Имоджин залилась румянцем.

— Просто я слышала, как кто-то про кого-то так сказал.

Как всегда, он вытягивал у нее признания, подобно тому, как солнце притягивает к себе цветы. Под его необыкновенно дружелюбным взглядом она уже вскоре рассказывала ему про дом викария, о своих братьях и сестрах, про то, как скверно чувствуешь себя в школе, когда ты толстая, и как трудно поладить с отцом. Он журналист, все время говорила она себе, он умеет задавать вопросы и слушать. У него есть подход к кому угодно. Но вдруг она заметила, что глаза у него скорее темно-зеленые, чем черные, а над правой бровью — небольшой шрам.

— Ты совсем не ешь, — сказал он, взяв одну из ее лангуст, окунув в майонез и засунув ей в рот.

— Я задумалась, чем они теперь там занимаются, — солгала она.

— Полагаю, на что-нибудь жалуются. Сегодня утром Ивонн поведала мне, что «люди встречаются всякие». Кому-нибудь следовало бы записать все ее высказывания и издать книгой, чтобы они не пропали для потомства.

Он заказан еще одну бутылку вина. Теперь на Имоджин пристально смотрели два рыбака. Она подумала, не попала ли у нее губная помада на зубы, и украдкой достала зеркальце.

— Они на тебя смотрят, — сказал Матт, усмехнувшись, — потому, что ты красива.

Мускусное тепло вина предательски пробиралось в ее тело. Она начинала испытывать блаженное состояние. Матт попросил счет. Имоджин достала кошелек.

— Пожалуйста, позволь мне заплатить.

— Это за мной, — сказал он, покачав головой.

Когда они вышли под палящее солнце, ее слегка закачало, и Матт взял ее под руку.

— Пошли, малышка, у нас еще есть дела.

Имоджин то и дело бросала взгляд на свое гладкое отражение в стеклах витрин. Богачи на своих яхтах и в своих шелках от Гуччи уже не вызывали в ней никакого страха. Она просто прогуливалась.

— Кажется, я немного навеселе, — призналась она.

— Хорошо, — сказал Матт и круто повернул к ближайшему магазину.

Она с изумлением смотрела, как он перебирает на прилавке бикини.

— Если это для Кейбл, — заметила она, — то вон то красное будет смотреться отлично.

— Не для Кейбл. — сказал он, препровождая ее в одну из примерочных, — а для тебя.

— Ой, мне не подойдет! Я слишком толстая.

— Мне лучше знать, — заявил Матт, вручив ей бледно-голубое бикини и задернув за ней занавеску.

«О, черт!» — подумала про себя Имоджин, слегка икнув.

Надев бикини и посмотрев в зеркало, она раскрыла от удивления рот. Если не считать груди, которая так и осталась белой, то перед ней стояла, улыбаясь, одна из тех красивых блондинок с развитыми формами, что прохаживались по пляжу в Пор-ле-Пене. Да она ли это? Имоджин взвизгнула от удовольствия.

Матт отодвинул занавеску и присвистнул.

— Для начала недурно.

— Но я из него практически вываливаюсь.

— Здесь некрасиво, — заметил он и неспешно провел рукой по ее груди, — сюда придется что-нибудь добавить. Примерь вот это.

Все, что он ей предложил — платья, брюки, рубашки, пляжные сарафаны — было светло-зеленых, голубых и розовых тонов и рассчитано на то, чтобы устранить последние признаки красноты ее загара.

Динамики разносили по залу старые популярные мелодии. «Ты слишком хороша, чтобы поверить, что это не сон. Я не могу оторвать от тебя глаз…» — пел Энди Уильямс.

— Слушайся каждого моего слова, — сказал ей Матт все тем же чуть насмешливым тоном. И снова она прочла в его взгляде одобрение и что-то еще, от чего сердце забилось чаще.

— Matthieu, mon vieux!

— Antoine, mon brave![15] — послышался поток французских восклицаний.

Имоджин отвела в сторону занавеску и увидела Матта, взахлеб болтающего с самым противным на вид французом, какого ей доводилось видеть. На нем был безупречно сшитый костюм из блестящей желтой ткани в елочку, серая рубашка и продетая в петлицу зеленая гвоздика. На пальцах сверкали кольца, в ушах — золотые серьги. Он источал запах духов, курил большую сигару, и хотя у него было молодое и смуглое, как у цыгана, лицо, волосы были почти совсем седые.

Его черные глаза вдруг загорелись при взгляде на Имоджин.

— Она с тобой, Матье? Какая красивая девушка!

— Ее зовут Имоджин, — сказал Матт.

— Красиво, — пробормотал Антуан, указывая пальцем на зеленое платье Имоджин. — Вы, мадемуазель, похожи на лужайку. Вы мне позволите когда-нибудь на вас поваляться?

— Имоджин, малышка, — вздохнул Матт. — Боюсь, что должен представить тебе Антуана Делатура, плейбоя всего западного мира. В промежутках между загулами он снимает фильмы.

— Мы с ним старые друзья, вместе были в Оксфорде, — сообщил Антуан. Он бегло говорил по-английски с сильным йоркширским акцентом.

— Моя нянька была из Йоркшира, — объяснил он Имоджин. — Она научила меня английскому и много чему еще. После нее я питаю ten-dresse[16] к йоркширским девушкам.

— Держи от нее руки подальше, — предупредил его Матт. — Я тебе ее одолжить не могу. Мне самому дали ее только на день. Скажи, ты знаешь что-нибудь про Браганци?

— Видел его как-то раз в Марселе, — сказал Антуан. — И герцогиню. Какая красивая женщина!

