Микела, прервав молчание, сказала:

— Джакомо, со мной такое случилось впервые… С тобой я могла выражать самые потаенные движения своей души, не опасаясь, что ты меня поймешь неправильно. Мне не надо было объяснять или оправдывать свои чувства, слова, поступки, жесты. Сюда, на это место, мы пришли вместе. Теперь я не сумею вернуться сюда одна. Я не знаю дороги, которая приведет назад, я не вижу ее перед собой. Мое сердце подсказывает мне, что я никогда еще не испытывала ничего подобного с другим человеком, да еще за такой короткий срок… Если я обращаюсь к разуму… ну, ты знаешь, что я думаю об этом…

Она говорила, а у меня перед глазами вставал ее образ, какой я запомнил ее во время наших первых встреч в трамвае. Все это время Микела была для меня распахнутым окном, из которого я мог видеть красоту мира.

Сейчас, когда я пытаюсь оживить эту сцену на скамейке у океана, у меня возникают короткие провалы памяти. В моих воспоминаниях все перепуталось, сохранились лишь отдельные слова, вырванные из разговора Они как вспышки, как просвистевшие пули, как брошенные в море камни. Слова произнесенные… Слова услышанные…

Давай расстанемся здесь… Это было прекрасно… Ничего не получится… Ты живешь на другой стороне океана… Так будет лучше… Останется навсегда… Пусть и будет больно, но это правильно… Мы должны быть счастливы… Попрощаемся здесь… Нам не надо звонить… Нам не надо общаться…

Мы обнялись. Крепко-крепко. Расплакались. Я оплакивал все, что терял.

Мне было скверно, я не мот оторваться от Микелы. Мне было плохо, очень плохо.

Часто наилучший выход из сложившейся ситуации не приносит счастья…

Я изредка поворачивал голову, чтобы поцеловать ее. Я целовал ее залитое слезами лицо и прижимался к нему щеками, мокрыми от слез.

— Ты проводишь меня до гостиницы?

— Идем.

Мы шли молча, держась за руки. Впервые в жизни я ощущал в своем сердце боль другого человека. Мне было больно и за себя, и за нее. Ее горе приносило горе и мне. Мне хотелось вырвать это страдание из ее сердца, освободить ее от него. Ради нее я был готов на все, как в детстве был готов разорваться на куски ради своей матери.

В то мгновение я осознал, что действительно влюблен в нее, но так, как это понимают англичане: inlove. Наверное, мы не столько любили друг друга, сколько любили то, что нас объединяло. Как два джазовых музыканта, которых объединяет не любовь одного к другому, а общая любовь к музыке. К тому, что они творят. Пока мы шли, мне вспомнилось знаменитое выражение: «Любить не значит только смотреть друг на друга. Это значит смотреть в одном направлении».

Недалеко от гостиницы Микела неожиданно сказала:

— Я больше не могу. Извини. Я не смогу, я должна уйти. — И остановила такси, подняв руку.

— Подожди, Микела, не уходи так… Подожди, прошу тебя, ну, хоть чуть-чуть…

— Я не могу, извини… Отпусти меня… мне плохо.

Такси стояло у бровки тротуара. Я пытался удержать ее. Мы поцеловались, крепко прижавшись губами. Мое сердце готово было разорваться от этого поцелуя. Когда мы оторвались друг от друга, она пристально посмотрела мне в глаза, нежно провела рукой по моему лицу и села в машину.

Желтое такси увозило от меня Микелу, увозило навсегда. Машина набирала ход, и некоторое время я видел через стекло голову своей любимой. Потом Микела наклонилась вперед, и больше я ее не видел. Я все еще продолжал плакать. В гостиницу я вернулся с распухшими, красными глазами. Что же со мной произошло за последнюю неделю? Я ли был тем мужчиной, который плакал как ребенок на улицах Манхэттена?

Быстро побросав вещи в чемодан, я заплатил за проживание и заказал такси. На улице я лишний раз убедился, что в мире не бывает чудес. Мой старый знакомый Альфред обращался к кому-то: «Сегодня я не рассказываю анекдотов, сегодня я говорю одну только правду. Ты, парень, взлетел на недосягаемую высоту… поверь мне». А я-то, дурак, купился на стандартную фразу, заготовленную для влюбленных парочек… Каким же я оказался болваном!

Когда вызванное мною такси тронулось, пошел дождь. Шел дождь, а за окном светило солнце. Тогда я понял, что безнадежно хмуро было только у меня на душе.

Я прошел регистрацию, поднялся в самолет и занял свое место. Мужчина, сидевший рядом со мной, принял таблетку, сказав, что она помогает спать в течение всего полета. Я попросил такую же. Но заснул я не сразу, накопившиеся во мне переживания невольно воскресили в памяти воспоминания о моем юношеском увлечении на море. В возрасте тридцати пяти лет я вновь пережил с Микелой нечто похожее. Я не думал, что такое может повториться. В нашем возрасте все становится намного сложнее. Иногда ты ужинаешь с девушкой, и у тебя создается впечатление, что тебе не лишним будет пройти тест, устраиваешь ты ее или нет. С Микелой все было по-другому. Мы с ней были как два подростка. Нам было хорошо, а только это в конце концов и имеет значение. Игра, придуманная Микелой, открыла во мне лучшие мои стороны. Я научился намного полнее выражать свои чувства. И если сейчас у меня было тяжело на сердце, значит, я сделал гигантский шаг вперед. Встреча с Микелой не прошла бесследно…

