Я помню лицо Микелы, когда я держал в руках ее запрокинутую голову. Ее глаза светились, как в те дни светилась и моя жизнь. Мы говорили тихо, почти шепотом, и нам было хорошо.

Но даже не это потрясло меня до глубины души, лежали рядом, точнее, я лежал на ней. Мы целовались, я шептал ей на ухо ласковые слова, и она кончила непроизвольно, без соития. Мои слова вовсе не были страстной фантазией. Я просто говорил ей о том, что ждет нас через несколько мгновений…

В тот вечер, сделав покупку в секс-шопе, мы сразу пошли домой к Микеле. По дороге она увидела мужчину, входившего в подъезд дома. Микела подбежала к нему и попросила не закрывать дверь, объяснив, что она живет в этом доме. Потом, придержав дверь, стала ждать, когда подойду я.

— Иди за мной, — шепнула она.

Мы поднялись по ступеням.

— У тебя в этом доме живут знакомые?

— Нет, я здесь никогда не была.

— А куда мы идем?

— Посмотрим, можно ли подняться на крышу.

— А мы не можем подняться на крышу в твоем доме?

— Он от нас слишком далеко.

На последнем лестничном пролете мы увидели незакрытую дверь.

Я впервые поднялся на крышу дома в Манхэттене. Раньше я видел такое только в кино. Эго было невероятное зрелище. Казалось, перед тобой вывесили рекламный плакат. От восторга я замер, а Микела начала целовать меня, сказав, что хочет меня здесь, сию же секунду. Она увлекла меня к невысокой стенке — что-то вроде ограды — и притянула к себе. Потом она расстегнула мне брюки, я задрал вверх ее юбку, приспустил трусики, она приподняла ногу и крепко обхватила меня. Одновременно я смотрел и на нее, и на лежащий передо мной город. Я занимался любовью не только с ней, но и со всем Манхэттеном.

Спускаясь по лестнице, мы без конца останавливались и целовались. Недавняя близость не утолила, а, наоборот, распалила наше желание. Когда мы пришли и к ней домой, я вытащил из пакета свою покупку. В магазине я вспомнил, что у кровати Микелы не было выступов, за которые можно было бы перекинуть ленты, поэтому купил сразу пять штук. Сначала я обвязал ноги Микелы — ленты выглядели как две шелковые подвязки, затем — кисти ее рук и наконец затянул ленты по бокам. Последней лентой я притянул Микелу к кровати.

Эта игра очень сильно возбудила меня. Почти так же, как и игра с зеркалом. Я снял со стены зеркало, поставил его на пол и подвел Микелу к столу. Она полулежала на столе, я пристроился сзади, а внизу, в зеркале, отражались наши тела. Микела тогда сказала мне, что я эротоман. «Романтический», — добавила она улыбаясь. Я точно не знаю, что бы это могло знакомить. Похабно, конечно, но я это представляю так: мужчина покупает розу, а потом пытается засунуть ее даме в пикантное место.

Под утро, в четыре часа, мы решили перекусить перед сном. За столом я в шутку спросил у нее:

— А когда мы с тобой сделаем ребенка?

— Все зависит от того, как ты его хочешь назвать.

— Ты права. Еще неизвестно, что за дикие имена взбредут тебе в голову. Если будет девочка, как ты ее назовешь?

— Лючия, Кассия, Микела-вторая…

— Микела-вторая — это не слабо… а мальчика?

— Джакомо-второй, Филиберто, Луиджи, Клементе, Джачинто.

— О нет, все имена, за исключением Джакомо-второй, мне не нравятся, поэтому — никаких детей. По-моему, даже Веронелло звучит благороднее.

— Хорошо, тогда назови свои имена.

— Женские: Джада, Лючилла, Беатриче. Мужские: Маттео или Альберто, как у моего дедушки.

— Так не пойдет. Сделаем вот что: будем выбирать имя в зависимости от пола. В том смысле если родится мальчик, то имя ему даю я, если девочка, то ты.

— Микела, меня просто оторопь взяла от мужских имен, которые ты предложила. Нет, лучше не рисковать, а договориться наоборот, мужские имена выбираю я, а женские — ты.

— О’кей. Только мне жаль, что я не смогу назвать своего сына Филиберто.

Мы немного помолчали, и я подумал: действительно ли хочу от нее детей? В ту минуту я бы ответил утвердительно. Теперь я могу понять людей, которые заводят ребенка от человеком, которого знают всего несколько месяцев. Еще бы, они воодушевлены, им кажется, что все будет хорошо, что все в их жизни устроится. Может быть, это и верно, в наше время все ускоряется, в том смысле, что, если кому-то захочется иметь детей, для этого не надо годами женихаться. А уж в нашем возрасте вопрос и вовсе встает ребром. В общем, в тот вечер я сказал себе «да», но это не значит, что «да» было крепкое: просто мне надо было что-то сказать, совсем не всерьез.

Тем более мы вот-вот должны были расстаться.

 

19. ПИКНИК (…осталось пять дней)


На другой день я проснулся от звука ее голоса:

— У тебя крылья… у тебя крылья, как у ангела…

Открыв глаза, я повернул голову в ее сторону и увидел, что она рассматривает мою спину.

