

Прикрыв глаза, он на мгновение вернулся на пятнадцать лет назад, когда, уворачиваясь от безжалостных ударов хлыста, он изо всех сил старался не разрыдаться, потому что прекрасно знал, какое удовольствие доставят его слезы отцу.

«Не смей больше говорить на этом варварском языке, слышишь?» В голове до сих пор звучал крик старика: «Запомни, ты не дикарь, ты мой сын!»

Калеб вспомнил тихий, умоляющий голос мамы: «Дункан, перестань, пожалуйста, прекрати. Ты же его убьешь».

Но, назло старику, Калеб выжил, не умер под его ударами. Ни тогда, ни позже, когда тот теми же методами пытался «лечить» сына. Продолжая говорить на языке племени лакота, как только Дункан оказывался рядом, он бросал отцу вызов. С той, же целью упорно отказывался носить брюки и рубашку, облачаясь в мокасины и облегающие штаны из оленьей кожи. Но старик все-таки посчитался с ним; он всегда знал, как это сделать.

Никогда Калеб не сможет забыть тот день на ранчо, когда Дункан откромсал его длинные волосы. Четверо ковбоев удерживали Калеба. Когда Дункан наконец отбросил ножницы, на голове сына остался жалкий чубчик. Это было самым большим оскорблением в его жизни. Двумя годами позже, как только ему исполнилось семнадцать, он сбежал из дома. Мать умоляла его остаться, обещала, что все наладится, но Калеб знал, что поступает правильно. Надо немедленно уехать, иначе он задушит отца собственными руками.

Едва он отъехал тогда от Шайенна, ему захотелось присоединиться к племени, из которого вышла мать… Но он пошел другой дорогой, а потом стало слишком поздно. Долго, очень долго длилось его возвращение…

Открыв глаза, Калеб сдвинул на затылок шляпу и провел пальцами по волосам, черным, густым, как у мамы, ставшим своеобразным символом его независимости.

Он глубоко вздохнул и налил себе еще виски. Посмотрев стакан на свет, он тихо улыбнулся уголками губ.

– Пью за тебя, Дункан Брэдли Страйкер, – промычал он сквозь зубы, поднося стакан к губам. – Гори огнем в преисподней за все, что ты сделал.

Глава 3

От Келли Макгир не укрылось, как красивый метис входил в двери салуна «Три королевы». Он приостановился, помедлил, а потом прошел к дальнему столику. Да, подумала девушка, он, конечно, сын Дункана Страйкера, в этом не оставалось ни малейшего сомнения. Тот же блеск в холодных стальных глазах, ничего не забывающих и не прощающих, та же гордая поступь, словно вся земля, по которой он шел, принадлежала ему, и только ему одному.

Таких неимоверно высоких, с широченными плечами мужчин ей еще не доводилось видеть в жизни. А ноги! Длинные, безупречно прямые… Четкий профиль, крупный нос, выступающие скулы говорили об индейской крови, бурлящей в этом человеке. Рот крупный, четко очерченный, брови вразлет.

Для нее не имело значения, что это был красивейший человек, которого она когда-либо встречала. Он интересовал ее только с одной стороны – теперь она наконец-то могла бросить работу горничной в пансионе миссис Колтон и прислуги в примыкающем к нему ресторане.

Когда он оседлал огромного жеребца и направил его прочь от салуна, в душе девушки появилось беспокойство. Он что, собирается уехать из города? Так скоро? Но нет, она увидела, что он свернул на Дубовую аллею. Вздохнула с облегчением. Без сомнения, он направляется к себе домой. Отлично. В конце концов не имело смысла говорить о делах в самом центре 18-й улицы.

Подобрав широкую юбку, Келли устремилась в пансион. Как только она закончит подавать на стол, отправится к сыну Дункана, поведает свою историю, и все будет кончено.


Калеб молча взирал на дом, который отгрохал его отец. Он стоял на 17-й улице, сложен был из красного кирпича, высотой был в три этажа. Широкий портал, высокая круглая башня у северного входа, балкон, опоясывающий здание сверху, там, где раньше располагалась спальня его матери.

Он спешился, накинул поводья на стальной крюк и замер, вспоминая, как они впервые сюда приехали. Тогда мама согласилась принять образ жизни белых людей. Она так гордилась этим домом, самым красивым во всем квартале.

Да, она им гордилась. Калеб не мог это забыть. Но никогда, никогда она не была здесь счастлива. Дункан одевал ее в дорогие шелка, нанял преподавателя английского языка, чтобы она научилась правильно говорить, ревностно следил за ее успехами, за тем, чтобы она хорошо писала и читала по-английски и стала подобающим образом вести себя в хорошем обществе. Удовлетворяя все прихоти мужа, она прилежно училась всем этим премудростям. Стала хорошей хозяйкой, жила в роскошном доме, развлекала гостей, разъезжала по бесконечным вечеринкам, но… первобытная грусть таилась в ее глазах, тоска по старым, таким прекрасным временам.

Калеб негромко выругался. Да, он тоже выучился одеваться и разговаривать, как белый, но это и его не сделало счастливей. Он сделал это только ради нее, своей мамы.

Наконец он вошел в ворота, поднялся по четырем ступеням, ведущим на веранду, вставил ключ в замочную скважину и открыл входную дверь.