— Как это понимать?

— Я не могу объяснить… Мне очень нравится твоя ранимость и то, что ты ее не скрываешь. Ты очень женственный мужчина, и это здорово.

— И ты хочешь ребенка от женственного, ранимого мужчины? Да ты с ума сошла!

— Многие думают, что нельзя быть мужчиной и в то же время быть ранимым. Даже больше нельзя быть женственным.

— Не знаю, что мужественного ты находишь в ранимом, женственном мужчине…

— Ты так говоришь, потому что под словами «женственный» и «ранимый» ты подразумеваешь «обабившийся» или «слабый». Но ранимый — не слабый. Женственный — не обабившийся. Это разные понятия.

— И в чем же проявляется моя женственность?

— В твоих жизненных интересах, в твоей чуткости, в остроте восприятия, в твоем внимании к деталям. В том, что ты никогда не пытаешься строить из себя мачо, а всегда остаешься самим собой. Ты помнишь, когда в душе мы впервые увидели друг друга обнаженными?

— Да.

— Ты не думай, что женщине легко оказаться голой перед мужчиной. По крайней мере, для меня это не так. Я заметила, что и для тебя это непросто, но ты начал перечислять свои недостатки, стал подтрунивать над собой. Вообще, это свойственно женщинам. Своей иронией ты сумел показать мне, что тебе страшно, но ты преодолел свой страх. Ты и сам не замечаешь некоторые свои поступки, но они-то и помогли мне понять, что ты мне нравишься. Ты мне нравишься как личность, и мне бы хотелось, чтобы у моих детей был такой отец. Вот и все. Через несколько лет мы с тобой, может быть, перестанем нравиться друг другу как любовники, но ты мог бы навсегда остаться отцом, моих детей, поэтому наша нынешняя любовь нег имеет большого значения. Любовь важна для нас, как для отдельных личностей, но не как для семейной пары. В дальнейшем, если это дальнейшее возможно, для нас будет важно, как мы сумеем общаться, сумеем ли мы понимать и чувствовать друг друга. Ты не должен думать о том, какие чувства испытываешь ко мне, лучше спроси себя, нравится ли тебе, как я мыслю, как живу, как себя держу и прежде всего — во что я верю. Важно понимать, что мы можем сказать друг другу, а что никогда не скажем из опасения, что другая сторона может неправильно истолковать твои слова. Допустим, ты меня любишь… Эго прекрасно, но для ребенка надо создавать такие условия, которые стоят выше наших отношений.

Ее речь звучала несколько странно, я не все понял до конца, но мне было приятна слышать: «Ты мне нравишься…» Никогда прежде я не встречал такой женщины. Мы ни разу не обменялись признаниями в любви. То, что происходило с нами, не имело названия. Если бы Микела спросила, что мне в ней нравится, я бы ответил так: «Ты не похожа на других…» Но она ни о чем не спрашивала, и мы еще немного полежали в ванне, погрузившись в свои мысли.

В тот же вечер мы пошли в ресторанчик, куда трудно попасть. Микела заказала столик за три дня до ужина, свободных мест там не бывает.

Рядом с гостиницей, как всегда, стоял Альфред. Мы протянули ему доллар, и он сказал:

— Сегодня я не рассказываю анекдотов, сегодня я говорю одну только правду. Ты, парень, взлетел на недосягаемую высоту… поверь мне.

Смеясь, мы пошли дальше.

Ресторанчик «Corner» на Кенмейр-стрит с виду ничем не отличался от других, но при входе стоял мальчишка со списком. Проверив, есть ли в списке наши имена, он открыл дверь и вежливо предложил спуститься вниз по лестнице. В конце лестницы нас встретила девушка и еще раз спросила наши имена. Чтобы попасть в зал, пришлось пересечь кухню, пройти мимо плит, кастрюль и поваров. Все выглядело очень таинственно. Зал освещался только свечами — никакого электричества. На меню было написано La Esquina — то же самое, что Cornet[9], но по-испански.

В ресторане была хорошая мексиканская кухня и отличные коктейли е текилой. Я безумно проголодался. После ванны у меня всегда разыгрывается аппетит, а если при этом еще заниматься любовью, то я вообще превращаюсь в вампира. Мы сделали заказ, но мое блюдо приготовили первым. Из вежливости пришлось ждать, пока принесут блюдо Микелы.

В ресторане мы просидели долго. Выходя из зала, снова прошли через кухню и поблагодарили поваров. На этот раз нам пришлось потрудиться, чтобы одолеть лестницу. Ступеньки после нескольких коктейлей стали намного круче, чем при спуске.

Наши желудки были переполнены. На несколько минут мы даже присели на лавку напротив ресторана. Ту ночь мы провели порознь. Мы оба немого смущались. В те дни нас накрыло лавиной переживаний, и нам надо было побыть в одиночестве. Мы должны были осознать наши чувства, привести в порядок свои мысли. То, что мы испытали, нисколько не походило на переживания влюбленных, это было нечто новое. Казалось, нам открылось, что и без влюбленности существует территория, сотканная из переживаний и узнаваний другого человека. На этой территории можно не просто жить, но и дарить другому свои чувства. Мы не строили наши отношения, мы сразу окунулись в них с головой и ни разу об этом не пожалели.