— Как мне с ним встретиться? — спросил Матт.

— Никак. Его дом — как крепость.

В этот момент через помещение проплыла, покачиваясь, рыжеволосая фигура со стопкой шелковых рубашек. У нее были такие массивные пропорции, что против нее Имоджин почувствовала себя тростинкой.

— Это Мими, — сказал Антуан, — хорошая девушка, но не говорит по-английски.

Он передал ей свой бумажник, и, обольстительно ему улыбнувшись, она поплыла к кассе.

— Поглядите на эти бедра, — вздохнул Антуан. — Но я всегда предпочитаю количество качеству. Отец у нее крупнейший производитель биде во Франции. Он финансирует мой следующий фильм.

— О чем он? — спросила Имоджин, думая, куда это пропал Матт.

— История про Ганнибала в Альпах. Мы вывозим из Африки сотню слонов. У Мими будет небольшая роль рабыни Ганнибала.

— Она будет великолепна, — сказала Имоджин.

Появился Матт и вручил ей битком набитую дорожную сумку. Она заглянула внутрь и ужаснулась.

— Но, Матт, я не могу. Я думала, мы просто дурачились. Эти вещи стоят целого состояния. Я не могу принять от тебя такой подарок!

— Это как посмотреть, — сказал Матт. — Считай, что это подношение от казино Пол-ле-Пена. Пошли, там нас ждет Антуан, — добавил он прежде чем она успела что-нибудь еще возразить.

На улице в окружении зевак стоял огромный бледно-розовый «роллс-ройс» с дымчатыми стеклами. В глубине кабины Мими, два датских дога и козел смотрели телевизор.

Высокий лоснящийся негр в белом костюме открыл перед Антуаном дверцу.

— Это Ребл, — сказал Антуан, — мой телохранитель и друг. Я хочу, чтобы он сыграл в моем фильме Цезаря. Но он заявил, что играть белых диктаторов — это против принципов Черной Силы. Сегодня вечером мы заедем в Пор-ле-Пен. Au revoir, mes petites, [17] — И он присоединился к Мими и зверинцу.

— У него, конечно, есть стиль, — с некоторой все же ухмылкой сказала Имоджин, когда позднее они с Маттом растянулись на песке. — Эти седые волосы и такое молодое лицо, я имею в виду.

— Они у него покрашены, — сказал Матт, — Тебе может показаться смешным, но он просто теряет рассудок, когда дело касается женщин. Ты бы посмотрела на него в Оксфорде, как он их там сражал своими часами от Картье и смокингами с зелеными отворотами. В те времена любая девушка, знающая себе цену, должна была пройти воспитание у Роудина, леди Маргарет Холл и Антуана Делатура. Так что имей это в виду.

Хотя все девушки на пляже загорали в купальниках без верха, Имоджин чуть не подпрыгнула, когда почувствовала, как пальцы Матта притронулись к застежке ее бикини.

— Нет, я не могу, — выпалила она.

— Перестань, — сказал Матт. — Повернись, я тебя намажу.

Имоджин закрыла глаза и повернулась лицом к горячему солнцу, которое ослепило ее. Она поспешно прикрыла грудь, сложив руки.

— А ну-ка, — сказал Матт. — Дай я на тебя посмотрю.

— Он, пожалуйста, не надо, — пробормотала Имоджин, — я такая страшная.

— Замолчи, — сказал он, осторожно отводя вниз ее руки. — Ты слишком долго скрывала лучшее свое достояние. Ники был совершенно прав в своем мнении о твоих грудях.

Когда его руки начали восхитительно скользить по ее животу, она почувствовала, как у нее перехватило дыхание и во рту стало сухо. Она открыла глаза и увидела, что он лениво улыбается ей. Тяжелые оливковые веки почти совсем закрывали его темно-зеленые глаза. Сердце у нее застучало, как запушенная на предельную скорость сушильная машина. Весь пляж вдруг сократился до размеров небольшой комнаты.

— Остальное я намажу сама, — сказала она запинаясь и, выхватив у него из рук тюбик ambre solaire[18] поспешно смазала себе груди.

— Больше можешь не бояться солнечных ожогов, — сказал Матт, рассмеявшись.

— Сейчас меня беспокоят не солнечные ожоги, — пробормотала Имоджин, метнувшись, чтобы достать верх своего бикини. — Я иду купаться.

— Ух, ух! — удержал ее Матт, — не теперь же, когда я только что тебя намазал. Сосредоточься на загаре.

Он взял вечернюю газету и вскоре сказал с досадой:

— Вот черт! Прошлой ночью Браганци с герцогиней были в театре в Марселе. И отчего я там не оказался!

Если его совершенно не тронуло, что я лежу рядом с ним наполовину голая, подумала Имоджин, тогда, наверное, все в порядке. И она робко огляделась вокруг. В нескольких ярдах от них какой-то немец приятной наружности сладострастно втирал мазь в огромные груди своей подруги. Господи, это же жизнь, подумала Имоджин, и напряжение постепенно стало проходить.

Так они лежали довольно долго, и когда грудь Имоджин и поверхность моря приобрели цвет червоного золота, Матт посмотрел на часы.

— Эге, время-то позднее. Нам лучше поспешить обратно.

Они катили в музыкальном настроении. Из радиоприемника гремела Пятая симфония. Матт на крутых поворотах дороги вел машину как партнершу в вальсе. На голове у него была помятая панамка, прикрывавшая глаза от солнца. Его густые рыжеватые волосы выгорели отдельными прядями, белые зубы сверкали на бронзовом лице.