Засыпая, я думал о Лауре. Впервые я познал женщину в четырнадцать лет, и случилось это на море, во время каникул. С Лаурой я был знаком уже три года, но встречались мы только летом, так как жили в разных городах. Она мне казалась экзотичной, манящей иностранкой. В том возрасте другой город кажется другим миром… За год до случившегося мы объявили себя женихом и невестой, но близости между нами еще не было. «Я не чувствую, что готова к этому», — сказала она мне. Мы часами целовались, но не трахались. И еще мы по-детски ощупывали друг друга. В основном тискал ее я, она осмеливалась прикасаться ко мне намного реже. Когда мы не могли встречаться в моем или ее доме, мы уходили в сосновую рощу. В то время секс пах сосновой смолой. Да и сейчас, стоит мне почувствовать запах сосны, я вспоминаю Лауру…

Я думал о ней весь учебный год. Своим школьным товарищам я сказал, что у меня есть невеста, и это притом, что в течение зимы мы ничего не знали друг о друге. Мы даже по телефону не разговаривали. Это было вполне нормально — снова встретиться на следующее лето и возобновить отношения с той точки, на которой остановились. Первые дни, когда мы немного смущались после разлуки, не в счет.

Потом я стал мужчиной. Назло тем, кто не верил, что у меня есть невеста на море. Была вторая половина дня, все мои приятели торчали на пляже, а я шел к ней. Я помню, как волновался по дороге. Потому что уже догадывался, что рано или поздно, но это должно было случиться, и когда она сказала: «Приходи ко мне после обеда, моих не будет дома», — догадки только укрепились. Я до сих пор хорошо помню дорогу к ее дому. От пляжа надо было идти по песчаной тропинке, заросшей низким кустарником. Некоторые кусты здорово кололись. Было жарко, солнце жгло во всю силу, и было очень тихо. Я оглянулся, чтобы посмотреть на море. Море было спокойное. Зонтики на пляже были раскрыты, но не все — часть отдыхающих дремали дома после обеда.

Когда я пришел к ней, она полулежала на веранде в кресле-качалке. Я сел к ней в кресло. Мы молчали, нам не хватало духу заговорить, мы были настолько еще дети, что не могли оценить окружавшую нас тишину. Я думал только о том, как бы мне приступить к главному. Мы прижимались, ласкались, а потом, под предлогом, что на веранде слишком жарко, ушли в комнату.

Жалюзи были приспущены. Помню, что стояла мертвая тишина, которую нарушал только стрекот цикад… Запах моря, комната, в которую пробивается слабый свет, влажное, горячее тело, простыни, прилипающие к потной спине… Ее кожа, ее испуганный взгляд, когда я пытаюсь войти в нее… Поцелуи… Обещания вечной любви… Я искренне думал, что никогда не расстанусь с Лаурой, что она навеки будет моей единственной женщиной. Я не мог представить, как можно желать другую девочку. В тот период я был моногамным во всех смыслах этого слова. Только позже я стал моногамным в проявлении чувств, но не в сексуальных отношениях. В том смысле, что в сексуальном отношении. Я не однолюб, зато однолюб в чувствах. Я могу спать с несколькими женщинами, но любить могу только одну.

С Лаурой я не мог думать о других. Кто знает, что потом случилось со мной, что заставило меня перемениться…

В тот день, проведенный с Лаурой, меня потрясла красота жизни, ее всевластие над нами. Я разрывался от счастья. Когда лето подошло к концу, я думал, что умру без нее. В последний наш день мы плакали, обещая, что каждый день будем писать друг другу. В то время не было мобильных телефонов. Не было и электронной почты. Но мы не написали ни строчки. После летних каникул жизнь оказалась совсем иной штукой. Она отвлекла от любви. Я только немного боялся, что Лаура найдет себе за год другого парня. Так оно и произошло: она стала встречаться с мальчиком, который приезжал на каникулы туда же, где отдыхали и мы, но только, на мое несчастье, жил в ее городе. Он тоже за ней увивался, но ему она предпочитала меня. Потом все изменилось…

Не помню, чтобы я так сильно страдал из-за женщины. Когда мы снова встретились, она скрыла от меня, что у нее появился другой парень. Говорила только, что не хочет больше встречаться, что между нами все кончено, что она меня разлюбила. Подозревая, что она спуталась с тем типом, я впервые выдал свое: «Я все знаю».

С годами я научился ловко пользоваться удобной фразой «Я все знаю». С ее помощью легко добиться подтверждения своих подозрений — стоит лишь заявить собеседнику, что тебе и так уже все известно. И я настолько усовершенствовал технику, что мог добиться не только признаний в измене, но и узнать имя своего соперника. Увы, мне не всегда удается сохранять холодное достоинство, услышав ответ… Применение этой техники — своего рода азартная игра, требующая умения блефовать и, соответственно, контролировать свою мимику. Как в картах. Или во взрослой забаве под названием «каменное лицо». Сняв брюки, мужчины садятся за стол. После этого под стол залезает девушка и выбирает, с кем из мужчин, сидящих за столом, она будет заниматься оральным сексом. Счастливчик должен сделать каменное лицо, чтобы остальные ничего не заметили. Если он выдаст себя, выйдет из игры.