— У тебя крылья, как у ангела, я только сейчас это заметила.

Я понял, что она говорит о моих волосах под лопатками.

— Омерзительные волосы, почему-то решили там вырасти…

— Это крылья.

Чтобы посмешить ее, я встал и закружился по комнате, делая вид, что летаю.

Микела, как и обещала, взяла два дня отгула, и мы решили устроить пикник в Центральном парке.

Она готовила еду, я сидел сложа руки, но сидеть мне пришлось недолго: Микела отправила меня в магазин за налитками. Когда я вернулся, то увидел в кухне корзинку с едой. Прямо как в кино! В корзинке были фрукты, что-то в пакетиках и головка сыра.

Думая, что пора выходить, я поднял корзину, но Микела сказала, чтобы я поставил ее обратно, — она ее понесет сама.

— Но это тяжело! — возразил я.

— Ничего, я справлюсь. А ты лучше возьми скатерть, сумку с вином и радио.

— Но, Микела…

— Смотри, какие у меня мускулы, — сказала она и, как молоденькая девчонка, напрягла руку. — Нет, ты пощупай!

Мне нравится, когда женщины так делают. В эти минуты они совсем как дети. У них не рука, а тонкий шланг, согнутый посередине, зато сколько гордости на лице.

На улице мы поймали такси. Я спросил, может ли свистом подозвать такси, как это делала Одри Хепберн в фильме «Завтрак у Тиффани».

— Нет, я не умею свистеть.

— Как это не умеешь? Все умеют свистеть!

— Я пытаюсь свистнуть, но у меня только воздух вырывается. В детстве я страшно переживала из-за этого, надо мной все насмехались.

— Вот почему ты позволила Амарильдо поцеловать тебя! Кроме него, никто не хотел. Ладно, не переживай, я вот не могу нырять, не зажав нос пальцами. Когда вода в нос заливается, так противно!

— Да это же просто, надо только выдохнуть.

— Ты опять о том, что не умеешь свистеть?

Мы улыбнулись.

В Центральном парке мы выбрали место и расстелили скатерть. Микела достала яйца, пирог и соус гуакамоле. Я безумно люблю соус гуакамоле. Еще она вытащила печенье с фундуком и корицей и в центр скатерти поставила термос с кофе. Я за это время успел найти радиостанцию, которая передавала красивую мелодию. Мы ели неторопливо, запивая еду красным калифорнийским вином. Вино было неплохое.

Потом мы растянулись, подставив лица солнцу. Микела положила голову мне на грудь. Разговаривать не хотелось, было и так хорошо. Вначале мы просто грелись на солнце, потом Микела взяла книгу. У меня в голове вертелись вопросы, но задать их все как-то не получалось.

По радио передавали одну из моих любимых песен: Fly Me to the Moon в исполнении Ширли Бесси.

— Красивая мелодия, — сказала Микела.

Когда песня закончилась, я прервал молчание и спросил:

— И все-таки, как тебе пришла в голову идея с обручением на время?

— Мне показалось, что тебе будет проще, если ты будешь точно знать отпущенные нашей любви сроки, И мне, наверное, тоже проще.

— Микела, это уже набило оскомину, но все наши страхи произрастают из детства. От меня вот отказался отец. Это серьезная травма. Лишь несколько лет назад я сумел с иронией взглянуть на это событие. Но у тебя родители… они целый век живут вместе!

— Не думай, мое детство не обошлось без травм. Ты удивишься, но самая большая травма — это наша дружная семья. Моя мать до замужества была девственницей и близка была только с моим отцом Она счастлива, что ее жизнь сложилась именно так. По-моему они жили вместе потому, что их поколение просто не задумывалось о том, что можно жить по-другому. И каким примером они могли стать для меня? У меня бы так никогда не получилось. Сама мысль о моногамии — навсегда — меня угнетает. Но это теперь я стала такой эмансипированной, а раньше… Меня шарахало из стороны в сторону. Да, независимость, да, личная свобода, но бывали дни, когда до смерти хотелось иметь семью, воспитывать детей — в общем, все так, как это было у моих родителей. Эта внутренняя борьба шла во мне до недавнего времени…

— Вижу, несладко пришлось нам обоим. Но почему же тогда мне так хорошо? Почему нам хорошо? Неужели два человека не могут встретиться и решить, что они будут счастливы вместе?

Микела закрыла книгу.

— Начнем с того, что мы никакого решения не принимали. Ты здесь потому, что искал меня, а интересно мне зародился раньше, с той самой минуты, как мы увиделись с тобой, и этот интерес был взаимный. Я вчера думала об этом. Понимаешь, раз в тебе зародилось чувство, нужно просто жить им. А в нашем случае мы знаем, что через несколько дней, чтобы ни случилось, мы расстанемся. Поэтому… давай жить нашими чувствами. Никаких вопросов, никаких обязательств — что же в этом плохого? Зачем мучить себя вопросом, что будет, когда мы расстанемся? Это все равно что ехать по проселочной дороге на мотоцикле и все время спрашивать себя: а если колесо спустит? а если дождь пойдет? а если бензин кончится? Никаких «если», они только отравляют существование.