— Да что бы ни сказали, какая разница? Тебя абсолютно не должно интересовать мнение этих вертихвосток, — Тополь нахмурился и стукнул по столу кулаком. — Тебе нужно думать о рождении будущего ребёнка, о нашей семье, а не о том, как бы, задрав хвост, умотать из дома на гулянку! Думаешь, я не слышал, что они говорили?!

— Да как же ты не понимаешь? После того, что произошло сегодня, они ко мне больше никогда не приедут! Никогда! — в отчаянии прокричала Настя.

— Вот и отлично, ни к чему тебе такие подружки, — спокойно ответил Леонид.

— Но я же совсем одна среди этих четырёх стен, как в тюрьме! Я же целыми днями не слышу человеческого голоса!

— Включи телевизор, — Тополь отломил вилкой кусок котлеты и неторопливо отправил его в рот.

— Я скоро сойду с ума! — Настя бессильно опустилась на табуретку, и по её щекам покатились долго сдерживаемые слёзы. — И это ты называешь любовью?

— Любовь здесь ни при чём, моя дорогая. Когда ты выходила замуж, ты отдавала себе отчёт в том, что твоя жизнь должна кардинально измениться. «Сойду с ума»… Зачем такие крайности? Я понимаю, ласточка, как тебе сейчас нелегко, но нам осталось потерпеть совсем чуточку. В мае родится ребёнок, и всё станет иначе, вот увидишь! — Тополь ласково улыбнулся жене. — Как только появится малыш, тебе самой будет не до этих пустышек. Вот увидишь, всё изменится, всё обязательно изменится, и ты ещё сама скажешь мне спасибо за то, что сегодня я выгнал этих бездельниц.

— Не нужно было этого делать, — тихо всхлипнула Настя.

— Какая же ты ещё у меня маленькая! — чувствуя, что последнее слово осталось за ним, Леонид довольно растянул губы и погладил жену по руке. — Я знаю, у нас с тобой всё будет хорошо, вот увидишь, только нужно ещё совсем чуточку потерпеть. Ты мне веришь?

Секунду помедлив, Настя кивнула, и Леонид ощутил, как за его спиной снова выросли крылья.

* * *

— Мама, сегодня Ира останется у меня, — Семён прислонился к косяку кухонной двери и посмотрел матери в глаза.

— Это вопрос или сообщение? — улыбка далась Надежде с трудом.

— Ни то ни другое, — по мимике матери понять её реакцию было невозможно, и, ожидая худшего, Семён напрягся. — Мам, я уже взрослый человек, мне скоро исполнится девятнадцать, и то, что происходит сегодня…

— Сём, разве я сказала «нет»? — Надежда ласково посмотрела на сына и, подойдя, коснулась рукой его волнистых волос. — Признаться честно, я давно была готова к такому повороту событий. Мы с тобой достаточно близкие люди, чтобы заставлять друг друга лгать и изворачиваться. Пусть твоя Ира остаётся, я нисколько не буду против.

— Такой второй, как ты, нет на целом свете! — глаза Семёна засияли признательностью. Обняв мать, он нежно поцеловал её в щёку и торопливо вышел из кухни.

Продолжая улыбаться, Надежда смела с обеденного стола оставшиеся после ужина крошки, но до мусорного ведра так их и не донесла. Беззвучно всхлипнув, она тяжело опустилась на табуретку, безвольно уронила руки на колени, её плечи поникли. Сказать вслух можно всё что угодно, но обмануть себя не так-то просто. Много раз проигрывая подобную ситуацию в уме, она заранее подготовила нужные слова и даже сумела их произнести, но от того, что она смогла это сделать, сердцу было не легче.

То, что когда-нибудь наступит момент, когда ей придётся разделить своего мальчика с другой женщиной, она понимала прекрасно. Но от этого понимания легче не становилось. Захлёбываясь от ревности и боли, материнское сердце рвалось на тысячу мелких кусочков, и с этим ничего не поделаешь.

Много лет назад, когда, предав и обманув её, Леонид уходил к другой женщине, Наде казалось, что сильнее той боли, которую она испытывала тогда, просто не может быть. Но сейчас она чувствовала, что всё произошедшее шестнадцать лет назад, не идёт ни в какое сравнение с тем, что ей предстоит пережить теперь.

Если бы Надежда знала, что та, другая, оставшаяся в их квартире на ночь, не значит для её мальчика ничего, она бы перенесла её вторжение в их дом с лёгким сердцем и даже сама постелила бы ей постель. Но знать наверняка она этого не могла, и оттого её материнская душа плакала навзрыд.

— Мам, ты чего? — неожиданно плеча Надежды коснулась рука Семёна. — Тебе нехорошо?

— Да нет, сынок, всё в порядке, — заставив себя улыбнуться, Надежда встала, стряхнула с тряпки крошки в мусорное ведро и включила горячую воду.

— Как это в порядке, если я вижу, что нет? — обеспокоенно проговорил Семён и, подойдя к матери, заглянул ей в лицо. — Ты что, расстроилась из-за Ирки?

— Не говори глупостей, — Надежда взялась за флакон с моющим средством. — Чего-то я сегодня устала, даже сама не знаю почему. Лягу-ка я пораньше спать, как ты считаешь?

— Мам, неужели ты думаешь, что я слепой? — Семён забрал из её рук мыльную губку. — Если тебе неприятно присутствие этой девчонки в нашем доме, я могу её выгнать сию же секунду, ты только скажи.