Я никогда не испытывал ничего подобного, ни одна женщина не поднимала во мне такую волну чувств. Микела породила во мне потребность не только получать, но и давать. Меня переполняла радость, которую принесла внезапно открывшаяся способность дарить любовь.

Все, что ты даешь, — твое навсегда…

Наши отношения близились к концу. Микела останется моей подругой — да нет, женой — еще два дня. Сейчас мне было жаль терять то, что когда-то так пугало меня. Она станет моей бывшей возлюбленной. Я собрался послать ей сообщение, в котором собирался сказать, как она прекрасна, но, в тот момент когда я набирал льющиеся из сердца слова, пришло ее SMS:

«Спасибо за полку. Ты очень красивый».

Она похитила эти слова из-под моих пальцев.


23. GAME OVER (…последний день)


На следующее утро, а было уже около восьми часов, я еще спал. Мне снился нелепый сон: я пришел на ужин в дом подруги моего отца, с нами была и их дочь Элена. Мы сидели молча. Отец открыл морозильник, вытащил оттуда миску и отколол немного замороженного супа минестроне. Потом переложил кусок в небольшую кастрюльку. Движения его были замедленными, словно он держал в руках драгоценный хрусталь. Отец разогрел суп и налил мне небольшую порцию, сказав, что его перед смертью приготовил Пьер Паоло Пазолини. «Когда мы услышали сообщение о том, что его убили, мы заморозили минестроне. Эго последнее, что он сделал перед смертью, он сам его приготовил». Когда я поднес ко рту первую ложку, то помню, что суп мне очень понравился, но мне еще хотелось плакать. «Он вкусный… но только мне плакать хочется». — «Это нормально, потому что…»

Дзииииинь!

Неожиданно я проснулся от телефонного звонка.

— Алло…

— Это Сильвия.

— А сколько времени?

— У нас сейчас два часа дня, значит, у вас, думаю, восемь утра.

— Восемь… ты с ума сошла.

— Мне надо с тобой поговорить.

— Что такое?

Я никак не мог проснуться, поэтому издавал какие-то нечленораздельные звуки.

— Сегодня положили в больницу твою бабушку.

Я мгновенно очнулся.

— Что с ней? Что-то серьезное?

— Я не знаю. Мне позвонила твоя мать и попросила предупредить тебя. Сама она не могла дозвониться, у тебя телефон был выключен. Разве ты не дал ей свой новый номер?

— Я забыл об этом.

— Позвони ей… Мы с тобой поговорим позже.

Я сел в постели, потер лицо и набрал номер мамы.

— Что случилось?

— Бабушка почувствовала себя плохо. Мы ее отвезли в больницу. Врачи говорят, что она может поправиться, как это уже было раньше, а может, и нет. Знаешь, в ее возрасте каждая минута грозит стать роковой…

Я не знал, что ответить. Сам предмет разговора был непростой, да к тому же разговаривал я с матерью.

— Джакомо, ты можешь и не возвращаться, поступай как знаешь, только я хотела, чтобы ты был в курсе…

— Хорошо, я перезвоню. — Я нажал на кнопку отбоя.

Кошмарное утро… Бабушка в больнице, мать хочет, чтобы я вернулся, но вместо этого говорит то, что говорит.

На часах было восемь утра. Мой самолет вылетал вечером следующего дня. И я действительно не знал, что мне делать. Уехать раньше? Подождать до завтра? Один или два дня ничего не меняют. «Знаешь, в ее возрасте каждая минута грозит стать роковой…» Что за дерьмовая фраза! Но мать права. Если бы речь шла о неделе, я бы все бросил и уехал, но когда остается один день…

Я поднялся. Я не мог успокоиться. Первое, что надо было сделать, это узнать, есть ли свободные места на вечерний рейс. Оставались два места. В агентстве сказали, что, доплатив пятьдесят долларов, я могу поменять рейс. В девять я позвонил Микеле и объяснил ей ситуацию. Она посоветовала поменять билет и лететь в тот же день. Но я все еще не мог решить, что мне делать. До конца нашей игры оставался всего лишь день… Наконец я позвонил в агентство и поменял билет. Микела тем временем приехала ко мне в гостиницу.

В моей душе полыхали смешанные чувства. Я не мог понять, что меня тревожило сильнее: то ли умирающая бабушка, то ли скорая разлука с Микелой — на день раньше срока Я не был готов к этому. Возможно, я не буду готов к этому и на следующий день, но серьезно обдумать свое положение я пока не успел.

Мы спустились вниз, заказали кофе. Потам вышли побродить по городу и присели на скамейку у океана.

За прошедшие дни мы о многом переговорили. Но в ту минуту, когда нам, как никогда, требовалось выговориться до конца, мы сидели, не проронив ни слова. Сидели и угрюмо смотрели на горизонт, где океан сливался с небом. Мы приблизились к концу, к пробуждению от сна, к окончанию сказки. Еще мгновение — и туфелька слетит… Мы оба знали, что обязаны соблюдать установленные правила. Если мы не разорвем наши отношения, если мы будем изредка встречаться друг с другом, исчезнет сам смысл нашей игры, все испортится, превратится в банальность. Кажется, об этом мы и думали в ту минуту.