— Как это «выгнать», на дворе же почти ночь? — прошептала Надежда и тут же почувствовала, как режущая боль начала потихоньку отступать. — И потом, зачем же обижать человека: сначала ты попросил её остаться, теперь собираешься выгонять. Так не делают.

— Ну, во-первых, я её ни о чём не просил, она сама навязалась, — пожал плечами сын. — А во-вторых, твоё спокойствие для меня гораздо важнее, чем её обиды.

— Ты так говоришь, будто она для тебя ничего не значит, — Надежда выглянула в коридор, соединяющий прихожую с кухней.

— Абсолютно ничего, — спокойно подтвердил Семён.

— Тогда зачем ты её оставил у себя?

— Природа требует, — ухмыльнулся сын.

— Знаешь что, природа, иди-ка ты к своей даме, а то она бог знает что про тебя подумает, — Надежда подтолкнула Семёна к дверям. — А за меня не волнуйся. Я действительно за эту неделю очень устала, только и всего.

— Значит, ты на меня не сердишься?

— Не говори глупостей, — ещё раз повторила Надежда и забрала из рук сына мыльную губку. — Ты хоть руки помой, прежде чем к девушке идти.

— Мам, а когда мне будет пятьдесят, ты тоже будешь отправлять меня мыть руки? — синие глаза Семёна заискрились весельем.

— Да. И ещё каждый раз буду следить, чтобы ты не перебегал дорогу перед машинами.

— Да, это серьёзно.

Подойдя к раковине, Семён подставил ладони под сильную струю воды, и от его рук во все стороны полетели брызги.

— Сёмка, смотри, что ты делаешь! — невольно рассмеялась Надежда.

— Спокойной ночи, мамочка!

Подмигнув, он, как в детстве, вытер мокрые руки о край её фартука и быстро ретировался с кухни, а Надежда, прислушиваясь к затихающим шагам сына, тепло улыбалась, потому что в этот вечер она была самой счастливой и самой любимой женщиной на свете.

* * *

Пьяный май девяносто шестого заливал Москву духмяной пеной черёмухового цвета. Облетая, крохотные лепестки устилали землю тонким батистовым полотном, источавшим головокружительный аромат, заполнявший собой все уголки скверов и дворов. Стоя под открытой фрамугой, Настёна с удовольствием вдыхала чудный запах пробудившейся земли и счастливо улыбалась.

В огромное стекло больничного окна ей было хорошо видно, как, торопясь по своим делам, по узенькой, словно нарисованной на листке бумаги простым карандашом дороге, ехали смешные игрушечные машинки. Торопливо пробегая мимо, они обгоняли друг друга, суетливо подмигивали едва заметными щёлочками глаз и даже не подозревали о том, что на шестом этаже больничного корпуса, почти прижавшись носом к оконному стеклу, стоит счастливая девочка Настя и наблюдает за их бестолковой суетой.

Ночь над Москвой уже растягивала своё тёмное бархатное покрывало, продырявленное редкими точечками острых звёзд; во дворах загорались круглые бусины желтоглазых уличных фонарей, и, словно просыпаясь ото сна, в домах один за другим зажигались тёплые квадратики окон.

— Ты чего здесь стоишь? Гляди, застудишься, — громыхнув ведром, нянечка плюхнула в него тряпку и посмотрела на молоденькую девушку, закутанную в тёплый байковый халат. — Шла бы ты в палату, время одиннадцатый час, а ты всё никак не угомонишься.

— Я не хочу в палату, — Настёна засунула руки в карманы и обернулась к пожилой женщине. — Чего я там не видела?

— А чего ты тут не видела? — нянечка слегка отжала тряпку, надела её на швабру и начала вытирать пол. — Глупые вы все, молодые. Тебе жизни осталось — пять дней, а ты своего счастья не понимаешь. Шла бы полежала, книжечку какую почитала, что ли… Чего толку в окно-то глазеть?

— А чего толку бока пролёживать? Жизнь долгая, ещё належусь, — беспечно ответила Настя.

— Ну да, належишься… Как же, жди… — женщина сочувственно покачала головой. — Дурёхи вы, дурёхи! Думаете, родили, всё и закончилось? Как же, закончилось. Всё только начинается. Это ж на всю жизнь крест, да такой, что не снимешь. Закончилось…

— Почему вы так со мной разговариваете?! — неожиданно в душе Насти всколыхнулась неприязнь к этой странной женщине со шваброй в руках.

— Шла бы ты в палату, а то только под ногами крутишься, — недовольно бросила нянечка. — Я тебе говорю — ты не веришь. Дело твоё. Вот выпишут тебя домой, ты меня ещё сто раз вспомнишь. Належится она…

Задевая о банкетки шваброй и бубня что-то себе под нос, уборщица стала удаляться по коридору. Глядя ей вслед, Настя с жалостью улыбнулась. Бедная женщина! Среди тряпок и швабр она совсем разучилась радоваться жизни. Видеть мир в чёрно-белых тонах — это великое несчастье. Теперь, когда на свете есть маленькая Катюша, всё изменится к лучшему. А как же иначе? Они с Леонидом так долго ждали появления малышки, что по-другому просто и быть не может!

Взглянув на часы, висящие в рекреации, Настя нащупала в кармане жетон и пошла к телефону-автомату.